Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1974 год
Если всадники одеты весьма скромно, то лошади украшены богаче. Разноцветные, вышитые попоны, седла, инкрустированные бисером и металлом, с высокими окованными медью луками. У некоторых коней по старой традиции головы закрыты цветными, тисненой кожи капюшонами, которые должны были защищать от стрел. Несмотря на дальний переход, у лошадей свежий, холеный вид. Бариба понимают в них толк, и ничто не ценится в этих краях так дорого, как хорошая верховая лошадь.
Под треск барабанов, под песни грио отряд чинно пересекает весь город и направляется к королевскому дворцу. Только иногда из его рядов вдруг с лихим гиканьем выскочит какой-нибудь молодец-удалец и промчится в клубах пыли по улице, распугивая детишек и кур. Потом под строгим взглядом вождя разом осадит коня и быстро займет свое место в кавалькаде.
На площади перед королевским дворцом, в тени манговых деревьев, всадники спешиваются, и вождь с несколькими старейшинами направляется к королевской «приемной», по пути несколько раз вставая на колени и падая ниц. Монарх милостиво встречает гостей, принимает от них подарки, сам дарит им пару баранов и корм для лошадей, после чего отряд направляется на постой в один из кварталов города. А в это время вдали опять раздается рокот большого барабана — это приближается следующий отряд.
На праздник Гани собираются издалека. Приезжают бариба и из столицы — чиновники, достигшие высоких постов. Они оставляют свои «мерседесы» и «ситроены» в Параку и оставшиеся 130—140 километров едут верхом — так велит обычай предков.
Накануне праздника Гани маленький, сонный Никки полностью преображается. За счет жителей окрестных деревень и прибывших отрядов его население вырастает вдвое. В эти дни разноцветное кипение базара выплескивается далеко за пределы рыночной площади, повсюду пасутся расседланные лошади, и город, полный шума, звона и ржания, напоминает громадный бивак.
Как уже говорилось, бариба не поддались влиянию ислама. Во всяком случае, наказ Пророка не прикасаться к спиртному здесь не был услышан, и в лавчонках бойко идет торговля пивом, вином и содаби — семидесятиградусным пальмовым самогоном. Мужчины ведут за стаканом нескончаемые разговоры, женщины уже разожгли огонь во двориках, откуда тянется аппетитный запах жареной баранины. До самого рассвета не будет спать город, прислушиваясь к рокоту барабакаров, предупреждающих о приближении праздника Гани.
На следующее утро город встает поздно: спешить некуда, праздничные церемонии начнутся только после полудня, когда спадет жара. К этому времени на площади перед королевским дворцом полукругом выстраиваются все всадники. В центр выезжает кпаро — городской глашатай, чтобы дробью своего барабана пригласить короля появиться перед народом.
Из-за стены дворца показывается небольшая кавалькада. Впереди в тени балдахина на белом арабском жеребце — король. Один за другим, в зависимости от положения, к нему присоединяются вожди, старейшины, грио. Вскоре всадники в облаке пыли, под звуки труб и барабанов покидают площадь и направляются к расположенной в нескольких километрах от королевского дворца могиле матери великого вождя Сунона Серо, приведшего в далекие времена бариба в Никки.
Совершив поклонение, король возвращается в город, останавливаясь по дороге, чтобы поприветствовать имама, главу кузнецов и вождя пёль. Каждому из них он вручает в знак дружбы орех кола.
Но вот всадники появляются на площади. Когда до дворца остается метров двести, король вдруг пришпоривает жеребца и, вырвавшись из-под тени балдахина, стрелой влетает в узкие ворота. Через несколько минут он появляется на парадном крыльце, откуда его величество будет наблюдать за дальнейшим ходом праздника. На крыльце же располагаются министры, придворные и телохранители короля — здоровенные, бритоголовые парни.
Наступает кульминационный момент праздника — поклонение принцев священным барабакару. По очереди выезжают родовитые всадники на площадь, останавливаются перед барабанами и, вручив подарки музыкантам, возвращаются на свои места.
На миг замолкли и вновь ударили барабаны, призывно заныли трехметровые медные канканди, приглашая наездников показать свою ловкость и удаль. Быть настоящим мужчиной по кодексу чести бариба — значит быть хорошим наездником. В шеренге всадников, полукругом охватившей площадь, один поднимает руку.
— Йа-а-а!
И он уже мчится, оставляя за собой шлейф пыли, прямо на столпившихся на другом конце площади зрителей. Еще мгновение — и разгоряченный, весь в пене конь врежется в пеструю людскую массу. Но на последних метрах всадник, весело скаля зубы в улыбке, поднимает скакуна на дыбы над шарахнувшейся толпой и, заставив повернуться на задних ногах, бросает его наметом в обратную сторону. Перед шеренгой всадников он снова поднимает лошадь, но здесь никто и бровью не поведет — «Знаем мы, мол, эти шутки... Вот посмотри, что я умею», — и на площадь вылетает новый джигит. Очень красивое зрелище. Одно жаль — почти невозможно фотографировать, такая поднялась пылища.
Состязания продолжаются. Старики, сдерживая нетерпеливо пританцовывающих коней, снисходительно посматривают на резвящуюся молодежь. Наконец один из них отпускает поводья и под одобрительный рев толпы вылетает на площадь. Старику лет восемьдесят, но его легкое, сухое тело, кажется, слилось с конем. И, пуская скакуна в бешеный галоп, он, может быть, вспоминает, как почти шестьдесят лет назад мчались с копьями наперевес отряды Био Гера на поблескивающие штыками сине-красные шеренги французских карательных отрядов. Да, с копьями и мечами на пулеметы и скорострельные карабины, ибо бариба редко прибегали к огнестрельному оружию, считая высшей доблестью убить врага в ближнем бою, в рукопашной схватке.
Праздник подходит к концу. Красное, остывающее солнце уже зацепилось за крону «королевского» капока. замолкли трубы, и площадь постепенно пустеет. Центр празднеств переносится в городские кварталы, где уже приготовлены самые вкусные блюда барибской кухни и крепкие напитки и где до самого рассвета будут веселиться и танцевать собравшиеся в Никки. А утром уляжется пыль за ускакавшими отрядами, и город снова затихнет, заснет, чтобы проснуться только через год под рокот священных барабанов барабакару, сзывающих бариба на древний праздник Гани.
Николай Баратов
Никки — Котону
…И лик Луны бесстрастный
Теперь и у меня есть эта карта. Я видел ее однажды в солидном научном учреждении. Она висела на стене среди нескольких ей подобных и ничем особенным не выделялась. В правом ее нижнем углу значилось: составители
В. В. Козлов и Е. Д. Сулиди-Кондратьев, научный редактор Ю. Я. Кузнецов. Масштаб 1 : 7 500 000. Отпечатано на картографической фабрике. И цена — рубль пятьдесят. Ничего особенного.
Действительно, ничего особенного. По светлому полю разбросаны разноцветные кружки: красные, синие, оранжевые, зеленые. Одни — большие, другие — меньше. Есть совсем крохотные. Посредине — серое пятно, похожее на лужу с рваными краями. Во всех направлениях — черные линии, сплошные и пунктирные. Антиклинали, разломы, кольцевые структуры. Обычная тектоническая карта. И все же необычная. Это первая тектоническая карта Луны, карта строения лунных недр. Первая!
Теперь она есть и у меня. Я отмечаю на ней маршруты лунных экспедиций. Наверное, мой внук будет относиться к ней, как к седой реликвии. Для меня же она символ возможностей нашего времени.
В 1922 году в Петрограде был выпущен карманный «Атлас Луны». Невероятным по тем временам тиражом — 2 тысячи экземпляров. Составитель в предисловии писал, что цель издания — дать возможность любителям астрономии изучать лунную поверхность, а специалистам — послужить карманным справочником по лунной топографии в тех случаях, когда употребление больших атласов затруднительно или излишне. Он так и написал, этот петроградский пророк: «...затруднительно или излишне». Надо было быть очень убежденным в необходимости такой работы, чтобы предлагать ее вниманию людей, еще вчера качавшихся от недоедания.
Лунный атлас 22-го года давно стал библиографической редкостью. Такой же ценной, как прижизненные издания стихов Пушкина или трактаты Грановского. По крайней мере, мне никогда не доводилось держать его в руках. Все сведения о нем я почерпнул из плотной серой карточки, которая с сотней себе подобных стояла в самодельной аккуратной коробке на письменном столе в небольшом кабинете уютной московской квартиры на проспекте Вернадского. Его хозяин, добродушный Владимир Козлов, совсем недавно освободившийся от приятного состояния, обозначенного понятием «молодой ученый», и перешедший в весьма ответственный разряд глубоких исследователей, царственно позволил мне покопаться в своих сокровищах.
