Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1979 год
«Редакция. 2000. Гамбург. 36. Кайзер Вильгельм Дамм.
После Галапагосов наша яхта держала курс на Маркизские острова. Было ясное небо, скорость около пяти узлов. Внезапно почувствовали сильный удар, словно яхта наткнулась на риф. Выбравшись на палубу, заметили двух уплывающих китов. Сразу же услышали бульканье воды: оказывается, после столкновения с животными ниже ватерлинии образовалась большая пробоина. Волны уже захлестывали через борт, судно погружалось в воду. Мы спустили резиновый плот и лодку и торопливо стали кидать туда все, что могло понадобиться в океане: пластиковую бутыль с пресной водой, овсяные хлопья, сухари, три бутылки виски, а также ракетницу и секстант. Одна бутылка виски разбилась, и осколки порезали резину плота — начал выходить воздух. С тонущей яхты пришлось спешно прыгать в воду. Четыре дня мы заделывали дыру в спасательном плоту и по одному спали в полусогнутом положении в лодке. Составили рацион питания на сутки: сто граммов хлопьев, немного воды, два кусочка сухаря...
Одни в океане. Лодчонка идет под парусом и тянет за собой плот. С черепашьей скоростью стараемся плыть к Маркизским островам. Первые дни изматывали высокие волны, ветер, дождь. Лодка однажды опрокинулась, но ничего не утопили. Несли поочередно вахту. Состояние подавленное: мучила жажда, воспалились раны. Добавляли в воду виски, чтобы не чувствовать неприятный привкус соли.
Пересекли зону юго-восточных пассатов — опасность миновала. Появилась другая: преследуют акулы. Одна нагло стала бросаться на плотик — отогнали веслом.
На 24-й день, когда силы были совсем на исходе, из-за паруса выплыл черный силуэт судна. Послание бога. Вверх пошла ракета. Судно поворачивает к нам, делает хороший спасательный маневр, и мы видим название — «Шота Руставели». Мы плачем.
В лазарете нам оказали необходимую помощь, и все были так внимательны, что мы не знаем, как благодарить. Возвращаемся домой».
— Так-то вот. Не каждый способен мериться силой с океаном...
Я выхожу на пустую верхнюю палубу и иду вдоль вереницы закрытых брезентом шлюпок.
Белая россыпь созвездий — четкая, как в планетарии, — так близка, что хочется достать рукой. Тишина нарушается лишь шлепаньем волн о борта металлической громадины, одиноко несущейся в ночи. Мне кажется, что я ощущаю усталость судна, на котором тысячи миль, жара и влага тропиков, морская соль оставили свои знаки, как шрамы на теле бойца. Я разделяю острую тоску по родному берегу с моряками, которые столько раз за месяцы плавания меняют климат и распорядок жизни, но неизменно, в шторм и зной, несут свою вахту.
Переливы огней Гаваны выплеснулись из ночи навстречу «Руставели». Слева по курсу осторожно мигали маяки.
Назаренко появился на мостике, когда первые лучи солнца запрыгали по ряби океана, «зайчиками» отразились от стекол идущего к нам катерка.
— Всегда хочется встречать новую землю с восходом солнца, будто сам ее открываешь, а прощаться при заходе. Вы не видели закаты на островах Океании? Словами просто не передашь: громадный диск солнца медленно заглатывается морем — все оттенки красного, от нежно-розового до багрового. Где бы я ни был, эти закаты стоят перед глазами, мне их не хватает. Есть в моряках что-то цыганское — не можем сидеть на одном месте, на берегу. Даже семья тут не удержит... — Капитан, оборвав фразу, показывает биноклем на катер. — Лоцман уже идет.
На катере мне бросились в глаза выцветшие русые чубы загорелых ребят в тельняшках. Кто же это такие?
Катерок покрутился около кормы, наконец пришвартовался, и на мостик поднялся неторопливый кубинский моряк.
— Алексис Адуа, лоцман, — представился он.
— Старший лоцман, — добавила кубинская переводчица. —
Уже семь лет, а до этого много плавал капитаном.
Алексис Адуа, щелкнув зажигалкой, задымил «короной» и пыхнул ароматным дымком в сторону катера:
— Привез советских водолазов. Океан омывает Кубу — что только не плавает в нем. Пусть посмотрят на всякий случай, не прицепилась ли мина к днищу.
Перед Гаваной в океане нет якорной стоянки — слишком большая глубина. Поэтому мы дрейфуем вместе с другими судами.
— Землячку догнали, — оживился Назаренко. — Кто знает, кем бы я стал, если бы не красавица «Россия», которую встречала вся Одесса на Крымском причале... В детстве я днями пропадал на берегу и летом становился прокопченным, как таранька. Море тянуло неудержимо: спокойное — синее и зеленое, бурное — серое, в тяжелых валах. Все мои друзья, конечно, хотели стать моряками. Я знал, когда приходит «Россия», и со всех ног мчался ее встречать. Протяжно гудя, надвигалось на причал громадным корпусом судно, и где-то высоко на мостике, весь в белом и золотом, недостижимой мальчишеской мечтой сиял капитан. Я ничего другого в жизни не желал, как стать таким же...
«Руставели» медленно разворачивался, открывая вид на неровный частокол небоскребов Гаваны.
— Левая, малый ход вперед.
— Правая, полный...
Проводится маневр на вход в порт: это узкая горловина, ведущая в удобную гавань, защищенную от ветров и волн скалами. Слева высится белая крепость Моро, мимо которой наш громоздкий теплоход осторожно проскальзывает в бухту. Справа проплывает длиннейший Малекон — знаменитая набережная Гаваны, на которой толпы людей в разноцветных одеждах машут нам яркими платками.
Сейчас на мостике был незнакомый для меня Назаренко. Исчезла обычная приветливость и улыбка, капитан деловит и краток в отрывистых командах: он отвечает за сотни жизней и сложную махину судна.
Навстречу бежит, попыхивая, старомодный водный трамвайчик, похожий на теремок, даже на окошечках — занавески. Вокруг шустрят пароходики и буксиры, а капитан выполняет маневры в узкой бухте.
...Когда «Шота» шел по Балтийскому морю, Назаренко не уходил с мостика — опасался наткнуться на кого-нибудь в знаменитых туманах.
— В проливах сотни судов, а столкновение, особенно с танкером, так страшно своими последствиями, что я исключаю его из практики, — говорит он.
— Александр Николаевич, — спрашиваю его, — вот вы постоянно подчеркиваете ответственность, а как же ваш последний уход из Сиднея, как раз перед нашим плаванием на Кубу?
— Да, капитан полностью отвечает за безопасность людей и судна, но «Шота» с пассажирами не может сутками выжидать штиля. Поэтому объясним и оправдан наш выход, как это было в заливе Порт-Джэксон, — отвечал Назаренко.
...Выход из сиднейской гавани закрывала высокая волна, почти на уровне мостика. Судно начало «дышать» уже в заливе. Но самым опасным была скала в узком месте горловины.
— Давайте я вам приведу несколько деталей нашего выхода, и вы поймете, что с умной, умелой командой невозможного нет, — капитан даже чертит схему залива и движения судна в нем. — Трудность заключалась в том, что у «Шоты» не было разгона, инерции хода. Обороты винта гасились об удары волн. Хода вперед нет, а бортом развернуться нельзя — волна в 20 метров высотой. Самое страшное, что нас стало тихо сносить к скале в горловине бухты. Главный механик ничего не видит — сидит внизу.
Тут надо полагаться на свой глаз. Чувствовать море, видеть, когда ветровая волна гасит зыбь, а когда они совпадают — тогда уж берегись. Вот так; изучая силу волны, приноравливаясь к ее ударам, мы постепенно двигались вперед. Секунды были дороги.
Мы вышли не в лоб, а слегка подвернули нос, поставили корпус удобнее к волне. Каждый раз — новое. Да, запомнился после этого Порт-Джэксон. Но риск был минимален, главное — опыт и расчет, умение найти нужный маневр...
Теплоход приближается к причалу Гаванского порта.
— Прямо руль.
— Правая, назад.
— Левая, самый малый вперед.
— Корма, что там корма?
— Стоп, машина...
Идет швартовка, одна из многих у капитана Назаренко. «Шота Руставели» пришел на Кубу.
В. Лебедев, наш спец. корр.
Ленинград — Гавана — Москва
...В облачную весну 42-го
…На Центральном аэродроме наш самолет с облупившейся краской, залатанный кусками неокрашенного дюраля, поставили в самый дальний, неприметный угол. Полковник Равич, комендант аэродрома, наш старый знакомый, с тоской осмотрел машину и вяло улыбнулся: — Понял вашу тактику. Не окрашиваете свою «лайбу» умышленно, чтобы я скорее выгнал с аэродрома. На этот раз номер не пройдет. Бензина не дам, а пришлю маляров.
— Но нам необходимо срочно улетать! — с неподдельным возмущением возразил наш командир Георгий Орлов.
— Знаю. А на что похожа машина? Стыд! Из ленинградских операций (1 См. «Вокруг света», № 5, 1979.) приходили — куда приличнее выглядели. Где это вас так расшелушило?
Летали мы на Северном фронте, базировались без обслуживания, было, естественно, не до нас: все внимание технарей поглощали истребители и торпедоносцы.
