Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1971 год
Эсминец уходил, но еще несколько минут был виден далекий, мимолетный и радостный, как улыбка близкого человека, огонь.
Арсений Рябикин, наш спец. корр.
Теннесси Уильямс. Проклятие
Теннесси Уильямс известен у нас в стране прежде всего как драматург. Публикуя рассказ «Проклятие» (1945 год), мы знакомим наших читателей с Уильямсом-новеллистом. Лучшие рассказы этого писателя-гуманиста показывают безрадостное существование маленького человека в условиях современной Америки, проникнуты болью за него.
Когда перепуганный маленький человек ищет пристанища в незнакомом городе, знание, обуздавшее сверхъестественные силы, вдруг утрачивает свою власть над ним, оставляя его беззащитным. Злые духи, что преследовали первобытного человека, возвращаются из долгого изгнания. С лукавым торжеством они вновь заползают в невидимые глазу поры камней и сосуды деревьев, откуда были вытеснены просвещением. Томимый одиночеством пришелец, пугаясь собственной тени и трепеща от звука своих шагов, идет сквозь бдительные ряды второразрядных духов, чьи намерения темны и загадочны. Уже не столько он глядит на дома, а сколько дома на него. Улицы затевают что-то недоброе. Указательные столбы, окна, двери — у всех у них появляются глаза и рты, все они подсматривают за ним, обсуждают его втихомолку. Тревога охватывает его все сильней, все туже. Если кто-нибудь из встречных вдруг приветливо улыбнется ему, это простое действие может вызвать в нем форменный взрыв: кожа его, натянутая как новая лайковая перчатка, лопнет по швам, и душа, вырвавшись на свободу, от радости кинется целовать каменные стены, пустится в пляс над коньками дальних крыш; духи снова рассеются, сгинут в пекло, земля вновь присмиреет, станет покорной и, как тупой вол, что бездумно идет по кругу, снова примется вспахивать пласты времени на потребу человеку.
...Такое, в сущности, чувство было у Лючио, когда он впервые встретил будущего своего друга — кошку. В этом чужом северном городе она была первым живым существом, ответившим на его вопрошающий взгляд. Она глядела на него ласково, словно бы узнавая, и ему казалось, она окликает его по имени, говорит: «А, Лючио, вот и ты! Я сижу здесь давным-давно, поджидаю тебя!»
Лючио ответил ей улыбкой и стал подниматься по ступенькам крыльца, на котором она сидела. Кошка не двинулась с места. Напротив, она чуть слышно замурлыкала от радости. Это был даже не звук, а едва ощутимое колебание бледного предвечернего воздуха. Янтарные глаза ее не мигали, только чуть сузились — она явно ждала, что он ее погладит, и не обманулась: его пальцы коснулись мягкого темени и стали спускаться вдоль тощей пушистой спины, слабо-слабо подрагивавшей от мурлыканья. Кошка подняла голову, чтобы взглянуть на него. Движение это было исполнено женственности: казалось, женщина, вскинув голову, устремила взгляд на любимого, который обнял ее, — блаженный, невидящий взгляд, непроизвольный, как дыхание.
— Что, любите кошек?
Голос прозвучал прямо над ним. Принадлежал он крупной светловолосой женщине в полосатом бумажном платье.
Лючио виновато вспыхнул, и женщина рассмеялась.
— Ее кличут Нитчево, — сообщила женщина.
Он, запинаясь, повторил непонятное слово.
— Да, кличка странная, — подтвердила женщина. — Так ее один из моих постояльцев прозвал — Нитчево. Жил тут у нас один, покуда не свалился. Подобрал эту кошку в каком-то закоулке и притащил сюда. Уж и возился он с нею — и кормил, и спать клал к себе на постель. А вот теперь от нее, окаянной, никак не избавишься. Сегодня два раза ее холодной водой окатывала, а она ни с места. Все его ждет, видать. Только зря, не вернется он. Мне на днях ребята с его завода говорили. Дело его дрянь. Вот-вот загнется. Он сейчас где-то на Западе; как стал кровью харкать, уехал туда, думал, там ему полегчает. Да, не везет человеку, что ты скажешь. А парень-то неплохой.
Голос ее постепенно замер, и, бегло ему улыбнувшись, она повернулась, видимо собираясь войти в дом.
— А вы постояльцев пускаете с кормежкой? — спросил он.
— Без, — ответила женщина.— Все тут с кормежкой пускают, а мы — без. Муж-то у меня плох, попал на заводе в аварию — теперь ничего не может, еще за ним ходить надо. Вот мне и приходится работать. — Она вздохнула. — Я нанялась в пекарню на Джеймс-стрит. — Тут она засмеялась и подняла ладони — их складки были забиты белым. — Там-то я и выпачкалась в муке. Соседка моя, миссис Джейкоби, говорит: «Ты пахнешь, как свежая булка». Да, вот так-то. Готовить на постояльцев у меня времени нет, просто комнаты сдаю. У меня и сейчас есть свободные. Могу показать, если интересуетесь.
Она помолчала в добродушном раздумье, погладила себя по бедрам, и взгляд ее скользнул по верхушкам оголенных деревьев.
— А знаете что, покажу-ка я вам комнату, из которой тот парень съехал. Если, конечное дело, вы не боитесь, что она несчастливая. Вот, мол, поселился там человек и тяжело заболел. Говорят, болезнь эта не заразная, но кто ж его знает.
Она повернулась и вошла в дверь. Лючио пошел за нею.
Женщина показала ему комнату. В ней было два окна: одно выходило на кирпичную стену прачечной, и оттуда воняло мазутом, другое — на узкий задний дворик, где капустные кочаны, зеленые с просинью, виднелись среди невыполотой травы, словно застывшие фонтанчики морской воды. Он подошел к заднему окну, а женщина, пахнущая мукой, встала у него за спиною, и ее теплое дыхание защекотало ему шею. И тут он увидел кошку: грациозно ступая, она медленно пробиралась меж огромных кочанов.
— А вот и Нитчево, — сказала женщина.
— Что значит это слово? — спросил Лючио.
— Кто его знает. Наверно, что-нибудь чудное. Он мне говорил, только я позабыла.
— Я возьму комнату, если мне можно будет держать кошку, как тому.
— Ишь ты! — Женщина засмеялась. — Хочешь, значит, чтобы тебе было позволено все, что тому?
— Да, — сказал Лючио.
— Мы с ним были хорошие друзья. Он кое-что делал за мужа, тот у меня после аварии совсем плох стал.
— А... Ну так как же?
— Видишь, какое дело... — она присела на койку. — Прежде чем пустить человека, надо с ним маленько поговорить. Выяснить кой-чего, а уж потом договариваться. Сам понимаешь...
— Это да...
— С виду ты чудной какой-то.
— Я иностранец.
— Иностранец? А из каких мест?
— Мои старики были родом из Сицилии.
— Это еще что?
— Остров такой, возле Италии.
— А... Ну что ж, тогда ладно. Она подмигнула ему и ухмыльнулась.
— Муссо! — сказала она. — Вот как я тебя стану звать. Муссо!
Потом с грубоватым кокетством вскочила, ткнула его большим пальцем в живот.
— Ну так как же? — снова спросил он.
— Да живи себе. А с работой у тебя как?
— Пока никак.
— Тогда ступай на завод, спроси Оливера Вудсона. Скажешь — миссис Хатчесон прислала. По моей рекомендации он тебя в два счета устроит.
— Спасибо! Вот спасибо!
Она хохотнула и, медленно повернув голову, со вздохом проговорила:
— Радио-то у нас весь день орет — муж все военные сводки слушает. Они у меня уже в печенках сидят. Но ничего не поделаешь — больной, надо к нему приноравливаться.
Но Лючио не слушал ее. Он снова выглянул в окно — где там кошка? Она все еще была во дворе — стояла меж крупных кочанов и терпеливо ждала приговора. Сколько тоски и упования было в ее взгляде! Но и достоинства тоже.
Он проскочил мимо женщины и бросился вниз по лестнице.
— Ты куда? — крикнула она ему вслед.
— Кошку возьму! Сейчас приду.
...С помощью человека по фамилии Вудсон Лючио устроился на завод. Работа была такая же самая, какую он делал всегда: руки все время заняты, а думать особенно не приходится. Бежит, лязгая, лента конвейера, ты что-то прикручиваешь, и она бежит дальше. Но, пробегая мимо твоего места, конвейер всякий раз уносит частицу тебя самого. Постепенно из рук твоих уходит сила. Сперва тело как-то пополняет ее, но потом ты слабеешь весь. К концу дня ты уже выжат, как лимон. Что же ушло из тебя? Куда ушло? И зачем?
Ты покупаешь вечерние газеты, которые с громким криком тычут тебе в нос продавцы-мальчишки. Может быть, там ты найдешь ответ на все свои вопросы? Может, вечерний выпуск разъяснит тебе, для чего ты живешь, чего ради так тяжко трудишься? Но где там! Об этом газеты молчат. Они сообщают тоннаж потопленных кораблей. Число самолетов, сбитых в воздушных боях. Названия взятых городов и разбомбленных населенных пунктов. Все эти цифры и факты мешаются в твоем отупевшем мозгу, газета выпадает из рук, голова раскалывается от боли.
А когда поднимаешься утром,— господи боже ты мой: солнце снова там же, где было вчера в этот час, — оно встает из середины кладбища за твоей улицей, и можно подумать, будто всю ночь его сторожили бесплотные мертвецы постоянно затянутое дымами города, оно кажется лепешкой, румяной и круглой, а ведь оно с таким же успехом могло быть квадратным или же вытянутым, как червяк, и вообще все на свете могло бы иметь совсем другой вид и нисколько не измениться от этого...
