Журнал «Если» - «Если», 2008 № 04
— Если день будет ясным и солнечным, на небе появятся фиолетовые полосы, которые вскоре сменятся желтыми и серебристыми. Возможно, серовато-коричневый цвет окажется самым подходящим.
Как я и ожидал, коллеги ехидно ухмыльнулись, видя такое невежество.
— Вот что, Фолко, — объявил Астольфо, — еще есть время для короткого урока по подбору оттенков теней.
Он знаком велел Мютано задернуть занавеси на высоких окнах библиотеки, так что мы оказались в полутьме. Затем он подошел к маленькой масляной лампе, стоявшей на небольшом столике, высек огнивом искру, зажег фитиль, поставил за лампой вогнутое, отполированное до блеска зеркало и поманил меня к столу, куда положил листок белоснежной бумаги.
— Сколько видов основного света можно насчитать в этой комнате? — спросил он.
— Два, — ответил я. — Яркий, белый, от лампы с зеркальцем, и более тусклый, мягкий, который сочится через полотняные занавеси.
— Прекрасно. А теперь хорошенько рассмотри тень на этой бумаге. Что ты видишь?
Он взял со стола маленький кинжал, которым обычно вскрывал печати на документах, и поставил его перпендикулярно к поверхности, придерживая кончиком пальца.
— Я вижу две тени. Голубоватую, которая падает от лампы, и мутно-желтую, созданную светом, проникающим в окно.
— Именно так тебе кажется, — кивнул Астольфо и сделал знак Мютано задернуть тяжелую атласную штору поверх занавесей.
— Что ты видишь сейчас?
— Синяя тень от лампы превратилась в черную.
— А края?
— Раньше они были более расплывчатыми. Сейчас же стали очень четкими.
Он кивнул, и Мютано раздвинул занавеси. Астольфо потушил лампу.
— А тень от кинжала?
— Тонкая, размыто-серая, неясная. Самая обычная, я бы сказал.
— Обычных теней не бывает: тебе часто твердили об этом. Свет от лампы и свет, пробивающийся сквозь занавеси, дополняют друг друга, а результатом становится ложное видение. Твои глаза обманывают тебя, и причина проста: смешение двух видов света. Первые лучи солнца на востоке будут сливаться с отступающей темнотой остальной части неба — темно-серый, переходящий в розоватый. Тень, которую ты наденешь, должна дополнять эти цвета, и хотя не станет невидимой, это невозможно, но обманет зрение посторонних.
— Каким же тогда должен быть цвет?
— Подумай сам.
— Я могу полагаться только на свидетельство своих чувств, как бы обманчивы они ни были. Этот нежно-голубой может стать дополняющим, не так ли?
— Да. Это один из дополняющих цветов, но не забывай, что на исходе часа интенсивность и оттенок света изменится.
— Значит…
— Значит, у нас будет многоцветная тень, состоящая из нескольких оттенков, — объявил Астольфо. — Они будут вытекать друг из друга и перетекать друг в друга, как полосы радуги, в том месте, где водопад вливается в бассейн лесного ручья. В этом случае ты сможешь переходить с места на место и казаться частью естественных изменений утреннего освещения.
Мне это показалось не слишком удачным.
— Но разве такое количество цветов не будет выглядеть кричащей, аляповатой аномалией в мирном рассветном сиянии?
— Так ты не доверяешь нашему опыту и глубине знаний?
— Конечно, доверяю, но… От какого персонажа вы получили эту многоцветную тень?
— От прославленного актера Ортинио. Человек, который так убедительно и ярко сыграл столько ролей, должен иметь многообразную и изменяющуюся тень. Правда, она лишена прочной текстуры. Таково следствие актерской профессии, ибо самих актеров нельзя назвать выдающимися личностями. Им приходится полагаться на драматурга, наделяющего их характером. Поэтому под тень необходимо что-то надеть. Я предлагаю тебе разноцветную тунику из нескольких легких тканей, чтобы создать и поддерживать иллюзию. Главная задача цветных теней — заставить людей видеть то, что они, по их мнению, и без того видят.
— Прекрасно. Но как мне пробраться во дворец?
Он отложил кинжал, вынул заостренный уголек и принялся рисовать на бумаге ряд квадратов.
— Вот приблизительный план дворца и окрестностей. Итак, что тебе делать? И откуда, по-твоему, лучше всего войти?
— Это зависит от того, где хранится камень, — подумав, ответил я. — Лучше сразу же оказаться как можно ближе к этому месту, если, разумеется, его не слишком тщательно охраняют. В этом случае стоит, пожалуй, перебраться через ограду в самом дальнем углу двора и не спеша прокрасться к тайнику.
Мютано и Астольфо, переглянувшись, согласно кивнули.
— А где, собственно говоря, может находиться камень?
— Трудно сказать. Думаю, графиня держит его при себе, но вдруг она перестала доверять слугам или считает тайник ненадежным? Возможно, она отдала его на хранение Кробиусу или другому советнику. Или он находится в отдельной комнате под вооруженной охраной.
— Но сумеешь ли ты пробраться в три места разом?
— Время не позволит. Будь у меня три ночи — дело другое. Но у меня всего два часа. Я попробую открыть комнату, специально отведенную для алмаза, ибо так меньше всего шансов, что меня узнают.
Парочка снова дружно кивнула.
— Ты сможешь найти это место на нашей маленькой карте? — осведомился Астольфо, толкнув по столешнице листок бумаги к тому месту, где сидел я.
Его карта представляла собой длинный прямоугольник, тянувшийся с севера на юг. Главное здание дворца обозначалось у восточной стены. С обеих сторон его окружала дюжина квадратиков. Один был разделен надвое: очевидно, здесь находились арсенал и флигель для стражи. Входы не были отмечены, но я предположил, что их четыре, по одному в каждом направлении.
— Здесь.
Я коснулся третьего квадрата слева от главного здания.
— Я смогу перебраться через ограду, залезть на крышу и по ней пройти влево.
— Вполне логично, — одобрил Астольфо. — Насколько мне известно, здесь находятся спальни холостых придворных. Представляю, как они спят на своих топчанах, нарушая тишину пьяным храпом, пока ты на кошачьих лапках шествуешь мимо них. Только посмотри вниз, когда доберешься до угла. Убедись, что в дверных проемах не стоят стражники, готовые немедленно тебя схватить.
— Я буду начеку.
Его предостережение оказалось пророческим.
Ночь тянулась невыносимо медленно, но едва я осторожно, напрягая руки, начал спуск по терракотовой сточной трубе, свисавшей с угла здания, как откуда ни возьмись, словно на звон призрачного колокола, явились восемь дюжих стражников. За ними в огромном дворе стояли еще человек двадцать. Шестеро из восьми окружили меня, обнажив шпаги, а седьмой заломил руки за спину. Восьмой, капитан самого зверского вида, со шрамом на физиономии и таких же габаритов, как Мютано, умело обыскал меня, отбросив в сторону мои короткую шпагу и клинок и выудив из сапога любимый маленький кинжал, который я считал ловко спрятанным.
— Твое имя? — рявкнул он голосом, гарантированно превращавшим кровь новобранцев в кошачью мочу.
— Томболо, — промямлил я, вспомнив мальчишку с соседской фермы, нещадно изводившего меня в детстве.
— Сомнительно! — буркнул он. — Твое занятие?
— Вор.
— Еще более сомнительно, — прорычал он, а его уродливые братья по оружию вторили заявлению презрительным хихиканьем.
— Как ты попал сюда?
— Больше я ничего не скажу. Делайте со мной, что хотите.
— А вот это мы можем, причем без твоего разрешения. Но, пожалуйста, умоляю, ответь еще на один вопрос: почему ты заявился сюда в этих дурацких, кричащих тряпках? Любой человек в таком наряде, будь он вор или корабельный кок, виден за семь миль!
Я оглядел себя и онемел от изумления. Мои плечи, торс и руки вовсе не окутывала едва различимая тень из медленно меняющихся оттенков и форм, подобных языкам пламени. Вместо этого на мне болтался легкий прозрачный плащ из кое-как сшитых обрезков ткани, ярких лент, лимонного алого, лазурного, изумрудного, янтарно-желтого и чернильно-фиолетового цветов. Теперь, узрев все это, я почувствовал вес одеяния, небольшой, но ощутимый.
— Только взгляните на его рожу! — прокаркал мой мучитель. — Нижняя челюсть болтается, будто дверь со сломанной петлей! Просто шут гороховый! Нет, нужно непременно посоветовать графине взять его ко двору… Хотя он слишком высок для шута. Нужно укоротить его на локоть-другой.
Капитан выхватил шпагу и подошел ближе:
— Итак, чего предпочтете лишиться, синьор Дурак? Может, отхватим кусочек с самого низа?
Он шлепнул меня по коленям лезвием шпаги.
— Или сверху?
Грязным ногтем большого пальца он прочертил царапину поперек моего адамова яблока.
— Или уж начать с середины?
Острие шпаги разодрало ткань на груди.
Все эти казарменные шуточки сопровождались буйным весельем его усатых, раскормленных подчиненных, и я дал мысленную клятву, что если когда-нибудь поступлю в стражники, выберу отряд, капитан которого не мнит себя юмористом. Но в этот момент я был так ошеломлен разоблачением, а еще больше — пестрым ленточным одеянием, что не смог найти достойного ответа и вызывающе повторил:
