Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1975 год
Особенно светлокожи женщины. Наблюдая за ними, я все время ловил себя на мысли о том, что они удивительно напоминают бушменок. У них такой же загадочный желтоватый оттенок кожи, который заставляет некоторых исследователей искать родство между бушменами — обитателями Калахари и жителями Центральной Азии.
Своим монгольским разрезом глаз, широкими скулами и слегка припухшими веками они также напоминают жительниц центральноазиатских степей. В облике ндоробо и бушменок мне явно мерещилось что-то «неафриканское». Только бушменки, питающиеся саранчой и кореньями диких растений, низкорослы и морщинисты, а ндоробо, откормленные на меде и зебровых бифштексах, отличались здоровьем и силой.
Мои размышления прервал пронзительный женский крик. Полногрудая красавица, стоя у порога своей пещеры, кричала кому-то, кто был в лесу. Потом из соседних жилищ вышли другие женщины и тоже начали кричать. Я было собрался справиться у Тиваса, что же случилось, но не обнаружил его рядом. Женщины же, покричав еще, начали чего-то ждать.
Примерно через четверть часа из леса вышел смущенно улыбающийся Тивас и начал объясняться с ними. Потом появился оле Сенгида и еще трое мужчин, и все тоже начали что-то оживленно говорить моему проводнику.
— Что случилось? — крикнул я Тивасу.
— Я сидел, сидел и захотел есть. У местных женщин ничего путного не увидел и полез на дерево за медом. Тут-то и поднялся этот крик...
Я уже представил себе, как к вечеру у камня, на котором я сижу, соберутся честнейшие старейшины, начнут судить проголодавшегося по моей вине Тиваса, и хотел было прийти на помощь своему проводнику, как вдруг общий гомон смолк. От толпы отделился мужчина и полез на дерево, под которым я сидел. Второй мужчина подошел к костру, вынул оттуда дымящуюся головешку и подал взбиравшемуся по дереву. Тот уже долез до улья, болтавшегося у меня почти над головой, поднес к нему головешку.
— Тивас, они хотят наказать тебя пчелиными укусами? — жалостливо спросил я у проводника, наблюдая, как пчелиный рой начал вылетать из мзинга.
— Хуже, они хотят уморить нас голодом. Когда я полез в улей, женщины развопились, что это опасно, потому что в улье якобы сидит змея, которая ужалит меня, и я умру. Я же сказал им, что змеи не живут в ульях, а что им просто жалко мне меда. Они слопали всего нашего осла, а теперь жалеют дать мне меда.
— А зачем же этот парень выгоняет пчел из улья? — Это было мне особенно интересно, так как часть выкуренных им пчел уже направилась ко мне.
— Этот парень, наверное, съел вчера ослиную голову и сделался упрям, как то несчастное животное! — закричал оскорбленный Тивас. — Этот пожиратель ослиных голов залез на дерево для того, чтобы показать, что в улье живет змея. Но пока что мы видим одних пчел, и они сейчас искусают его посильнее змеи.
Тем временем парень залез к улью повыше и опять выкурил оттуда пчел. Потом по толстой ветке он перебрался на соседнее дерево и принялся обрабатывать дымом новую мзингу. Три роя пчел были уже растревожены и носились над продолжавшими кричать ндоробо, которые, впрочем, не обращали на насекомых никакого внимания.
Парень на дереве успел тем временем изгнать пчел еще из одного улья и, крикнув, что это дело ему наскучило, начал спускаться вниз. И тут женщины подняли настоящую бучу. Делом их чести было доказать гостям, что в улье все же живет змея. Было похоже на то, что они не разрешали парню спуститься на землю. В него полетели камешки, кости, ветки.
Бедняга вновь полез вверх. И тут не успел он поднести дымящуюся головешку к улью, как из противоположного конца цилиндра появилась голова мамбы, а вслед за ней и вся полуметровая змея. Парень молниеносно выхватил из-под тоги нечто вроде аркана и ловко накинул его на приподнятую над веткой змеиную голову.
Боже, как был посрамлен бедный Тивас! Женщины кричали, хохотали, били в ладоши, всячески подшучивали и злословили по поводу новоявленного Фомы неверующего.
Тивас решил ретироваться куда-нибудь в лес, но не тут-то было. Разошедшиеся женщины окружили его плотным кольцом и, прыгая вокруг, начали заставлять его повторять вслед за ними: «В ульях живут змеи, в ульях живут змеи». Только когда он пропел несколько раз эту фразу, признав свое полное поражение, женщины отпустили его. Та самая красотка, которая первой обнаружила его на дереве, даже вынесла ему куски полуобугленного мяса.
— На, коли голоден. А если хочешь меда, можешь лезть на дерево. Теперь уже никто не будет кричать тебе, что это опасно. Весело улыбаясь, подошел и присел рядом оле Сенгида.
— Змеи хорошо стерегут наш мед, а?
— Во всяком случае, мне бы его у вас воровать не хотелось, — ответил я. — Но как сами ндоробо лазят в мзинги, не боясь змей?
— У нас есть опытные люди, которые только и заняты тем, что выкуривают змей и ящериц. Это делают рано-рано утром, когда пчелам холодно и они еще не обращают внимания на дым. Змея же более чувствительная. Стоит поднести головешку к улью, как она вылезает наружу. Потом днем к этим ульям приходят мальчишки и собирают мед.
— Когда мы шли сегодня утром вверх, то видели человека с кожаным мешком за спиной. Он что, змей собирал или мед?
— Змей, конечно, это был оле Лебре, старый и опытный змеелов.
— А что вы потом делаете со змеями?
— Раньше мы продавали их знахарям самбуру и туркана. Они приготавливают из них какие-то лекарства. Остальных же змей убивали. Теперь же почти всех змей покупает у нас сомалиец, который, как он рассказывает, потом продает их какому-то белому чудаку. У того есть целый дом, набитый змеями.
— А, я, наверное, знаю этого чудака. Он живет на озере Баринго?
— Да, кажется, там.
— Это Джонстон Лики. Он разводит змей для того, чтобы получать из них вещество, обезвреживающее змеиные укусы. А разве ваши лекари не употребляют змеиный яд для исцеления больных?
— Это только плохие мганга возятся со змеями. Наши лекари вспоминают о них лишь тогда, когда хотят напустить страху на не в меру раскричавшихся женщин. Когда надо лечить людей, наши мганга просят о помощи у пчел.
Меня поразило, что трудолюбивые насекомые имеют среди знахарей древнего охотничьего племени не меньший «авторитет», чем в цивилизованном мире.
— Не так давно у меня стало болеть вот тут, — оле Сенгида хлопнул себя по пояснице. — И что же, вы думаете, сделал наш мганга? Он каждый день заставлял меня ложиться на солнцепеке и на глазах у всей деревни напускал на меня пчел. Мне было еще больнее, чем до того, как я пришел к мганге. Он сказал, чтобы приходил к нему каждый день, и каждый день пчелы кусали меня. И вот наступил такой день, когда боль прошла. Я отдал за это мганге целую зебру.
— Да, к слову. Похоже на то, что из-за пчел мы совсем забыли о нашей зебре. Что с охотой?
— Сегодня, мхашимиува, охоты не получится. Зебры пасутся там, где ветер обязательно донесет до них наш запах. Но к утру он изменится, и мы устроим настоящую охоту. Куда торопиться? Большинство мужчин уже вернулось в селение, а на кострах у женщин уже готовится еда. Пора подумать и о том, чтобы поесть, мхашимиува, — сказал он и жестом пригласил меня с Тивасом к своей пещере.
Ндоробо едят только два раза в день — утром, отправляясь в лес, и ближе к вечеру, возвращаясь домой после трудового дня. Не знаю, как назвать эту вторую трапезу — обедом или ужином, но она была плотной и сытной. Ели нечто вроде кукурузной каши, обильно залитой медом, а потом изжаренное на вертеле мясо канны. Кашу каждая хозяйка варила самостоятельно, и ели ее, усевшись всей семьей у своей пещеры. Антилопа же была общей. Кто хотел, отрезал себе хороший ломоть мяса, но уже не тащил его к пещере, а садился тут же, у костра, к которому постепенно за мясом и теплом подтягивались сельчане. Я подумал, что это очень мудрый обычай: проводить первую часть обеда в узком кругу семьи, а вторую — всем вместе.
Когда все насытились мясом, две женщины принесли кожаные бурдюки, в которых была вода, смешанная с медом и каким-то кислым соком. Тивас говорил, что ндоробо умеют делать из меда и хмельной напиток, но сегодня его, очевидно, не полагалось.
Это очень интересно: сидеть где-нибудь в укромном месте африканского селения, не лезть никому на глаза и смотреть, что делают люди. Так же, как и вчера, и сотню, а может быть, и тысячу лет назад.
Мальчишки в кожаных набедренных повязках прицепили к ветке старого дерева дохлую цесарку и, достав из пещер свои маленькие луки, стали тренироваться в стрельбе. Начали с простого — старались просто попасть в цесарку, а кончили очень сложным — стреляли в глаз птицы, раскачивающейся на веревке и в плоскости и вокруг собственной оси. Удавалось это не всем. Те, кто промахивался чаще других, продолжали тренироваться и после того, как более ловкие сверстники разошлись. Они надеялись, что, подобно своим отцам, будут охотниками, хотя вряд ли еще одно поколение ндоробо сможет прожить в Кении этим древним занятием.
