Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1988 год
Однажды руководство совхоза разрешило нам провести новогодние праздники на центральной усадьбе. Когда в субботу утром мы приехали туда, то застали необычный переполох. По поселку живописными группами шастали здешние мужики. На каждом меховая одежда, у пояса нож в ножнах, за спиной оружие, да все нарезное.
— В набег собираются? — вслух подумал я.
— А мне с ними? — загорелся сын.
— Да это же любители,— засмеялся водитель вездехода.— Вечером после работы капканы не пойдешь проверять — темень. Вот и ждут субботы.
Через полчаса охотники рассосались среди торосов, и в поселке воцарилась тишина.
Но прошло часа два, и тишина лопнула. Вначале под окнами загремели возбужденные голоса, потом захлопали двери. Мы вышли на улицу. Там уже собралась изрядная толпа, окружившая трех любителей. Над ней висел тревожный гомон:
— Господи, во страсть-то!
— ...Ага. Толик за торос поворачивает, а там...
— Не, пусть сам расскажет.
— А чего — сам? Не веришь? Иду вокруг тороса, за которым капкан был, а он навстречу: «Гу-у-ух!» На задних лапах стоит, ростом поболе двух людей. В руке цепь...
— В че-ем?
— Ну, в этой... в лапе. А в капкане песец болтается. Во-от такой, с хорошую лису, в цвет тороса, с голубинкой — раньше таких не встречал...
— Ну, самое время разглядывать голубинку...
— Да насчет песца врет — охотник же. А медведь — четыре метра... Гм... Может — белый?
— Сам ты белый! Бу-урый, в том и суть! Глаза горят, пасть... что вон то ведро!
— Бурый! — уверенно подтвердил второй любитель.
К вечеру поселок зажужжал — во льдах бродит Кадьяк. Да и действительно: кто в глухую полярную ночь может разгуливать среди торосов в десятке километров от берега? Белый отпал по цвету и еще одной интересной детали: он не промышляет песца. Охотники-профессионалы не единожды рассказывали, что, разоряя их снасти на берегу, белый медведь всегда выбрасывал песца, если он там находился, в сторону, а приманку поедал.
Обычный бурый медведь-шатун во льдах — явление редкое, но встречается все же в кое-каких рассказах, ведущих свое происхождение из прошлых времен. Однако он сейчас не подходит по основному признаку — размеру. А следы в торосах даже через несколько часов проверять бесполезно.
Может показаться странным, что любитель, видевший зверя почти нос к носу, не запомнил многих характерных деталей его фигуры. Но, во-первых, была середина полярной ночи. А во-вторых, в сумерках от растерянности и страха дай бог ухватить одну-две черты, наиболее необычные. В данном случае любителя ошеломил рост зверя и капкан с песцом в лапах. Может быть, опытный натуралист и успел бы засечь кое-какие характерные видовые признаки, но судьба послала встречу, как она и делает это почти всегда, дилетанту.
Утром в воскресенье поселок вынес уже безоговорочное суждение: во льдах Кадьяк! Теперь весть покатится по всему побережью, обрастая «подробностями» в устах каждого пересказчика. Через год мы на перевалбазе услышим ее от заезжих буровиков: «Нерпу вместе с капканом в пасть, потом капканом плюнул в торос, аж тот рассыпался, и пошел в туманы...»
— Зачем бурому медведю зимой в торосы? — спрашивали немногочисленные сомневающиеся.
— А зачем на остров Ратманова птичка колибри залетела? Может, этому Михаиле на его острове житуха — не дай бог. Вот и пошел искать, где лучше.
— Грязный Умка,— высказался оленевод Номыльгын.— Любит везде ходить.
— Да слушай ты их,— махнул рукой любитель и снисходительно поморщился.— Питычи как-то байку сказывал: волки весной превращаются в касаток и до осени плавают в море, а потом опять на сушу. Верить, да?
— А правду рассказывал дедушка Питычи про волков? — спросил сын.
— Это сказка, но, возможно, она основана на фактах. Волков действительно весной и летом редко увидишь в тундре.
— Они осенью прибегают.
— Вот. Пропадают весной, а в это время у берегов океана на чистой воде появляются касатки. Те и другие живут стаями, похожи по охотничьим повадкам. А волков еще и во льдах замечают ранней весной. Вот люди сложили эти факты и придумали чудесное превращение, которое все хорошо объясняло.
— А куда волки летом убегают?
— Никуда. Просто становятся осторожнее — ведь у них дети. И природа помогает им в это время жить незаметно: леммингов много появляется, мышей. Волки совсем перестают рыскать, им вполне хватает еды рядом с домом...
— А вы заметили — споры насчет Кадьяка только приезжие принимают всерьез? — подметила жена.— А чукчи спокойны. Вон Аннелё даже похихикивает. Им больше можно верить.
...Умка брел по вереницам болот, пересекал многочисленные ручьи, переплывал озера. Голода он не испытывал: кругом лоснились поля морошки и голубики. Отдыхая на вершинах увалов, Умка разглядывал незнакомые тени. Словно живые, они расползались, заполняя пространство жидкой и беспросветной мглой. В такие мгновения медведю начинало казаться, что его родной мир пропал окончательно...
Однажды Умка лег на невысоком бугре. Этот день был какой-то тревожный. Дважды его поражало непонятное головокружение, в воздухе висели какие-то не слышимые ухом, а улавливаемые непосредственно сознанием тягучие монотонные звуки. Концы их тянулись в пространство, и Умка водил головой, пытаясь определить источник их возникновения. Постепенно появилось предчувствие какого-то необычного события. Взбудораженный зверь поднял голову и, уставив взгляд в недвижные тучи, протяжно заскулил, жалуясь на одиночество и безысходность. Жалоба опустошила его, Умка опустил голову, и в этот момент в ней полыхнул яркий, разрушающий туманные видения, взрыв. Зверь оцепенел. А таинственный щелчок пронзил не только сознание зверя, но и небо, и землю, и воды. Лениво висевшие тучи встрепенулись и потекли на юг. Клубы их стали таять, наливались мерцанием. Сквозь них проступало серое вечернее небо, и сознание Умки целительно уколол лучик недвижно и вечно висящей над головами Унпэнер, Путеводной Звезды. Он поправил неведомые нам разладившиеся струны, провел по ним длинным волновым смычком, и в голове зверя зазвучал древний знакомый мотив, изначально бродящий среди льдов Анкы, Великого Северного Океана. Заскрипели льды, завизжали в ломаных громадах порывы ветра, зашуршала поземка, и услышался голос полярной странницы, белой чайки:
— Ви-и-ирр-ирр!
Давно утерянные звуки возникли только в голове, но аккорды их разорвали путы оцепенения и заставили Умку очнуться. Он открыл глаза и
увидел не усыпанное звездами темно-синее небо, а далеко-далеко повисший над горизонтом глубокий черный провал. Незримые нити, сочившиеся из той бездны, подняли Умку. И в миг, когда он встал, черная пустота вспыхнула сверкающим зеленым сиянием. Из нее взвились огромные светлые столбы, раскинули прозрачные полотна, и над далеким северным краем тундровой пустыни, разбрасывая путеводные нити магнитных волн, зарокотала музыка первого предзимнего полярного сияния. Она завладела сознанием Умки и властно повлекла к далекой родине, указывая путь и вселяя надежду.
IV
Зоотехник Костя Шинкунов только что вернулся в ярангу после суточного дежурства, стянул ситцевую камлейку, сбросил кухлянку и вышел на улицу чуть остыть. Подошла Къэли, лохматая рыжеватая оленегонка, принадлежащая бабушке Тэгрэт, хозяйке яранги, к которой определили на постой молодого зоотехника, дружелюбно потыкала носом в колено.
— Етти, здравствуй! — Костя потрепал собачий загривок.
Къэли недавно ощенилась и была, как заявила Тэгрэт, в декрете. Говорят, одна из лучших оленегонок в бригаде.
— Как дела декретные? — спросил Костя.
Къэли мотнула хвостом, сунулась носом в ладонь, глубоко вздохнула: да ничего дела, вот вожусь с потомством.
Из-под ее брюха выкатились три щенка и, крутя хвостами, весело запрыгали вокруг ног Кости. Здоровые, упитанные. Их было в помете семь. Но это — рабочие собаки, потому в бригадах ведется жесткий отбор. Через несколько дней старый Окот забрал выводок и отнес от матери на несколько метров. Щенки подняли скулеж, затыкались носами, поползли в разные стороны. Один враз направился к матери, минутой позже еще два повернули туда же. Окот одобрительно покивал им, остальных собрал и унес...
За спиной скрипнул снег.
— Экэйгын,— сказала Тэгрэт.— Скоро пурга начинается. Пойдем, Костя, чай пить, кушать надо, отдыхать.
Они вернулись в ярангу.
Полог грела и освещала свеча в высоком подсвечнике, на небольшом ящичке стояло уккэм, блюдо с едой: миска дымящейся вареной оленины, чашка бульона, галеты, масло, сахар. Сбоку пыхтел еще не успевший успокоиться после очага чайник. За меховой стенкой полога раздались тонкие голоса:
— Етти, эпэкэй!
— Заходите, заходите,— приветливо отозвалась Тэгрэт.— Садитесь...
