Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1991 год
Обзор книги Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1991 год
Исповедь после исповеди, или Путешествие с паломниками на Валаам
Н аконец подошла и моя очередь, я опустился на колени, склонил голову и произнес негромко:
— Грешен я, батюшка. Очень грешен перед Господом Богом. Примите мою покаянную исповедь, отпустите грехи...
Давно дожидался я благостной минуты очищения, давно чувствовал в себе скверну бесову, вошедшую в плоть и в кровь мою, жаждал, чтобы нечистый дух наконец вышел и освободил душу мою... Было что рассказать святому отцу, было в чем покаяться.
Однако минуты через две-три возникло ощущение, что слова мои сокровенные улетали куда-то и терялись без эха под холодными сводами храма. Ощущение это усилилось, когда святой отец, на вид совсем молодой, но уже с заметной одышкой, сидевший, чуть развалясь, рядом на стуле, как-то безразлично, невпопад задал дважды один и тот же вопрос: «Как имя твое?» Но по имени ни разу не назвал. Потом спросил, есть ли дома икона и венчался ли я с женой? Получив, конечно же, отрицательные ответы, он опустил мне на голову накидку из тяжелой плотной ткани, перекрестил. Вот, собственно, и все.
Я встал, приложился к кресту, к Библии, поблагодарил и пошел к выходу из собора — голова моя шла кругом.
Покаяния не получилось, хотя грехи и отпущены. В Бога я верил всегда, в чем немалая заслуга моей бабушки, царство ей небесное... Вслух, правда, признаться в этом боялся. И в церковь не ходил, так из моего поколения никто не ходил. Жил как все — учился, работал. И комсомольцем был. Но когда привычная жизнь сломалась, закружилась, ожесточилась — задумался. Так ли жил? Не обманулся ли? И ощутил в себе тогда скверну бесову: непреодолимо стало желание исповедаться, уйти от прошлого...
С волнением, с ожиданием чуда ехал я на Валаам, в этот северный Афон Православия, ехал не с простыми туристами — с паломниками.
Сперва складывалось все как нельзя лучше. Из Ленинграда теплоход «Короленко», арендованный на сезон Подворьем Валаамского монастыря, отошел строго по расписанию. Моросил дождь, низкое пасмурное небо опускалось к самой Неве, но погода никого не смущала. Все собрались на верхней палубе и чего-то ждали.
Сколько было среди нас настоящих паломников? Сказать не берусь. Но человек пять-десять наверняка. С отрешенными, сосредоточенными лицами стояли они. Остальные шестьдесят — скорее зрители, заблудшие овцы вроде меня, ищущие своего пастыря.
Несколько же человек — рослые парни — попали на теплоход, как мне показалось сперва, случайно — ни в Бога, ни в дьявола они, похоже, не верили и никогда не поверят. Их пустые глаза говорили только о пустоте душ... Прости меня, Господи, не мне быть судьей, я всего лишь свидетель. И не более.
Так вот, стоим мы на борту, мерзнем. Но никто не уходит, все смотрят на берега, на Неву. Когда справа показались стены собора Александра Невского, одна из женщин вдруг запела. Все они, настоящие паломники, тоже запели. Не сговариваясь, разом.
К сожалению, этих песен я не знаю, слышал впервые. Ведь по радио акафистное (Христианское хвалебное церковное песнопение, исполняется стоя всеми присутствующими.) пение не передают, по телевидению не исполняют. То были старинные песни-молитвы, они, как холодный северный воздух, наполнили все вокруг — реку, берега, палубу — и были на удивление прозрачны и ясны.
Женщины, исполнявшие их, тоже на глазах преобразились,— исчезла печать заботы, которая глубоко, нет, не вошла, а вонзилась в лица наших женщин. Увы, забота и печаль — знамение нынешнего смутного времени. И вдруг христианская песнь среди реки — побеждающая и исцеляющая. Как глоток радости.
Я подошел ближе, чтобы разглядеть лица поющих, чтобы вслушаться в их голоса, и каково же было мое удивление: рядом с поющими женщинами, уже немолодыми, стояли те самые рослые парни. Они тоже пели. Значит, они знали эти песни?!
Один высокий, в сером костюме, весь такой вроде бы ласковый, довольный малым, всепонимающий. Другой, пониже ростом, тоже свойский такой. И третий был их круга, правда, лицом пожестче... Я уже не слышал песню, точила мысль: «Откуда так знакомы их лица?»
Нет, ни слова дурного, ни мысли дурной: я не брошу в них камень, ибо сам не без греха. Но я их вспомнил по временам, когда они еще, наверное, ходили в детский сад. Тогда проходила «комсомольская юность моя». Она-то и напомнила о себе здесь, на теплоходе, среди поющих паломников.
Точно такими же были мы в их возрасте! Мы-они стояли сейчас на палубе и пели религиозные песни с таким же старанием и усердием, с каким еще недавно пели о «зеленом море тайги». Мы тогда поклонялись одному богу, они сейчас — другому, но ни в том поколении, ни в этом не было истинной веры, а была лишь привычная форма, удобная для жизни.
Это нечаянное открытие повергло меня в глубокую печаль. Обидно стало не только за годы, прожитые под знаком двойной морали. Обидно стало за песни, что текли над Невой. По-моему, нам, «хомо советикусу», как результату абсолютно неестественного отбора более к лицу песенное бодрячество, безрассудство, чем эти глубокие мотивы, сострадание и тишина, которые остаются в душе после песни. Как мало ныне людей, способных понять и принять эту исцеляющую тишину...
Вот такое пришло на ум. И не заметил, как остался позади собор Александра Невского, как женщины кончили петь и разошлись по каютам, готовясь к ужину.
На палубе остался только батюшка, совсем еще молодой. Он стоял в черной рясе и без головного убора, ветер лохматил его длинные волосы, но батюшка не замечал ветра. Он стоял у бортика и смотрел куда-то вдаль, думая о своем. Мне бы подойти, открыться... Однако я пошел в каюту.
Описание каюты недостойно внимания: обычная, аккуратная каюта, если бы не одна деталь в ней. В красном углу в стену ввинчена икона современной работы. Холодная, безразличная рука изобразила то ли на фанерке, то ли на клеенке некое подобие Божьей Матери, которой нам, паломникам, полагалось молиться в пути.
Я смотрел на нее и не мог понять, икона ли это? И вообще не та ли рука рисовала ее, которая прежде рисовала русалок и лебедей или комсомольцев с кирпичными лицами? Похоже, человек с двойной моралью пробрался и сюда. Нет, не принесут новые «иконы» мировую славу Православной церкви, не затмит эта продукция работы знаменитых русских иконописцев. Теперь старинные иконы в храм не несут, их выставляют на прилавок, торгуя из-под полы и открыто. Лихие коробейники в Москве на Арбате и в Измайлове заламывают неимоверные цены. Рубли их мало волнуют, их товар уходит за твердую валюту.
Сморщенной Божьей Матери, ввинченной в стену каюты, молиться не хотелось. Она не из Храма Божьего, не из светлой Религии Христовой, она из дешевенькой светокопировальной мастерской, в которую по разнарядке снабженцы не завезли какой-то очень важный компонент, поэтому слишком современной получилась «икона» — бездуховной!..
Мои грустные размышления прервало судовое радио: объявили об ужине. Он будет в ресторане, хотя правильнее бы сказать в «трапезной». С тех самых пор, как «Короленко» закрепили на паломнические рейсы, не стало ресторана, ибо паломникам не положено скоромное, отвлекающее, мешающее и толкающее на греховные влечения.
Рисовая каша на воде, сдобренная ложкой растительного масла, была чуть размазана по дну тарелки. Хлеб. Чай. Вот и весь ужин. И слава Богу. Но прежде чем приступить к еде, по христианскому обычаю полагалась общая молитва.
И опять я не смог молиться. Еще одна бездушная икона! Она висела на стене ресторана. Может быть, по чьему-то мнению, верующий не должен замечать фальши и вообще всего того, что мне, малосведущему в религиозных обрядах, кажется важным и обязательным? Больше того, необходимым. Присутствие старинной иконы, например.
В старинной иконе я вижу символ времени, знак традиций, по-моему, это благовест, желанное послание прошлых поколений христиан нам, выросшим под образами совсем других богов. И уставшим от дешевых подделок, которые заполнили наши дома, думы и души...
Предрассветным туманом встретил нас Валаам. Прямо из воды росли его каменные острова, убранные сосновой хвоей. Вода, камни и сосны. А поверх них — Никольский скит, только что паривший над озером и, подобно жар-птице, присевшей передохнуть на острове, как раз около входа в Монастырскую бухту.
Купол скита блестел золотом — солнце уже поднялось из воды... Даже дух захватывало от благодати, явившейся на землю. Вот откуда идет она, сила христианская.
В Монастырскую бухту войти непросто — берега подступают к самому теплоходу, он едва умещается в узком ложе, которое оставила Ладога для прохода к святыне Валаама, к Спасо-Преображенскому собору, венчающему центральный ансамбль монастыря.
Я стоял на палубе и чувствовал, как сжималось сердце от величия, открывавшегося взору. Величия природы и предков... Неужели что-то святое еще сохранилось у нас?! И в нас?!
