Сергей Миров - Это «Секрет»? Игра в «Битлз»
И тут Фома неожиданно оживляется и произносит:
– Ребцы, а у кого камера, а? Дайте позырить, чего мы там вчера наснимали!
Сопровождаемая нехорошими ухмылками, камера вылезает из чемодана и занимает удобное место на плече у Фомы. Напоминаю, что в те времена жидкокристаллического дисплея и в помине не было, так что все отснятое можно было увидеть только в глазок.
И вот сидит артист Николай Фоменко, упершись в глазок видеокамеры, второй глаз, конечно же, закрыт, утробно и животно тыкает, довольный увиденным зрелищем… Как вдруг ощущает на своем плече тяжкую длань закона:
– Гражданин! Здесь режимный объект, снимать категорически запрещается! Давайте пройдемте!
Ага… Бдительные дежурные уже успели сообщить в службу режима, и сейчас над Фомой стоят два вертухая в военной форме и пограничных фуражках:
– Пройдемте, вам говорят! Сейчас посмотрим, что вы тут наснимали и зачем!
– Да я… – Фома хочет сказать, что он ничего не снимал, а только смотрел, как вдруг понимает, что это еще хуже. Какая там у нас статья за производство порнографии, сколько лет и на какой зоне?
Остальные это тоже прекрасно осознают: тюрьма грозит всем присутствующим, ибо никто вчера без дела не оставался, все после пьянки отметились – кто осветителем, кто оператором, кто режиссером… А кто и главным героем!
Мура:
– Серега, я раньше никогда не видел, чтобы Натаныч растерялся. Представляешь! НАТАНЫЧ РАСТЕРЯЛСЯ! Вот просто – стоит и молчит, глазами хлопает и совершенно не знает, что тут делать! Ведь это же полные кранты всем, и всему делу!.. И тут – Фома! Вот, уважаю, уважаю за это!
Пауза длится всего несколько секунд. Артист Николай Фоменко делает удивленные глаза и невозмутимо встает:
– Ой, тут нельзя снимать, да? Простите, я не заметил таблички. Конечно, жалко, но – что поделаешь, сам виноват, понимаю. Придется засветить, – открывает камеру и достает кассету, крутя ее в руках, – вот, смотрите. Вся съемка пропала…
Патруль профессиональных любителей Родины переглядывается, еще раз смотрит на кассету, потом опять на Фому, и произносит сакраментальное:
– Вот видите, гражданин, всегда нужно соблюдать. И больше тут нам не нарушайте, – козыряет Фоме и уходит восвояси (интересно, какие у них «свояси»?).
И тут самое главное в голос не заржать! Весь «Секрет», прикрыв ладонями рты, сдерживает безумный хохот, а сторонние пассажиры смотрят на Фому – кто с сочувствием, а кто и с подозрением…
Натаныч вытирает холодный пот со лба и пожимает Фоме руку:
– Браво. Молодец. Уважаю.
Но только на этом история не закончилась. Прилетев в Москву и остановившись в ставшей уже родной гостинице «Космос», Забл, только войдя в номер, сразу перемотал кассету на начало, поставил камеру на подоконник и включил на «запись». И только после этих нехитрых манипуляций пошел на любимый «шведский стол», от греха подальше.
А через несколько дней в Ленинграде, когда весь «Секрет» собрался на какой-то общий праздник, в разговоре с другими женами Люда Фоменко посетовала:
– Я тут вчера хотела посмотреть, чего они наснимали, подключила камеру к телевизору, а там – на всю кассету «Рабочий и колхозница» из окна отеля. Дураки, что ли?
«Секреты» переглянулись, и Макс совершенно серьезно сказал:
– Людочка, мы просто хотели проверить, как при съемке меняется световой режим. Нам это для работы нужно.
Натаныч:
– Ну, это же легенда…Оставь, конечно, только для себя учти: не мог я растеряться. Такого просто быть не могло!
А статья в свердловской газете могла быть и совсем другой…
Макс:
– И напиши там, что это была просто пьяная дурь, а то подумают, что мы и впрямь порнуху снимали…
Забл:
– И, между прочим, это не Макс сказал про световой режим, а я, что нам необходим длинный кадр для перебивок. Вот.
Эх, правду говорят эстрадные артисты: «Интересная у нас жизнь, а внукам рассказать нечего!»
«Все мы – простые актеры в театре Господа Бога»
Натаныч рассуждал просто: главное достоинство его детей в том, что они не столь музыканты, сколь актеры. Так что необходимо было что-то кардинально менять, ведь, сколько ни катайся с веселыми песенками по стране, в один прекрасный момент это кому-нибудь надоест: либо зрителям, либо команде. Да и представить, что кому-то из них после 30 лет захочется продолжать козликом прыгать по сцене, было совершенно невозможно.
Ну… и впрямь, с первого взгляда музыкантами не назовешь!
Помните, как умер исключительно удачный спектакль «Ах, эти звезды!» у Леонидова на курсе? Вот так и любое явление культуры умирает, ибо оно – живое. Странная мысль? Сейчас объясню.
Бренность таланта любой «звезды» заключается в удивительном противоречии: чем активнее ты гастролируешь, зарабатывая деньги своим раскрученным именем, тем быстрее выветривается творчество из твоей работы. И самому тоскливо становится, и зрителю скучно.
Правда.
И ведь не ездить по гастролям глупо! Народ же не вечно будет тебя помнить и любить, так что – «куй железо, не отходя от кассы!» – любимый слоган эстрадных артистов, а особенно продюсеров. Стратегия в этом случае проста и выработана в «мире желтого дьявола» еще в 30-е годы прошлого века: нужно поймать фортуну за хвост и в течение нескольких лет «накосить бабла» столько, чтобы, вложив их в какой-нибудь бизнес, до самого своего заката не знать никаких забот.
Есть и еще один прием – концертные туры раз в несколько лет, а длительные паузы можно заполнять записью альбомов, некоммерческой деятельностью и активной личной жизнью, которая, попадая в таблоиды, поддерживает различные слухи об артисте.
(Вот тут, кстати, вспомнил совершенно идиотскую историю, как в «темные 90-е годы» один наш «желтый журнал» написал, что однажды в Лондоне Максиму Леонидову, то ли на руки, то ли в стакан напИсала какая-то из Spice Girls. Бред, правда? Но тогда про Макса написать было больше нечего, а ведь правду говорят: «кроме некролога – все реклама».)
Но это все было на Западе. А в условиях развитого до патологии социализма максимум, на что мог рассчитывать актер, это на персональную пенсию. Вот и моталась несчастная, постаревшая Рубина Калантарян по огромной стране, как девочка, в каждом городе ощущая все меньший и меньший к себе интерес.
А Сергей Александров это помнил и безумно не хотел стать свидетелем повторения этой истории или того хуже: увидеть, как обрюзгшие, спившиеся и подсевшие на иглу секреты, сойдя с ума от этого многолетнего безысходного «чеса», по одному исчезают в психбольнице, в ЛТП, на кладбище…
Макс:
– Мы тогда страшно бухали. Жутко. Измотаны были очень – из города в город, из города в город, и так уже несколько лет!
Забл:
– Чтоб не сойти с ума, мы придумали две деревни: Писолысово, где мы с Максом жили, и Громозадово, с населением в виде Фомы и Муры. И две деревни между собой на гастролях воевали! Подушками из-за угла дрались, презервативами с водой бросались! Рабочих, доктора в эту игру вовлекли!
Мура:
– Чтобы нас развлечь, в театр даже специальных людей на работу брали! Вот во Владивостоке нашли Феликса… Ну, очень хороший добрый парень, только ничего не умел, ему даже специальную функцию придумали: на сцене провода распутывать. Такой и этого не мог! Однажды побежал, споткнулся, упал и затих… Чтоб, типа, внимание не отвлекать на себя! А мы ржем, остановиться не можем!
Гастроли по Дальнему Востоку. Второй справа – тот самый Феликс
Забл:
– Этот Феликс был морским офицером, ну, после какого-то гражданского вуза призвали. Ему нужно было служить двадцать пять лет, и чтоб его с флота списали, он специальную акцию там устроил: во время учений на торпедном аппарате нарисовал «пацифик»… Такой скандал был! Но своего он добился, из офицеров списали вчистую!
Фома:
– А однажды на гастролях мы достали какую-то «шмаль», заперлись все вместе в номере и начали курить. Сидим, хохочем! Аза дверями Натаныч орет: «Открывайте, сволочи! Что вы там делаете, какую гадость в себя засаживаете! Дверь сломаю – всех убью!» Ну, мы ему открыли, он влетел, глазами водит, носом сопит, а сказать ничего не может – он же не знает, как дурь пахнет!
Макс:
– Представляешь, мы тогда включили телик, а там, прости Господи, «Пламя» про снегопад поет! Мура посмотрел и начал плакать: «Вот, артисты, вот песня! Нам с вами никогда такого уровня не достичь!»
Фома:
– А потом сели в машину, и с Максом вдруг истерика случилась: «Ай, страшно, ай, не могу ехать!» Ногами в торпеду уперся и глаза руками закрыл… Вот тогда мы поняли, что нам эту штуку вообще нельзя.
