Николай Ефимович - Майя Плисецкая. Рыжий лебедь. Самые откровенные интервью великой балерины
Как-то, приехав на Тверскую, попал прямо к домашнему обеду. Тоже очень просто и вкусно: отварное мясо, квашеная капуста. Попозже – сыр и вино. Мы не раз возвращались к знаменитой фразе: «Сижу не жрамши!» – мол, главный балетный рецепт похудения. Майя Михайловна смеялась:
– У меня всегда был зверский аппетит, я ела много. Но когда надо было, худела – работала на репетициях.
– Откуда же эти слова, журналисты придумали?
– Нет. Однажды, чтобы отвязаться от французской журналистки, я так сказала…
Словом, с того момента, когда я приехал в Москву показать Плисецкой уже готовое нижегородское интервью, сложилось у нас какое-то взаимопонимание. А с моей стороны – чистый мальчишеский восторг, страх и трепет. Она всегда просила показать написанное. В тот первый раз мы просидели над интервью чуть не полдня: Майя Михайловна читала очень внимательно, даже запятые правила. Всегда тщательно относилась к слову, чужому и своему: неудивительно, что ее книга, выдержав столько переизданий, бестселлер – до сих пор.
В ней не было той строгой царственной дистанции, что у Галины Вишневской: кто она, а кто ты… Могла просто сказать: «Мы с вами работаем уже несколько часов, в туалет не хотите? Не стесняйтесь, вон там направо».
Могла позвонить совершенно неожиданно и просто так: узнать, как дела, чем занимаюсь. И всегда, прощаясь, добавляла: «Вашим дамам большой привет, я к ним питаю очень нежные чувства». Со «своими дамами» (женой или дочкой) я не раз бывал у них с Щедриным и дома, и на концертах. Кстати, все приглашения на свои юбилейные торжества или музыкальные вечера Родиона Константиновича Плисецкая присылала или передавала обязательно на двоих-троих. От безупречности воспитания – и от того что, как мало кто, понимала ценность семьи.
Их союз с Щедриным поистине уникален – по глубине врастания друг в друга, по абсолютной взаимной преданности, по душевной наполненности, даже по длительности этих исключительных отношений… Празднование золотой свадьбы Майи Михайловны и Родиона Константиновича: концерт в Московской консерватории, впереди – банкет в одном из столичных ресторанов. Сидим, ждем машину, Родион Константинович носится где-то по делам, вот-вот должен спуститься. «Колечка, если б вы знали, как болят ноги. Это все травмы…» Она никогда не жаловалась – а тут вдруг вырвалось. Потом подкатило авто, поехали праздновать дальше. И опять – никаких теней на лице, все с радостью и удовольствием. В 83 года – ослепительная!
«Вашим дамам большой привет, я к ним питаю очень нежные чувства». Подарок на память – шарф с дивным лебедем…
Как ей это удавалось, как давалось, чего стоило – не говорила никогда.
И люди ее окружали – под стать. Что, впрочем, и понятно. «Майя Михайловна, когда в Москву?» – спрашиваю во время одного из мюнхенских звонков.
– Да мы теперь чаще в Питере бываем. Там и премьер больше, и концертов. Гергиев дирижирует.
– Как он только всюду успевает?! То в Питере, то в Лондоне, то в Нью-Йорке?!
– Гергиев – глыба, титан. Он такой – не может никак остановиться! Он, как Слава Ростропович, который спал по четыре часа…
Как-то, не удержавшись, спросил: она сама такая особенная, потому что рыжая? Считается, рыжие талантливы и непредсказуемы! Плисецкая строго сказала: «Поверье очень поверхностное и глупое», но, не удержавшись, припомнила удивительную «рыжую» историю. Рядом с их литовским домом – озеро, куда каждый год прилетают лебединые стаи. И однажды навстречу выплыл лебедь с рыжей головой!
– У меня есть фотография, потому что люди не верят. А он приплыл, рыжий, и мы его сняли.
– До сих пор там живет?
– Сейчас еще не видела, но в прошлом году был.
Вот так: природа улыбнулась, и на память остался образ рыжего лебедя – одного на миллион…
Чаепитие в гостеприимном доме Плисецкой и Щедрина. На одну из встреч я взял дочь Веру.
В октябре 2010-го я прилетел в Мюнхен. Договорились сделать большое интервью накануне юбилея – 85-летия. Привез бородинский хлеб, ее любимую «селёду»… А разговор решили записывать в сербском ресторанчике, недалеко от дома. После обеда Щедрин оставил нас работать, мы разговаривали еще часа четыре, если не пять: наверное, это была самая долгая наша беседа.
Майя Михайловна была как никогда откровенна и вдохновенна. На столе лежала ее только что переизданная книга, куда вошла уже и вторая часть – «Тринадцать лет спустя». Мы листали страницы с многочисленными фотографиями. И даже выпили пива, которое она очень любила (как и ходить на футбол – с пивом это почему-то рифмуется очень правильно).
Плисецкая вспоминала и вспоминала… Я не знал, повторится ли такой вечер. В какой-то момент не выдержал, достал видеокамеру – и держал ее одной рукой несколько часов. Чувствовал, что рука просто немеет. Но прерваться было нельзя – я понимал, что тут говорит история…
Провожая Плисецкую до дома, подумал, что она наверняка устала, но – опять-таки балетная закалка – держится молодцом. Поговорив еще немного с Щедриным и попрощавшись, пошел в отель. На обратном пути – прямо на площади уличный оркестрик с виолончелью и… роялем. Я заслушался. Нежданный аккорд – финал счастливого дня! Слушателей-полуночников было не так мало, музыканты резвились вовсю.
Вдруг звонок. Нервный голос Майи Михайловны. Ей кажется, что интервью неудачное: может, не стоило делать видеосъемку. Пытаюсь успокоить – разговор-то был замечательным. Договорились, что с утра приеду, вместе всё посмотрим.
Как шутил Щедрин: «Растворяем плохой холестерин».
Приезжаю. Родион Константинович и Майя Михайловна, немного взъерошенные: Щедрин сердит – о видеосъемке вообще не договаривались. Я каюсь – Майя Михайловна так была хороша, так рассказывала чудесно, что вот, не удержался.
Но чем дольше мы разговаривали, тем больше ощущалось, что Плисецкая и Щедрин настроены решительно: съемку никуда не давать, или переделать, или еще что-то придумать.
Берем паузу. В полном раздрызге иду пройтись по осеннему Мюнхену – не понимаю, что сделал не так. Интервью-то, чувствую, хорошее: так душевно говорили… Все-таки надо попытаться убедить Майю Михайловну и Родиона Константиновича: тут ведь настоящая история, загубим съемку – сам себе потом не прощу.
Возвращаюсь и включаю камеру:
– Давайте хотя бы посмотрим.
Минут через десять раздается голос Родиона Константиновича:
– Маюша, а неплохо, по-моему.
Смотрим дальше.
– Маюша, ты зря переживала, очень хорошо.
Через час мы уже сидели за столом с бокалами вина, Плисецкая быстро почистила авокадо, сварила макароны. Голоса теплели, напряжение спадало. Это были лучшие в моей жизни макароны…
Полгода назад (до трагического майского дня, когда Майи Михайловны не стало, оставалось совсем немного – но тогда и помыслить о таком было невозможно) в кабинете, где я спешно собирался на утреннюю планерку, раздался звонок из Мюнхена.
– Вот смотрим с Родионом Константиновичем фильм (на основе той самой съемки был сделан мини-фильм для сайта «Комсомолки»: не только интервью, но и фрагменты самых известных балетов Плисецкой. – Авт.). Родион Константинович с утра сказал – давай Колин фильм посмотрим. И были как магнитом притянуты. Все-таки очень симпатично получилось: я свой голос услышала… Родион Константинович говорит: и правда, ты – хорошая балерина.
– Ну да, ну да – он только сейчас это понял!
Плисецкая рассмеялась с чудным женским лукавством: «А он мне это еще раз сказал!»
– Вы сами, Майя Михайловна, как произведение искусства.
– Вот как?! Колечка, вы прекрасно исполнили свою роль…
На планерку я давно опоздал – да и бог с ней! Когда повесил трубку, подумал, что, наверное, это и есть тот счастливый момент, когда ты сумел доставить людям радость – а для меня, быть может, эта радость была гораздо значительней. Ведь те, кому понравился наш фильм, – Плисецкая и Щедрин, а значит, радость – двойная. Как хорошо все-таки, что тогда, в октябре 2010-го, ничего не стерли в нервной предъюбилейной горячке…
Плисецкая была неповторимой женщиной. О возрасте она никогда не говорила, но и не скрывала его: круглые даты праздновались ярко и красиво. При этом сама ничего не организовывала. Многое на собственных юбилеях было для нее сюрпризом. Она скучала по публике, по аплодисментам, по стихии творческого полета и восторженного зала. И любила ломать любые сценарии.
…Совершенно, кстати, неудивительно, что ее любимые французские духи назывались Bandit: впервые их привезла в Москву Эльза Триоле, гонкуровская лауреатка, жена поэта Луи Арагона и сестра Лили Брик. Той самой возлюбленной Маяковского, в доме которой, собственно, и познакомились Плисецкая и Щедрин. Не случайно тянуло Майю и Лилю друг к другу: обе рыжие, обе с несгибаемым характером и острым как бритва языком. Даже последняя воля обеих оказалась схожа… Когда Майю Михайловну спрашивали, с кем она близка, Плисецкая неизменно отвечала: я не ищу тех, кто мне близок, я общаюсь с теми, кто мне интересен.
