Виталий Калгин - Виктор Цой. Последний герой современного мифа
Ну и несмотря на это бурное вступление, он говорит – ну как, что?
Я ему – ну, то-то и то-то, он говорит: «Ну вот есть к моменту песня „Легенда“, я ее мало на концертах исполняю, ее можно под гитару спокойно…» – «Ну давай…» Цой спел с первого дубля. Да там все с первого дубля снималось, потому что не было пленки, и очень редко снималось что-то со второго… А тут что, профессионал пришел – и выдал, и спел. И мы его, слава богу, сняли.
И ничего там – свет не погас, камера не встала, ничего не произошло…
Андрей Хлобыстин
«Цой выдал идеальную версию русской культуры…»
…Я был знаком с Цоем, поскольку в Петербурге молодежная культура соединилась с андеграундной художественной культурой. Проводником этому был Тимур Новиков. То есть с начала 80-х годов существовала достаточно сложная молодежная культура, со своей музыкой, со своей литературой, дресс-кодом, сленгом и так далее. Но, в отличие от западной, здесь не было рынка… То есть люди занимались музыкой только потому, что у них руки чесались. А не для того, чтобы это продавать. Об этом и не мечтали. То есть человек, он был художник настолько, насколько он был музыкантом. Человек мог позволить себе роскошь заботы о себе, как говорил французский философ Фуко – такой странствующий авантюрист, герой, в общем-то… Сейчас таких почти не осталось вообще.
Я помню, что еще в конце 70-х можно было встретить на Невском осколки сброда – стиляг, в общем, бездельников, или, как сегодня вот их называет новая версия, которую пропагандирует Шнур, расп…ев, но она немного неверна. Хотя он ее и пытается активно проталкивать… Мне вот очень нравится мысль, что в Ленинграде рок играют герои, а в Москве – шуты. Это точно. Я помню прекрасно, как, например, после концерта Цоя зал мгновенно опустел, на сцене играют любимые мной люди «Звуки МУ», и перед сценой прыгают всего пять-шесть человек… И тут сразу понимаешь отличие настоящего от псевдо…
Я, закончив художественный университет, работал директором петергофского Эрмитажа. В моем ведении было еще четыре дворца типа Монплезир, я был такой молодой карьерист, и у меня была нормальная поступательная карьера. У меня было много знакомых художников, которые слушали рок-музыку, и у меня был младший брат, который однажды, когда я пришел к нему, поставил мне послушать группу «КИНО» – песню «Транквилизатор».
Мне показалось, что очень плохо играют, но очень так как бы вставляет… Как Достоевский – очень плохо написано, но соответствует всему… И тогда я понял, что что-то происходит рядом, что-то носилось в воздухе тогда.
На Невском появились молодые люди, выбритые, в пальто, утыканные булавками… Словом, панк крепко пошел. Было хулиганье… Например, кафе «Автомат» было, и там можно было столкнуться с тем, как ты стоишь, ешь и замечаешь чью-то руку, которая в буквальном смысле выхватывает куски из твоей тарелки…
В итоге мы познакомились с какими-то ребятами, вышли на Тимура. И я, наслушавшись Цоя и Гребенщикова, бросил свой Эрмитаж и пошел работать в кочегарку. Не из каких-то там соображений протеста, мне просто хотелось выйти на этот круг лиц, потому что с ними было реально интересно. И вот я вошел в этот круг и всю последующую жизнь нахожусь в нем и нисколько не жалею об этом.
И вот, значит, мы как-то с Тимуром и с Курехиным идем в «Сайгон» и встречаемся там с Цоем, и за столом у нас беседа идет. И вот, помню, кто-то к нам подходит и так важно говорит Цою: «А давай я там на твоем концерте (а это были уже времена перестройки) запущу какие-нибудь самолетики Руста?» Цой с таким презрением отворачивается и так из себя: «Пффффф…» – и ничего на это не говорит вообще. К политике у нас было такое презрительное отношение всегда…
На первый концерт меня сводил приятель, который учился в Политехе… Концерт был в клубе «Политехника», где-то напротив метро «Лесная»… Я помню, концерт произвел впечатление, хотя там просто Цой с Каспаряном пришли с гитарами, спросили у зала: «Ребята, у кого есть электрогитара? Нет гитары? Ну ладно, придется так…»
Вот, собственно, и концерт. Все в восторге… Концерты были по каким-то залам, и Цой, конечно, играл почти всегда как хедлайнер. Группа «КИНО». Невероятно модные, живые, совершенно искренние, с чувством жизни… Тогда были «КИНО», «Странные игры» еще… Мне очень нравилось…
К Курехину я попадал на телевидение, на «Музыкальный ринг» с «Поп-механикой» по блату… Помню, встречались с Цоем у «митьков», у Вити Тихомирова. Например, художники тусовались, и там присутствовали Витя Цой и Гребенщиков, к примеру… В то время был такой замес, все вращались вместе. Хотя это были недостижимые боги… Я помню вот концерт в ЛДМ, после него «киношники» вышли на какую-то застекленную террасу и играют в какую-то неведомую игру, подкидывая мячик ногами… Хаки-сак, кажется, называется… Вся молодежь на них затаив дыхание смотрит… Еще тогда была такая штука, типа перестроечная затея, стенгазета некая, и все-все приклеивали туда что-то, писали туда всякие пожелания. И я помню, там было написано: «Сравнится вряд ли кто с тобой, наш дорогой товарищ Цой».
Я помню, что мы с Аллой ходили на этот концерт и были поражены его песней «Следи за собой». У нас было с собой две бутылки вина, и, когда Цой шел между рядами в зале, мы вручили ему одну бутылку белого сухого. Мы были искренне восхищены им. Он принял, благодарно кивнул так довольно…
В то время молодежь была очень активна. Однажды спускаемся на Невский проспект, у перехода видим толпу панков в коже и напротив них толпу каких-то курсантов. И вот они что-то друг с другом дискутируют, агитируют… Такая обстановка серьезная…
Непосредственно общаться с Цоем мне случилось в Нью-Йорке, уже когда мы выехали. Мы имели необычайный успех, на наши выставки приходили такие люди, как Джон Кейдж, Джон Пальк, Ричард Гир, Катрин Денев и так далее, мы перезнакомились с модной публикой того времени…
Я помню, как-то мы сидим в квартире… Квартира в три этажа, сидим на третьем, терраса нашего хозяина Пола Джадлсона, звонок в дверь, я спускаюсь вниз, открываю дверь – Цой стоит. Боже мой!! Какая встреча! Улица Ист-Сайда, такой респектабельный райончик… «Ооо, Виктор, какими судьбами?» – «Да вот, никого дома не было…» А мы жили, по-моему, вместе с «Африкой» и Иреной, да… Они в отъезде были, и мы их ждали. А он пришел, говорит – меня попросила какая-то знакомая продать матрешек. И он пришел с этими матрешками… В итоге он так и не дождался. Мы просидели, проболтали с ним довольно долго, час-полтора… Мы только что приехали из Ленинграда, а он там уже давно жил у Дэвида Бирна из «Talking Heads» или еще где-то… Цой нам рассказывал, какой Бирн хороший парень. Ездит на велосипеде, то есть все эти представления о миллионерах и лимузинах – ерунда, и этого нет совершенно. Помню, они готовились снимать фильм. Вот это, по-моему, важный момент, который мог бы быть, но не случился. Они должны были снимать фильм… Типа версию «Иглы». Недалекое будущее, молодежные банды, общение ведется на сленге, на русской версии английского языка, как в «Заводном апельсине». Положительного героя играть должен был Цой, а отрицательного чуть ли не сам Бирн, так сказать, в роли Мамонова… Я вот думаю, что если бы это случилось, то отношения между странами и культурами были бы чуть-чуть другими, потому что если бы это был хороший фильм, то произошло бы проникновение культур, произошло бы мощное узнавание, сразу бы люди узнавали друг друга…
Какую роль со всем этим имел Соловьев, я не знаю, но в нашу первую выставку он притащился с Ричардом Тиром, я помню. Я толком не знал, кто это такой (да и сейчас не знаю толком)… Просто я к тому, что вот оно и произошло – узнавание… Потом-то, конечно, уже в Нью-Йорке я узнал, кто это такой и его творчество.
Тогда все одевались в черное. Я помню, что когда мы ехали в Новый Орлеан, то по дороге к городу, где-то в предместьях там, остановились и зашли в кафе. А там сидят такие мужики в белом. А мы зашли – все в черном. И сразу видим, что-то не так. Ну, сразу никто не уходит, неловко. Подошли к стойке, что-то спросили и быстрее вышли от греха подальше… То есть вот этот дресс-код был очень важным и знаковым.
Потом у меня вот в памяти есть какие-то ситуации, связанные с годовщинами памяти Цоя… Фонтанка, 145… Какая-то годовщина. Я подхожу туда с двумя Георгиями, выходят ребята и говорят, что там все рыдают и слушают Цоя. Мы постояли, скривив физиономии, потом зашли, убрали группу «КИНО», поставили что-то веселое, и, собственно, началась нормальная вечеринка… То есть смерть – не повод лить слезы, хотя это личное дело каждого, конечно…
Вообще Цой на меня произвел впечатление интеллигентного, глубокого, умного и тонкого, остроумного человека. Я помню, мы с ним обсуждали последние новости, типа., смотрели «Бразил» Гильема. Он говорит: «Хороший фильм, но иногда дурной вкус проглядывает». В чем, говорю? «Да вот, например, момент… там персонаж гибнет на улице… Попадает в какой-то вихрь, и его начинает облеплять газетами, и он понимает, что его нет, есть только газеты вот эти…» Цой тогда сказал, что вот это – довольно пошло… Я запомнил это тогда… Были у меня с ним еще мелкие какие-то встречи, осталось несколько фотографий где-то…
