Эдуард Мёрике - Блюз Сонни: Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах
Мать наклонилась к ней, точно дерево на ветру.
— Ты уверена, что это он?
— Конечно, он!
За спиной у них укоризненно кашлянули.
© Издательство «Радуга», 1989 г., перевод на русский язык. © И. М. Бернштейн, 1991 г., перевод на русский язык.Ринг Ларднер
(США)
РИТМ
История эта немного аморальна, но таковы, я думаю, все правдивые истории. Речь в ней пойдет о Гарри Харте, искренность и простота которого стяжали ему любовь всех остальных членов «Клуба монахов» и всех разбитных красоток, которым довелось познакомиться с ним внутри или вне театрального бизнеса. Пишущие музыку обычно не очень склонны смотреть на себя критически, и Гарри был отрадным исключением из общего правила — до тех пор, пока «Апси Дейзи» не воцарилась на год в театре «Казино».
Вы могли бы составить себе представление о нем, подслушав однажды вечером в клубе разговор Гарри Харта с Сэмом Роузом, автором либретто «Сорочки Сони» и «Рубашки Рут», а также сотни текстов популярных песен. Они сидели вдвоем у стола около видавшего виды рояля.
— Ты знаешь, Сэм, — сказал Гарри, — я тут подумал: а не стать ли нам с тобой партнерами?
— А что произошло с Кейном?
— Между нами все кончено, — ответил Гарри. — Эта дамочка его погубила. По-моему, она вышла за Кейна замуж специально для того, чтобы сделать из него честного человека. Так или иначе, но он стал до того честным, что я не мог больше этого выносить. Сэм, ты ведь знаешь, какой я: живи и жить давай другим. Я не ставлю под вопрос ничью этику, или как там она называется, пока не ставят под вопрос мою. Все мы вертимся как можем — я так смотрю на это. И потом, мне доводилось слышать лучшие тексты, чем те, которые он написал к двум моим ритмичным пьесам в «Лотти» — ну, ты их знаешь; и вообще, между нами говоря, я считаю, что он обе их запорол. Спрос на них был, как на церковные гимны, не лучше, и понятно, что когда наши пути разошлись, перенести это мне оказалось вполне под силу. Но я расскажу тебе развязку — просто для того, чтобы показать, до чего человек может поглупеть. Ты помнишь нашу «Да-да, Евлалия»? Так вот, там в конце первого акта было место для отличного любовного дуэта, и у меня был для него мотивчик, который потом стал шлягером. Ты знаешь, что я не хвастаю, когда говорю это: я ведь не утверждаю, что он мой, но он был и остается шлягером. Я имею в виду «Поймай меня».
— Конечно, шлягер! — согласился Сэм.
— Но шлягер не из-за слов, — сказал Гарри.
— Ты прав, — кивнул Сэм.
— Так вот, когда я в первый раз сыграл ему этот мотив, он на нем прямо помешался, и я дал ему ноты ведущей партии, и он показал их своей жене. Похоже, что она играет немного на фортепьяно, и она сыграла эту мелодию и сказала ему, что я свистнул ее из какой-то оперы; она думала, что из «Джоконды», но не была уверена. На другой день Кейн стал мне об этом говорить, и я сказал ему, что это не «Джоконда»; это была «Линда ди Шамуни» Доницетти. Так он заявил, что ему, видите ли, кажется нечестным работать над мелодией, которую у кого-то сперли! Тогда я говорю: «Не поздно ли начинаешь щепетильничать?» А он говорит: «Может быть, но лучше поздно, чем никогда». А я ему: «Слушай, Бенни, это твоя жена говорит, не ты». А он: «Давай не будем ее сюда вмешивать», а я: «Кому-кому, а мне меньше всех хотелось бы ее вмешивать». А потом говорю: «Бенни, ты должен признать, это потрясная мелодия», и он сказал да — он признал это. Тогда я говорю: «Ну, а теперь скажи мне: многие ли из дубаков, которые ходят на наши шоу, когда-нибудь слышали или услышат „Линду ди Шамуни“? Когда наша труппа получает от меня эту мелодию, я оказываю благодеяние миллиону людей; я даю им возможность услышать прекрасную музыкальную пьесу, которую иначе они бы ни за что на свете не услышали. Мало того: они услышат эту музыку в улучшенном виде — потому что я ее улучшил». А Бенни мне: «Первые четыре такта — те же самые, и на этом ты погоришь».
Тогда я говорю: «Вот что, Бенни: до настоящего времени ты никогда не критиковал мою музыку, а я никогда не критиковал твои слова к ней. Но теперь ты упрекаешь меня в том, что я ворую мелодии. Я этого не отрицаю, но посмотрел бы я, как бы ты заработал себе на жизнь, да еще смог бы жениться, не делай я этого. Но ладно, об этом говорить не будем. На днях я ездил к сестре, там была какая-то певица, сопрано, и она спела что-то вроде „Люблю тебя, люблю тебя, — мне сердце говорит“. Великолепная песня — она лет так двадцать, тридцать назад прогремела».
Бенни на это: «Ну и что?» И я ему сказал: «А то, что мне припоминаются четыре или пять твоих текстов, где встречается фраза „Люблю тебя“, и готов поспорить, что слова „сердце“, „мне“, „говорит“ ты использовал не меньше двух раз в каждой из песен, написанных тобою с начала твоей блестящей карьеры поэта-песенника. Так скажи, пожалуйста, ты сам придумал эти слова или от кого-нибудь их слышал?» Вот что я сказал ему, и он сразу заткнулся. Но его этика все равно не давала ему покоя, и стало ясно, что после «Евлалии» мы друг с другом распрощаемся. И как я уже сказал, текст его мою доницеттиевскую пьеску отнюдь не украсил; он бы угробил ее — если бы ее можно было угробить!
— Итак? — сказал Сэм.
— Итак, — сказал Гарри, — вчера Конрад Грин прислал мне телеграмму с просьбой прийти побеседовать, и сегодня я у него был. Он так туп, что считает меня лучше Фримля. Оказывается, у него есть либретто Джека Прендергаста, и он хочет, чтобы мы с Кейном им занялись. Я ему на это говорю, что с Кейном работать не стану, и тогда он сказал, чтобы я взял кого хочу. Поэтому я тебе позвонил.
— Звучит неплохо, — сказал Сэм. — Как либретто?
— Я его только пролистал, но, по-моему, с ним все нормально. Сюжет «Золушки», и если к нему еще твои слова да мою музыку — уж тут мы наверняка удивим публику новинкой.
— Есть у тебя новые мелодии?
— Есть? — расхохотался Харт. — Да они из меня прут! — Он сел к роялю. — Послушай, например, эту ритмичную пьеску. Считай меня кем хочешь, если это не шлягер!
Он сыграл ее сначала в фа-диез мажоре, сыграл виртуозно. Особенно хорош был запоминающийся рефрен, который правая рука играла как вальс, а левая — на две четверти.
— Она и пониже хороша, — сказал он, и сыграл ее снова, так же уверенно, в си-бемоль мажоре — тональности, одно упоминание о которой наводит страх на среднего пианиста.
— Да это… — Сэм Роуз был в диком восторге. — Что это такое?
— Не узнаешь?
— Песня волжских бурлаков?
— Нет, — сказал Харт. — Это из партии Аиды — когда она узнает, что тот тип отправляется на войну. И ни один из тех, кто ходит на наши шоу, этого не заметит, кроме, разве что, Димса Тейлора и Альмы Глак.
— Она так хороша, — сказал Сэм, — что просто уму непостижимо, как она до сих пор не стала шлягером.
— Только потому, что Верди не знал ритма! — воскликнул Харт.
Давайте вернемся немного назад и понаблюдаем за нашим героем в гостях у Баксов на Лонг-Айленде. В тот вечер там собралось несколько мальчиков и девочек, и все они пришли в восторг, когда услышали, что ожидается сам Гарри Харт. Он едва успел попробовать свой первый коктейль, как они пристали к нему, чтобы он им сыграл.
— Что-нибудь из вашего собственного! — упрашивала потрясенная им Хелен Морзе.
— Если вы имеете в виду то, что сочинил я сам, — ответил он с располагающей откровенностью, — то это просто невозможно; то есть не то что невозможно, но это будет такая серятина, что хуже некуда. Однако мое имя стоит и под некоторыми великолепными вещами, и я сыграю вам одну-две из них.
И не заставляя себя больше упрашивать, он сыграл две ритмичные пьески и песнь любви, благодаря которым «Апси Дейзи» Конрада Грина стала гвоздем сезона. И он уже начал играть что-то другое, чего кружок его слушателей не мог узнать, когда услыхал, как хозяйка дома представляет кому-то мистера Рудольфа Фримля.
— Спокойной ночи! — воскликнул Харт. — Пусть играет тот, кто умеет играть! — и с этими словами он уступил свое место у рояля вновь прибывшему и ретировался в дальний угол комнаты.
— Надеюсь, Фримль не слышал меня, — доверительно сказал он мисс Силлоу, — ведь я играл его вещь, а выдавал ее за свою.
Или вот: он на футболе вместе с Ритой Марлоу из «Голдвин-Мейер». Какой-то студенческий оркестр играл «Да, сэр! Это моя бэби!»
— Уолтер Дональдсон — вот парень, который может писать шлягеры! — с восхищением сказал Харт.
— Как будто ты не можешь! — отозвалась его приятельница.
— Куда мне до него! — скромно ответил ее спутник.
Немного позже Рита сказала ему, что в публике, должно быть, его узнали: многие пялят на них глаза.
— Давай не будем обманывать себя, девочка, — сказал он. — Они пялятся на тебя, а не на меня.
Еще позже, по дороге со стадиона, он сказал ей, что в банке у него больше двадцати пяти тысяч долларов, и пока мода на него не прошла, он рассчитывает на средний годовой доход минимум в сорок тысяч.
