Джордж Марек - Рихард Штраус. Последний романтик
Между прочим, доктор Штанг далее восхваляет доктора Зигфрида Анхейзера, который «прославился» как пионер «деевреизации» либретто оперетт, а также либретто Моцарта. Новые варианты опер Моцарта, «освобожденные от еврейских бредней», которые предложил Анхейзер, дескать, являются «образцовыми».
Как мог Штраус все это выносить?
Наконец, получив очередной отказ Цвейга (это письмо утеряно), Штраус вышел из себя и написал ему следующее: «Ваше письмо от 15-го числа привело меня в отчаяние! Ох уж это еврейское упрямство! От одного него можно стать антисемитом! Эта гордость своей расой, это чувство солидарности — даже я ощущаю его силу! Неужели вы считаете, что я когда-нибудь руководствовался в своих действиях мыслью, что я «ариец»? Неужели вы верите, что Моцарт сознательно творил в «арийском» стиле? Для меня существуют только две категории людей — те, у кого есть талант, и те, у кого его нет. Простой народ существует для меня только в качестве слушателей; и мне безразлично, кто эти слушатели — китайцы, баварцы, новозеландцы или берлинцы, — лишь бы они заплатили за билет». Далее Штраус благодарит Цвейга за идею «Каприччо», отказывается работать с Грегором, которого Цвейг предложил в качестве своего преемника, еще раз умоляет его продолжить их совместную работу, заявляя, что обязуется сохранить этот факт в тайне. В заключение он пишет: «Кто вам сказал, что я принимаю активное участие в политике? Потому что я согласился заместить Бруно Вальтера? Я сделал это ради оркестра, так же как я заместил другого «неарийца» Тосканини ради Байрёйта. Все это не имеет никакого отношения к политике. Как мои действия интерпретирует «желтая» пресса, меня не касается. И вас тоже. Или потому, что я изображаю собой президента Имперской музыкальной палаты? Я надеюсь принести какую-то пользу, помочь избежать худших бедствий. Да, я руководствуюсь сознанием долга артиста. Я бы принял эту хлопотную честь, какое бы у нас ни было правительство, но ни кайзер Вильгельм, ни господин Ратенау мне ее не предложили. Будьте же благоразумны, забудьте на несколько недель про господина Моисея и других апостолов и займитесь работой над тем, что должно вас касаться в первую очередь, — двумя одноактными операми…»[296]
Это письмо было отправлено Цвейгу в Цюрих из Дрездена. Гестапо перехватило его и передало местным полицейским властям, которые направили фотокопию письма Гитлеру со следующим сопровождением:
…«Мой Фюрер!
Направляю Вам фотокопию письма господина доктора Штрауса еврею Стефану Цвейгу, которое попало в руки Государственной тайной полиции. Что касается «Молчаливой женщины», я хотел бы отметить, что, если на премьере этой оперы зал был полон и аудитория включала пятьсот приглашенных гостей, то на втором представлении публики было так мало,[297] что директору пришлось заполнить зал за счет бесплатных билетов, а третье представление было отменено, якобы по причине болезни ведущей актрисы. Хайль!
Искренне преданный Вам
Мартин Мучман».Через пять дней после того, как Гитлер получил это письмо, к Штраусу явился представитель правительства и потребовал, чтобы тот подал в отставку с поста президента Имперской музыкальной палаты по причине «плохого здоровья». Штраус немедленно подал в отставку.
Но он был сильно напуган и написал Гитлеру письмо:
«Мой Фюрер!
Я только что получил по почте уведомление, что моя просьба об отставке с поста президента Имперской музыкальной палаты удовлетворена. Эту просьбу я подал по распоряжению рейхсминистра доктора Геббельса, который передал его мне со своим курьером. Я считаю снятие с поста президента Имперской музыкальной палаты достаточно важным для себя событием, чтобы вкратце сообщить вам, мой Фюрер, о том, что к этому привело.
Причиной всему, по-видимому, послужило письмо, посланное мной своему бывшему либреттисту Стефану Цвейгу, которое было вскрыто государственной полицией и передано в министерство пропаганды. Я готов признать, что без нужных объяснений, взятое вне контекста долгой переписки между двумя художниками, без знания предыдущей истории их отношений и настроения, в котором писалось письмо, его содержание может быть неправильно истолковано. Чтобы понять мое настроение, надо прежде всего представить себя в моем положении и вспомнить, что, как большинство моих коллег-композиторов, я постоянно нахожусь в затруднительном положении от невозможности, несмотря на все усилия, найти талантливого немецкого либреттиста.
В вышеупомянутом письме есть три момента, которые сочли оскорбительными. Мне дали понять, что они говорят о моем непонимании природы антисемитизма, а также сущности народного государства. Кроме того, я не ценю своего положения президента Имперской музыкальной палаты. Мне не дали возможности объяснить при личной встрече смысл, содержание и значение этого письма, которое было написано в минуту раздражения против Цвейга и брошено в почтовый ящик без дальнейших размышлений.
Как немецкому композитору, создавшему работы, которые говорят сами за себя, мне, по-моему, не требуется объяснять, что это письмо и все его необдуманные фразы не отражают мое мировоззрение и мои убеждения.
Мой Фюрер! Я отдал всю жизнь немецкой музыке и неустанным стараниям возвысить немецкую культуру. Я никогда не принимал активного участия в политической жизни, даже не позволял себе политических высказываний. Поэтому я рассчитываю найти понимание у Вас, великого архитектора немецкой общественной жизни. С глубоким чувством и искренним уважением заверяю Вас, что даже после увольнения с поста Президента Имперской музыкальной палаты я посвящу оставшиеся мне немногие годы только чистым и идеальным целям.
Уверенный в вашем высоком чувстве справедливости, я покорно прошу Вас, мой Фюрер, принять меня и дать мне возможность оправдаться перед тем, как я распрощаюсь со своей деятельностью в Имперской музыкальной палате.
Примите, многоуважаемый господин рейхсканцлер, выражение моего глубочайшего почтения.
Искренне преданный Вам
Рихард Штраус».[298]В этом письме Штраус достиг предела морального падения. Ответа он так и не получил. Представления «Молчаливой женщины» были запрещены.
В те самые дни, когда он сочинял свою мольбу Гитлеру, точнее, за три дня до того, как он отправил письмо, он продолжал тайно писать свою apologia pro vita sua.[299] В памятной записке, датированной 10 июля 1935 года, он рассказал историю перехваченного письма. В более поздней записке он отмечал, что смысл его слов был извращен, что иностранные, а также венские еврейские газеты настолько его очернили, что никакие репрессии немецкого правительства уже не могли обелить его в глазах приличных людей. Он «всегда» был противником травли евреев, организованной Геббельсом и Стрейхером. Он считал, что эта травля позорит честь Германии. Сам он получил от евреев столько помощи, столько бескорыстной дружбы и интеллектуального обогащения, что было бы преступлением не объявить во всеуслышание о том, как он им благодарен. Более того, его злейшие враги — Перфаль, Феликс Моттль, Франц Шальк и Вейнгартнер — лица арийского происхождения.
И хотя Штраусу больше никогда не доверяли государственный пост (однако он был официальным композитором и дирижером олимпийского гимна, исполненного на открытии Берлинской олимпиады, не говоря о Фестивале японской музыки, о котором я уже упоминал), и хотя нацисты относились к нему с подозрением, он был слишком крупной фигурой, чтобы его можно было сурово покарать. Поскольку его современник композитор Пфитцнер, убежденный национал-социалист, был практически неизвестен за рубежом, имя Штрауса оставалось единственным символом немецкой музыки для всего мира. И все же ему повезло, что он не кончил свои дни в Дахау. По непонятной причине гестапо сочло нужным послать фотокопию чуть не погубившего Штрауса письма Стефану Цвейгу в Лондон. Если бы тот его опубликовал, нацистам пришлось бы арестовать Штрауса.
Но так как этого не произошло, они решили — в основном из практических соображений — оставить Штрауса в покое. Его оперы продолжали идти в немецких театрах, где они собирали полные залы, его симфонические поэмы тоже неизменно пользовались успехом. Гофмансталя, естественно, перестали называть «неарийцем» и отзывались о нем как о «еврее». Но он давно умер. Так что работы Штрауса по-прежнему исполнялись на сцене, и самому Штраусу — Великому Моголу немецкой музыки — позволяли дирижировать где угодно и когда угодно.
А ему этого все еще очень хотелось. Даже на восьмом десятке он не только оставался действующим композитором, но и давал концерты. Конечно, у него появились старческие немощи — иногда его прихватывал ревматизм, иногда случались заболевания дыхательных путей, у него удалили аппендикс — весьма серьезная операция для человека его возраста. Но он каждый раз поднимался с постели и продолжал работать. В возрасте восьмидесяти лет он записал на магнитофон почти все свои сочинения в исполнении Венского филармонического оркестра. На следующий год, в 1945 году, все эти пленки сгорели при бомбардировках.
