Алексей Булыгин - Карузо
Ада Джакетти сбежала из дома с шофером Чезаре Ромати.
Кто был этот человек, ради которого Ада покинула самого знаменитого в мире оперного певца, роскошную обеспеченную жизнь, нарушив весь сложившийся уклад и нанеся Карузо травму, от которой тот не мог отойти до конца жизни?
Фофо вспоминал Ромати как высокого, темноволосого, стройного, красивого, мускулистого мужчину. В этом отношении он не шел в сравнение с Карузо, который был среднего роста, с брюшком, с несильными, несмотря на могучую грудную клетку, руками. К тому же Энрико довольно рано начал лысеть. Можно понять Аду, которая, если говорить о чисто мужских качествах, предпочла красавца-шофера.
«Я восхищался тем, как Ромати знал автомобиль, его мастерством водителя, — вспоминал Родольфо. — В те времена это была большая редкость. Он всегда был добр ко мне. Но я старался его избегать. Во-первых, я возмущался, наблюдая его отношения с матерью. Во-вторых, он стал вызывать у меня отвращение после гибели моего любимого фокстерьера по кличке Цыган. Конечно, он его убил не специально. Это произошло во время поездки на нашем „Даймлере“. В нем, как и в других автомобилях тех дней, не было дверей. Я сидел с собакой на руках рядом с шофером. Ведя одной рукой машину, Ромати другой рукой дразнил Цыгана, имитируя бросок мяча, который пес должен был бы поймать. После одного из таких движений Цыган выпрыгнул из машины и угодил под колеса. Но Ромати даже не остановился и оставил труп собаки на дороге. После этого эпизода моя неприязнь к Ромати перешла все границы»[251].
Эта драма произошла в 1907 году, когда Фофо был дома на каникулах. Годом раньше по настоянию Ады его вновь отдали в школу-интернат, на этот раз в Фиесоле, неподалеку от Флоренции. Интернат располагался в здании бывшего монастыря, и строгий порядок в нем был навеян самими стенами. Мальчик ехал туда с крайней неохотой, он не понимал, зачем нужно родителям отдавать его на постоянное проживание куда-либо, если у него есть дом.
Новое место стало для Фофо новым кошмаром. В школе царила жесточайшая дисциплина. То, что он был сыном всемирно известного певца, не играло никакой роли. Ему приходилось кулаками отбиваться от обидчиков, которые не уставали дразнить Фофо незаконнорожденным и смеялись над тем, что его родители не состоят в браке. Мальчик, который еще не понимал всех этих тонкостей, отвечал, что был на свадьбе у родителей, что, естественно, вызвало еще большие насмешки. Однажды Фофо довели до такого состояния, что он бросился на обидчика и начал его душить. Когда у того стал вываливаться язык, наблюдавшие за этим дети с большим трудом разжали руки Фофо. Как он сам позднее вспоминал, если бы этого не сделали, он задушил бы его до смерти.
Мальчик сильно переживал по поводу того, что мать, даже имея водителя, так ни разу и не приехала его навестить. Карузо хотя бы поддерживал контакт по почте, примерно раз в четыре дня посылая написанные каллиграфическим почерком письма отовсюду, где бы он ни был. Единственной отдушиной для несчастного Фофо были летние каникулы. Оставшееся же время для него превращалось в непрестанную пытку.
В начале июля 1908 года Фофо очень волновался, ожидая в школе очередного приезда отца. Он боялся показаться ему на глаза, так как по итогам года имел плохие оценки по математике. Карузо не часто прибегал к шлепкам и затрещинам, но Родольфо готов был броситься наутек от одного лишь строгого взгляда отца — таким страшным он становился в гневе.
Когда, наконец, мальчика вызвали в гостиную, где дети встречались с родителями, Фофо, готовый в любой момент удрать, медленно спустился по большой лестнице в комнату, где его ждали отец и ректор. Он заглянул сперва сквозь стеклянную дверь, чтобы понять, в каком настроении отец.
«Я был потрясен, — вспоминал Родольфо. — Голова отца лежала на плече ректора, папу сотрясали рыдания. Я ничего не мог понять! Он всегда был для меня как громоподобный Юпитер: доброжелательный, но при этом всегда грозный. Но теперь у меня улетучились даже остатки храбрости. На подкашивающихся ногах я подошел к отцу и думал, что на сей раз лишь вмешательство Всемогущего поможет мне спастись: если папа настолько расстроен из-за моих оценок, что плачет, то мне дорого обойдутся эти слезы!
Никогда не забуду картину: папа поднял голову с плеча ректора… И я увидел совершенно измученное лицо. Его глаза невозможно было узнать — в них была такая боль! К моему изумлению, он бросился ко мне и прижал к груди. Он целовал меня, как никогда прежде, и сквозь рыдания повторял:
— Мама нас бросила… Мама нас бросила…
Какое-то время я ничего не мог понять. Потом, словно во сне, я обнял отца за шею, сжал ее всей мальчишеской силой и стал неистово его целовать… Щетина на его щеках царапала мне губы, но от этого мне хотелось еще сильнее прижаться к нему. Внезапно папа пришел в чувство, сжал мою руку и твердым голосом произнес:
— Но мы найдем ее. Иди за мной»[252].
Карузо был в отчаянии. Он носился с Родольфо по городу, заходил к знакомым, готовился к поездке в Ниццу, где, по слухам, скрылась Ада с младшим сыном. Родольфо всюду сопровождал отца. У него были сложные чувства — он не был особо привязан к матери, но не мог видеть, как мучается отец. Вернемся к его воспоминаниям:
«— С тобой случилось самое большое горе, какое только может произойти с ребенком… — говорил отец. — Я очень страдаю, а ты еще не понимаешь, что произошло. Твое маленькое сердце еще не осознало, что ты потерял…
Отца душили рыдания. Я не мог без смущения смотреть на его слезы — для меня отец всегда был человеком железной воли, не терявший самообладания ни при каких обстоятельствах.
— Папа, а почему мама оставила нас? — спросил я.
Лицо отца исказилось от ярости. Он прижал меня к груди, поцеловал, потом усадил рядом и, немного успокоившись, произнес:
— Честно говоря, я не могу тебе объяснить, почему это все произошло. Тебе всего десять лет. Но жизнь в колледже уже кое-чему тебя научила, поэтому я считаю тебя достаточно взрослым и могу кое-что доверить. Когда я жил в Нью-Йорке, в течение нескольких месяцев я получал анонимные письма с крайне оскорбительными словами в адрес твоей матери. В них говорилось, что она слишком близко подпустила к себе нашего шофера Ромати. Я никогда не придавал особого значения этим предупреждениям, хотя они расстраивали меня, и продолжал работать в Нью-Йорке. Я не беспокоился, пока не приехал в Лондон и не нашел дом в Илинге пустым. Когда я примчался на нашу виллу, садовник Эмилио сказал, что дома никого нет. Поначалу я не понял, что он говорит мне, и вошел в дом. И тут я остолбенел. В прихожей стояли пять или шесть упакованных сумок. Пораженный, я спросил Эмилио, что это значит. Он ответил, что синьора Ада распорядилась отослать эти сумки на станцию в Ницце. Представь, Фофо: все мои подозрения стали явью. Но я еще не хотел в это верить. Я спросил садовника, что произошло. Он рассказал, что два дня назад после получения какой-то телеграммы мама начала лихорадочно собираться в дорогу. Она отослала несколько сумок, взяла Мимми и куда-то поспешно уехала с шофером Ромати. Таким образом, дома я убедился, что автор анонимок писал правду. Эмилио ходил за мной по пятам, и я почувствовал, что он хочет что-то сообщить. Раздраженный, так как мне хотелось побыть одному, я спросил, что ему нужно. Он ответил, что синьора забыла захватить шкатулку с драгоценностями и просила не забыть ее отослать. А теперь он не знает, как нужно поступить. Я приказал отдать шкатулку мне. После этого я сразу поехал за тобой… Фофо, вместе мы догоним маму и убедим ее вернуться!..
Прибыв в Ниццу, отец связался с полицейскими, после чего сказал:
— Фофо, ты знаешь, что твой маленький брат с мамой. Она не знает, что мы здесь. Сходи в городской парк и посмотри, может, там случайно увидишь Мимми. И тогда немедленно доставь его сюда!
На первый взгляд это было безумие. Однако, действительно, наша гувернантка любила парки и вполне могла там гулять с ребенком»[253].
Преисполненный чувства важности своей миссии, Фофо отправился в парк и вскоре действительно нашел там Мимми. Мальчик, естественно, был не один.
«Взяв брата за руку, — продолжает рассказ Родольфо Карузо, — я собрался было с ним уйти, как вдруг услышал над собой скрипучий голос. Обернувшись, я увидел некую даму, которая, не теряя самообладания, сперва спросила что-то на не понятном мне языке Мимми, потом обратилась с вопросом ко мне. В тот момент я почему-то подумал, что она была англичанкой. Я не понимал ни слова из того, что она говорила, и попытался жестами объяснить, что хочу отвести мальчика к папе. Я несколько раз повторил слово „папа“. Поколебавшись, дама дала мне понять, что пойдет с нами.
…Наверное, один лишь триумфальный марш из „Аиды“ мог бы передать восторг отца, когда он увидел нас приближающимися к гостинице. Как солдат командиру я отрапортовал отцу:
