Фаина Оржеховская - Воображаемые встречи
Когда я слышу дурное о Вагнере, мне вспоминается одно его письмо. Во время своего изгнания он писал в тюрьму друзьям — Реккелю и Бакунину. Письмо не дошло по адресу, но, к счастью, не попало и в руки тюремщику. Оно вернулось обратно. Вагнер показал мне его, когда я был у него в Мюнхене.
К сожалению, моя память в последние годы сильно ослабела. Зрительной я никогда не отличался, только слуховой. Поэтому я не могу прочитать вам это письмо наизусть. Но, уверяю вас, дурной человек неспособен написать те горячие, братские слова, которые я прочитал. Они меня глубока тронули.
Но есть и более сильные доказательства. Если слов я не помню больше, то моя музыкальная память осталась при мне. И я обращаюсь к музыке. Я пою своим уже потерянным голосом партии Риенци, Тангейзера, Тристана, пою «Ковку меча», либо, закрыв глаза, воспроизвожу мысленно целые страницы партитур Вагнера. И я продолжаю верить в моего друга.
Простите, если я нескладно выразил свои чувства. Если бы я мог не говорить с вами, а только петь и играть, вы скорее поверили бы мне. Но я утешаю себя тем, что эти сильнейшие доказательства существуют. Я надеюсь на потомков: они во многом разберутся и отбросят всю шелуху. А музыка останется.
Дорога Тристана
1
Молодой человек и юная женщина — Ганс Бюлов и Козима — отпустили лодочника. Они остановились у палаццо дожей, но решили не осматривать его. Было уже поздно; они засиделись у Вагнера: пришли к нему, чтобы передать привет от Листа, и просидели несколько часов. Бюлов предупредил, что если попадешь к Вагнеру, то не скоро уйдешь. Так и произошло. Вагнер был в ударе, много играл и пел. Козима несколько раз вскакивала с восклицанием: «Ах, уже пора!» — и снова садилась.
— Надо сказать, наше итальянское путешествие проходит довольно удачно, — сказал Ганс Бюлов.
Козима поморщилась. Какой дотошный! Она ведь знает, что они в Италии. Не проще ли было сказать: «Наше путешествие проходит довольно удачно», или даже: «Путешествие проходит удачно…» Но Ганс любит точность, пунктуальность. Через два дня после их свадьбы он сказал отцу Козимы:
— Жена просит передать вам привет. Она скоро придет.
Отец широко открыл глаза:
— Какая жена?
— Моя, — серьезно ответил Ганс.
— И ты полагаешь, я незнаком с ней?
Лист смеялся до слез, рассказывая об этом Козиме.
— Я уж подумал, что он успел жениться на другой!
… Венецианский вечер плывет над лагуной. Так, кажется, пишется в книгах? Ганс поднял глаза к небу и вздохнул.
Сейчас скажет: «Как много звезд! И это всё — миры!»
Нет, он молчит. Слава богу.
— Посидим здесь, — сказала Козима. — Вечер на редкость теплый.
— Как много звезд… — начал Бюлов.
— … и это всё миры.
— Что ты сказала?
— Ничего… Не находишь ли ты, что Вагнер слишком самонадеян?
— Такие слова неприменимы к Вагнеру.
— Почему?
— Потому что к нему нельзя подходить с обычной меркой.
— Все-таки он влюблен в себя. И все время позирует. Когда я шесть лет назад увидала его впервые, он показался мне прежде всего актером, комедиантом. Я была девчонкой тогда, но поняла.
— Тебе было шестнадцать лет, — мечтательно сказал Ганс.
«Быстро сосчитал», — подумала Козима.
— А ему сорок. Он ведь на два года моложе твоего отца. А теперь ему сорок шесть.
— У тебя хорошие способности к арифметике! — раздраженно отозвалась Козима. — Но скажу тебе, что он мне и тогда не понравился.
— А твой отец говорит, что ты тогда же влюбилась в Вагнера.
— Мой отец часто говорит несообразности. И он удивительно любопытен к чужим делам и чувствам. И всегда попадает пальцем в небо.
— Если бы я не знал тебя, Козима, меня очень огорчил бы такой отзыв о твоем отце…
— …«и о моем учителе», — подсказала Козима. — А ты думаешь, что знаешь меня?
— Полагаю, что знаю.
Козима промолчала.
«Чудное небо, — думала она, — и всюду счастье. Всюду. Когда же оно придет ко мне?»
— Эти отрывки из новой оперы Вагнера, — начал Бюлов, — удивительны. Любовь и смерть. Любовь рядом со смертью.
— Этого я не понимаю, — холодно сказала Козима.
— И как он умел преобразить легенду!
— Ты ее знаешь? — торопливо спросила Козима.
— Кого?
— Легенду, разумеется.
— А я думал — женщину.
— Значит, была женщина?
— Ты же встречала ее в Цюрихе.
— Ах, эта жена купца? Красивая.
— Очень.
— Но какая-то… без костей.
Бюлов пожал плечами.
— Расскажи мне сначала про легенду, — вновь начала Козима.
— Да ведь ты ее знаешь.
— Нет, я знаю только сценарий Вагнера. А ты сам сказал, что это не одно и то же. И Вагнер так говорит.
— Видишь ли, существуют несколько средневековых легенд о Тристане и Изольде. Но они скорее забавные.
— Забавные?
— Ну да. О том, как остроумная королева обманывает своего старого мужа.
— Вот как!
— Существуют так называемые кочующие сюжеты. Наиболее распространенные из них, обнаруженные дальнейшими изысканиями…
«Есть люди, — думала Козима, — которые даже о прекрасном говорят так, что отбивают всякую охоту слушать».
Она была несправедлива. Ученики Бюлова всегда слушали его с интересом, а музыканты оркестра ценили его искусство говорить коротко и убедительно. Она была чудовищно несправедлива и сознавала это.
— В одной из легенд рассказывается, — продолжал Ганс, — как при дворе короля Марка жил юноша, по имени Тристан. Но король был бездетен, и, хотя очень любил Тристана, он задумал…
— Ну хорошо, я поняла. Тем более, что и в опере Вагнера то же самое. Теперь расскажи о жене купца.
— О Матильде?
— А разве есть другая жена купца?
— Да нет… Ты так перескакиваешь с одной темы на другую.
— Угу!
— Что ты этим хочешь сказать?
— Что я перескакиваю с одной темы на другую.
Бюлов снова пожал плечами.
— Это было еще в Цюрихе, куда Вагнер бежал после дрезденских событий.
— А это правда, что ему угрожала смертная казнь?
— Как будто ты этого не знаешь!
— Ну, продолжай.
— Вагнер переехал в Швейцарию и там познакомился с Отто Везендонком.
— Это и был старый муж остроумной королевы?
— Отто не стар. Ты же его знаешь. Любезнейший человек и большой ценитель музыки.
— И она, кажется, совсем не остроумна…
— Отто был восхищен Вагнером и предложил ему поселиться рядом с его виллой.
— Действительно, забавно!
— Что же тут забавного?
— Ничего. Продолжай.
— Матильда была очень молода, чуть старше тебя, и восторженна. Вагнер, конечно, неинтересен внешне: тщедушный, неуклюжий.
— Я же его видела!
— Ну да, ты его видела. Значит, можешь судить. Но его внутренний богатый мир, гениальность, остроумие, его музыка — все это не могло не произвести впечатления на молодую женщину.
— Знаешь, мне стало как-то скучно слушать. Обыкновенный пошлый роман.
— В том-то и дело, что не совсем обыкновенный. Совсем не обыкновенный. И даже трогательный.
— Да?
— У нее был муж, у Вагнера жена.
— Эта вульгарная Минна? Я помню: ужасно крикливая. Кстати, куда она девалась?
— Они разошлись. Бедняжка сильно хворает.
— Значит, он почти свободен?
— Я вижу, тебе ее не жалко.
— Ни капельки… В чем же заключалась необыкновенность того романа?
— В том, что они с самого начала отказались друг от друга, хотя и продолжали друг друга любить.
— Откуда ты все это знаешь?
— Я не могу этого знать. Но я этому верю, — сказал Ганс с чувством.
«Все-таки он благородный человек, — подумала Козима. — И у него сейчас такое хорошее лицо, когда он говорит обо всем этом».
— Если хочешь знать, меня это не восхищает, — сказала она. — Отказываться всякий умеет.
— Ты думаешь?
— Особенно, если грозят разные неприятности. А вот завоевать, удержать!.. Мне нравятся те, кто не отказываются.
— Но если это связано с несчастием других?
— Не знаю, — сказала Козима.
— Вот и в легенде тоже отречение. Король Марк любил Тристана. А эта обязывало…
«Любовь, любовь, — думала Козима, — сто пудов любви… И как не надоест! А я вот хотела бы посмотреть на художника, который хорошо описал бы нелюбовь! Показал бы, как люди не любят и как им холодно от этой нелюбви».
А вслух она сказала:
— Мне совсем не нравится этот ноющий, печальный Тристан. Другое дело — Зигфрид. Свободный, смелый, полный жизни!
— Свободный? Что ты, девочка? Свободных людей не бывает. И богов также.
«Да, он умен, — продолжала думать Козима. — И талантлив. И я просто не знаю, что мне нужно».
В сущности, никто не выдавал ее насильно. Отец спросил, нравится ли ей Ганс Бюлов. Так как она привыкла к Гансу, ученику ее отца, то ответила:
— Да, он очень мил.
— Что бы ты сказала, — спросил тогда Лист, — если бы этот мальчик…
