Александра Бушен - Молодой Верди. Рождение оперы
Все это он говорил жалобным голосом нищего, просящего милостыню. У него на глазах блестели слезы. Он уже поверил в безвыходность своего положения. Он видел себя разоренным, нищим, он искал сочувствия у композитора. И сразу же откинулся на спинку кресла и совершенно спокойно и деловито сказал:
— Я слушаю тебя.
— Я кончил оперу, — сказал Верди.
— А, вот что! — протянул Мерелли безучастно.
— Я кончил «Навуходоносора», — сказал Верди.
— В самом деле? Вот это хорошо! — Вид у импресарио был рассеянный и безучастный.
Верди начинал злиться.
— Слушайте, — сказал он, — на сочинение этой оперы подбили меня вы. Вы поймали меня на улице, вы насильно сунули мне в руки либретто и вы сказали: предупреди меня за два месяца до начала сезона, и я поставлю твою оперу. Говорили вы так или нет?
— Не помню, не помню, — забормотал Мерелли почти скороговоркой. — Очень может быть, очень может быть, весьма возможно, — прибавил он, видя, что композитор, изменившись в лице и угрожающе сжав кулаки, привстает со стула. — Помню, помню: либретто Солеры. Отличные стихи!
— Дело не в стихах и не в либретто Солеры, — сказал Верди. — Я написал оперу. Она совершенно закончена. И вы обязаны с ней познакомиться!
— А в чем же дело? — спросил Мерелли. — Разве я отказываюсь? Что с тобой? Принеси мне клавир завтра, послезавтра, как-нибудь на днях…
Мерелли позвонил в колокольчик. Вошел рассыльный.
— Кофе! — закричал Мерелли.
Рассыльный сказал, что сейчас горячего кофе нет.
— Согреть! — закричал Мерелли.
Рассыльный повернулся к двери.
— И вина! — закричал Мерелли.
— Слушаю, — сказал рассыльный. — Какого изволите?
— Живо! — заорал Мерелли. — Буфетчица знает!
Рассыльный поспешно вышел.
— Двери! — закричал Мерелли. — Черт знает что! Для каждого нужен швейцар.
Он опять обратился к композитору:
— Ты видишь, что делается? Невозможно работать! Это же наказание! Лучше на галерах! Лучше дробить камни на дорогах! Клянусь богом! Сидишь себе на солнышке с молоточком и преспокойно постукиваешь, а кругом чистый воздух, птички ноют — благодать да и только! А я тут сиди весь день в темноте, как крот. Невозможно! Брошу все, клянусь богом! Уеду в деревню. Займусь огородом. Буду выращивать капусту. И другие овощи. Вот тогда милости прошу ко мне. Буду рад видеть. Будет время потолковать обо всем.
Верди дрожал от волнения. Проклятый фигляр! Он представил себе, как хорошо было бы задушить импресарио. Схватить его за горло и таким образом заставить его замолчать. Композитор встал, уперся руками в край стола и спросил, смотря на Мерелли в упор:
— Как же будет с оперой?
Он говорил тихо, внезапно охрипшим от нервного напряжения голосом.
— Не отказываюсь, не отказываюсь, — быстро говорил Мерелли, равнодушно глядя по сторонам. — Заходи, заходи, принеси клавир, с удовольствием помогу тебе советом.
Вошел рассыльный. Он нес на подносе дымящийся кофе и бутылку вина.
— Давай, давай, давай! — заговорил Мерелли, причмокивая языком и протягивая руки за подносом.
— Ставь сюда, осторожно, не расплещи. Эх, ты! Расплескал-таки!
Мерелли налил себе вина и залпом осушил стакан. — Договорились, — сказал он композитору, — заходи, заходи. Ты знаешь, я хозяин своего слова и желаю тебе добра. Заходи с клавиром оперы. Все, что можно будет сделать — сделаем. А сейчас ничего не могу. Занят по горло!
Композитор распрощался и вышел. Он был неприятно поражен. Конечно, он хорошо знал цену обещаниям Мерелли, но он все же не ожидал такой циничной беззастенчивости. Проклятый фигляр! Он понял, что Мерелли может обмануть его и не поставить его оперу. Он похолодел при этой мысли, но сразу же всеми силами внутренне запротестовал против этой возможности. Нет, нет, сказал он себе, нет, нет, этого не будет. Он одолеет импресарио. Опера должна быть поставлена в Ла Скала в карнавальном сезоне, — и она будет поставлена. В Ла Скала. В карнавальном сезоне. Так должно быть! Так будет!
На другой день композитор снова был в театре, но не застал Мерелли, и еще через день узнал, что импресарио неожиданно укатил по делам в Вену и вернется не ранее, чем через неделю или десять дней. Этот внезапный отъезд обеспокоил композитора. Конечно, в глубине души он нисколько не доверял импресарио. Он отлично знал, что время идет, а для того, чтобы «Навуходоносор» был поставлен на сцене, ничего не сделано. Это неприятно напоминало ему времена «Оберто». Сейчас, как и тогда, у композитора не было влиятельных друзей и не было друзей музыкантов. Впрочем, не совсем, как тогда. Тогда у него был Массини, деятельный и энергичный. А теперь он и Массини потерял из вида. И тогда было еще преимущество: тогда он был совершенно не известным композитором, ни разу не выступавшим в Милане. Теперь с его именем могли связывать провал «Царства на один день».
Обычно, когда он доходил в печальных своих размышлениях до этого момента, он не разрешал себе проводить дальнейшую параллель между временем, предшествовавшим постановке «Оберто», и теперешним своим положением. Он не позволял себе думать, что тогда он был не один, что тогда с ним была Маргерита, которая облегчала ему жизнь, которая как бы брала на себя и большие горести, и все неудачи и несла их так, что ему оставалась меньшая доля. Теперь же Маргериты не было. Но он не позволял себе думать об этом. Он говорил себе, что он написал «Навуходоносора» и за «Навуходоносора» надо бороться. Он повторил себе это и теперь, когда узнал, что Мерелли укатил в Вену.
Дня через два, проходя по площади мимо театра, композитор столкнулся с Солерой.
— Ба! — закричал либреттист. — Кого вижу? Где ты пропадаешь? Ну, как дела? Как «Навуходоносор»?
— Мне думается, что Мерелли мошенник, — сказал Верди. — Он может не поставить моей оперы, хотя и обещал сделать это.
— Никогда! — сказал Солера. — Что ты! На мое либретто? Поставит! Непременно поставит!
— Причем тут твое либретто, — сказал композитор, — не понимаю.
— Ладно, — сказал Солера, — не злись! — Он подхватил Верди под руку. — Идем в кафе. Я угощаю. Выпьем за нашу дружбу. — И, громко смеясь, прибавил: — Я тебе еще пригожусь. Мы с тобой напишем не одну оперу.
— Очень может быть, — сказал композитор.
В кафе было полно посетителей. Композитор и либреттист заняли последний свободный столик и заказали завтрак. Солера был весел и оживлен. Он беспрестанно раскланивался. Знакомых у него было много. Композитор был мрачен. Он думал о том, что Мерелли может не поставить его оперу.
К их столику подсел маэстро Ваккаи. Солера представил композиторов друг другу.
— Маэстро Ваккаи — маэстро Верди из Пармы.
И прибавил, что опера, написанная маэстро Верди, пойдет в Ла Скала в карнавальном сезоне.
Верди был вне себя. Что за пустомеля этот Солера! Ну зачем громогласно заявлять о том, чего на самом деле нет!
Ваккаи ничего не слышал о Верди и посматривал на него с любопытством. Он надеялся, что молодой маэстро из Пармы как-нибудь проявит себя. Но Верди не сказал ни одного слова. Он был возмущен Солерой. Он не хотел смотреть ни на либреттиста, ни на Ваккаи. Он ел быстро, опустив глаза и не отдавая себе отчета в том, что у него на тарелке. Солера ел с аппетитом и смаковал каждое блюдо.
Маэстро Ваккаи встал. Уходя, он еще раз вопросительно взглянул на Верди. Он так и не слышал звука голоса маэстро из Пармы. Солера захохотал.
— Однако, ты не очень-то увлекательный собеседник. Поверь мне, с таким характером ты наживешь себе кучу врагов.
Верди, обжигая рот, пил горячий кофе. Его на улице сильно продуло. Октябрьский ветер был холодный и резкий. Композитор боялся ангины и старался согреться.
— Ну вот, — сказал Солера, — я вижу кого-то, кто сумеет тебя расшевелить.
Верди упорно не поднимал глаз. Он был теперь окончательно убежден в том, что Мерелли будет чинить всяческие препятствия к постановке «Навуходоносора».
— Ах, ах, кого я вижу? Кого я вижу? Маэстро! Дорогой маэстро, как я рад!
Это был Пазетти. Верди не видел его со дня провала «Царства на один день». Пазетти тщательно сторонился незадачливых друзей. Он верил в судьбу и не считал себя вправе вмешиваться в ее веления. Судьба есть судьба! Все мы обязаны покорно склоняться под ее ударами. Неудачники суть неудачники! Помогать им бессмысленно. Надо выждать, пока судьба станет к ним благосклонной. Пазетти избегал композитора после провала «Царства на один день». Это далось ему очень легко, потому что композитора нигде не было видно: он нигде не показывался. И только один раз Пазетти пришлось сознательно отстраниться от участия в судьбе пострадавшего маэстро. Это было очень неприятно. Кто-то сказал инженеру — любителю музыки, что Верди после провала своей комической оперы решил перестать писать. Он не будет оперным композитором. Он решил это и в решении своем непреклонен. Но Мерелли и слышать об этом не хочет и требует выполнения ранее заключенного с Верди контракта. И вот, Пазетти узнал, что композитор собирается прибегнуть к его — Пазетти — помощи, чтобы уговорить Мерелли расторгнуть этот ставший невыполнимым контракт (договор). Ах, это было очень неприятно! Пазетти, конечно, отстранился от этого. Он никогда не вмешивается в судьбу неудачников. Принципиально не вмешивается. Он даже уехал тогда на несколько дней из Милана. Только для того, чтобы не быть против воли втянутым в неприятную историю. Благодарю покорно! Очень-то надо! Теперь он видит Верди в кафе в обществе Солеры, и хотя композитор казался ему очень худым и голодным и одет он был более, чем скромно, можно даже сказать — бедно, Пазетти все же имел основания предполагать, что в судьбе маэстро произошла какая-то перемена. Пазетти надеялся на Солеру. Солера не станет сидеть в кафе, где бывает весь город, и завтракать там на виду у всех с безнадежным неудачником.
