Мария Залесская - Ференц Лист
Насчет якобы имевших место любовных похождений Листа можно утверждать: столичные красавицы выдавали желаемое за действительное; они пали жертвой той же «листомании», что и их европейские товарки. Их чувства имели ту же природу, что и «влюбленности» современных фанаток в своих кумиров. Лист всегда отличался галантностью, а его яркая внешность, природное обаяние и гениальный дар довершали образ «сказочного принца». Но любезность по отношению ко всем — защитная маска публичной фигуры, как бы сказали сегодня, стереотип поведения «звезды». По своему положению знаменитости Лист вынужден был быть приятным для всех — отпускать комплименты женщинам и поддерживать застольные беседы с мужчинами. А в том, что отсутствие у него высокомерия трактовалось как панибратство, его вины не было.
Гораздо важнее свидетельства современников о творческом росте Листа. И если русские, по словам Стасова, не сумели оценить гений Глинки, то таланту иностранного артиста дали очень глубокий анализ, причем не только музыканты. Одним из таких тонких ценителей был историк литературы, критик и публицист Степан Петрович Шевырев (1806–1864). Он отмечал: «В 1839 году, в Риме, я слышал в первый раз игру Листа. С тех пор прошло не так много времени, и если бы я не видел в лицо того же самого художника, то никак бы не мог поверить, что играет тот же Лист, которого слышал я назад тому четыре года. Так изменился он, так неизмеримо вырос в это время… Тогда, в поре кипенья неустоявшихся еще сил, он предавался каким-то неистовым порывам игры необузданной. Его инструмент и всё его окружавшее бывало нередко жертвою его музыкальных припадков. В парижских журналах, когда описывали его концерты, встречались подобные фразы: „четыре рояли были побиты неистовою игрою Листа“. Иные сравнивали его с Кассандрою, одержимою духом видений; другие с беснующимся; третьи просто с демоном, который выражает свои мучения на фортепиано и убивает свой инструмент в порывах ярости. С тех пор сделалось общим местом находить в игре Листа что-то демоническое, чего не было и тогда… но что уж вовсе нейдет к современному Листу, который явился к нам в самой цветущей поре своего развития, во всей стройности сил возмужавшего гения… Не скрою, что сначала я слушал его здесь с предубеждением, составленным в Риме, но скоро он овладел мною, и с третьей пьесы я уже испытывал на себе всю власть и силу его волшебных звуков»[303].
28 (16) мая Лист дал последний, благотворительный концерт в Москве. Через четыре дня он уже возвратился в Санкт-Петербург. На этот раз Лист выступал здесь в основном вместе с другими артистами, чаще всего с Рубини. Их концерты прошли 4 июня (23 мая), 6 июня (25 мая), 8 июня (27 мая). Лишь 14 (2) июня Лист дал сольный концерт, где на новом рояле Лихтенталя под названием piano-orchestre впервые публично исполнил транскрипцию «Марша Черномора».
Утром 17 (5) июня Лист дал прощальный концерт, а ночным пароходом отбыл из Кронштадта в Любек. Из России он увозил произведение с характерным названием «Воспоминание о России. Листок из альбома» (Souvenir de Russie. Feuillet d’album).
В связи с этим на первый взгляд спешным отъездом коснемся еще одного эпизода, едва ли не наиболее широко растиражированного в литературе о Листе. Александр Ильич Зилоти описывает его со слов самого Листа: «Весною 1886 года Лист мне сообщил, что… собирается поехать в Россию, но что он не может решить поездку, пока не получит собственноручного приглашения от императора Александра III или императрицы Марии Федоровны. Я удивился такому условию приезда. Лист мне тогда рассказал:
„Когда я концертировал в России, я был приглашен играть у Николая I; во время моей игры Государь подозвал своего адъютанта и стал о чем-то с ним разговаривать. Я перестал играть; наступила тишина. Император подошел ко мне и спросил, отчего я бросил играть. Я ответил: ʼкогда Ваше Величество разговаривает, все должны молчать’. Николай I с минуту на меня с недоумением посмотрел; потом вдруг нахмурил брови и сухо сказал: ʼгосподин Лист, экипаж вас ждет’. Я молча поклонился и вышел. Через полчаса в гостиницу ко мне явился полицмейстер и сказал, что через шесть часов я должен покинуть Петербург, что я и сделал. Вот поэтому-то я и могу вернуться в Петербург только по личному приглашению императора и должен ждать этого приглашения“»[304].
Однако в день отъезда Лист не мог играть перед Николаем I; более того, он вообще не играл при дворе после возвращения из Москвы, при этом пробыл в Санкт-Петербурге более двух недель. Если же предположить, что инцидент произошел 24 (12) апреля, в самом начале гастролей 1843 года, во время концерта в присутствии императорской фамилии, то тем более нельзя говорить о высылке Листа из Петербурга: после придворного концерта он провел неделю в Петербурге, затем месяц в Москве и еще две недели в Петербурге!
При обилии мемуарной литературы, посвященной приезду Листа в Россию, нет больше ни одного упоминания об описанном Зилоти инциденте. Но если бы он действительно имел место, то смаковался бы всем высшим светом Петербурга и был бы едва ли не главной новостью. Значит, эпизод следует считать одним из «николаевских» анекдотов. Зачем Листу понадобилось спустя 43 года рассказывать его Зилоти, сказать трудно (сам Зилоти никак не мог придумать подобное). Скорее всего, в рассказе Листа есть некоторая доля артистической рисовки, временами свойственной ему. Красивая остроумная фраза, образ независимого молодого гения — немощные старики порой приукрашивают поступки своей молодости и выдают за свершившееся то, что лишь хотели сделать. Да еще и такое заманчивое оправдание отказа еще раз посетить Россию: «император духа приедет только по личному приглашению царствующего императора».
Повторяем: не следует преувеличивать степень «конфликта» между Николаем I и Листом. Лист любил Россию и внес огромный вклад в развитие ее культуры, до сих пор недооцененный. Масштаб его личности достоин большего, чем сохранение в памяти избитых анекдотов при фактическом забвении действительно важных сведений, касающихся творчества Листа, его благородства и бескорыстия.
Два оставшихся летних месяца 1843 года Лист с Мари д’Агу и детьми провел на острове Нонненверт. Это был последний приезд в их «маленький рай», последний всплеск угасавшего чувства. Лист отдыхал после напряженных гастролей в России и пытался писать. Мари делала наброски для романа. Время пролетело незаметно…
В начале осени они расстались. Мари с детьми отправилась в Париж; детей вновь взяла к себе мать Листа, жившая в то время в просторной квартире на улице Бланш (rue Blanche), недалеко от улицы Монтолон.
Для Листа передышка перед очередным гастрольным марафоном подошла к концу. На этот раз его ждал Мюнхен, где 28 октября публика устроила в его честь факельное шествие.
В Мюнхене Лист познакомился с художником Вильгельмом Каульбахом[305], творчество которого произвело на него сильнейшее впечатление. Далее путь Листа лежал в Аугсбург, затем в Нюрнберг, Штутгарт, Карлсруэ, Мангейм, Гейдельберг. Концерты следовали один за другим. Лишь в середине декабря Лист прибыл в Веймар, чтобы приступить к исполнению обязанностей капельмейстера — впервые в жизни.
Седьмого января 1844 года Лист дирижировал в Веймаре концертом, в программе которого была Пятая симфония Бетховена. В этот приезд он, согласно условиям контракта, прожил в Веймаре до конца зимы, а в последних числах февраля уехал в Дрезден, чтобы продолжить концертную деятельность.
В Дрездене состоялась новая встреча с Вагнером. 29 февраля Лист присутствовал на представлении «Риенци» в Дрезденской придворной опере, где год назад Вагнер занял должность капельмейстера. Вагнер вспоминал: «Я встретил его во время представления в уборной Тихачека[306], и здесь он так определенно и ясно высказал свое почти восторженное одобрение, что тронул меня до глубины души. И если это свидание не привело нас к более тесному сближению, то объясняется это тем особенным состоянием, в котором тогда находился Лист и которое заставляло его искать всё новых возбуждающих впечатлений. Тем не менее с этого момента всё чаще и чаще давал он мне свидетельства своего искреннего ко мне расположения. Видно было, что впечатление, которое я произвел на него, было прочно и серьезно, и участие его ко мне стало принимать самые яркие формы. Отовсюду, куда только ни заглядывал он в своем триумфальном шествии по миру, приезжали в Дрезден люди, принадлежащие большею частью к высшим кругам, чтобы услышать моего „Риенци“. Отзывы Листа о моей опере, отдельные исполненные им номера[307] заставляли их ждать впечатлений необыкновенных и значительных»[308].
Действительно, именно после этой встречи Лист по-настоящему стал принимать участие в судьбе Вагнера, всё чаще давая ему возможность убедиться в своем искреннем расположении, оказывая ему практическую помощь. Он пропагандировал произведения Вагнера, добивался их постановки, дирижировал ими, снабжал коллегу деньгами и ценными советами, опекал его, как собственного сына. Натура Листа позволяла ему гораздо прочнее стоять на земле, а не витать в облаках, что было свойственно порывистому Вагнеру. Можно смело утверждать, что без поддержки Листа, проявлявшейся во всём — от незначительных житейских мелочей до критических ситуаций, — Вагнер не смог бы достичь вершин творчества, а возможно, вообще погиб бы. Так что Лист, почти ровесник Вагнера, в некоторой степени является его творческим отцом.
