Синтия Леннон - Мой муж Джон
В четыре утра я проснулась от приступа боли, такой сильной, что у меня перехватило дыхание. Я громко окликнула Фил, она в панике вскочила, но тут же взяла себя в руки и набрала номер «скорой». Бригада приехала так быстро, что мы все еще были в ночнушках, а у Фил в волосах по — прежнему красовались бигуди. Она второпях накинула пальто, подоткнула под него свою ночную рубашку, прикрыла бигуди косынкой и последовала за мной и санитарами к машине, не выпуская из рук довольно громоздкую сумку, приготовленную заранее. Вещей в ней лежало не так уж и много, однако другой сумки у меня попросту не было.
Когда мы прибыли в клинику, меня тут же куда — то повезли. Через некоторое время Фил вернули мою сумку, но уже пустую, без вещей. Врачи сказали Фил, что она пока не нужна и может отправиться домой немного поспать. Единственной проблемой было то, что у Фил под пальто была одна ночная рубашка, а в карманах ни пенса. Она полагала, что «скорая» подбросит ее к дому Мими, но ей твердо сказали «нет».
Бедная Фил поплелась назад от Сефтонской больницы к нашему дому, куда идти было километра три, вся закоченевшая, волоча за собой огромную сумку. На ее счастье, мимо проезжало такси. Сердобольный водитель остановился, подумав, что она сбежала из клиники, и предложил бесплатно довезти до дома. У Фил уже не было никаких сил объяснять ему, что случилось, но она с благодарностью приняла его предложение.
Приехав ко мне домой, Фил сразу же плюхнулась в постель. Мими, судя по всему, слышала нашу возню ночью, но так и не спустилась вниз и не подавала признаков жизни ровно до шести утра, когда начала пылесосить под дверью спальни Фил. Так Мими обычно давала мне понять, что пора вставать, и воскресенья в этом смысле не были исключением. Изможденная и сонная Фил собрала вещи и отправилась к себе домой.
Все воскресенье у меня прошло в схватках, и мне было ужасно одиноко. Джон последние дни часто звонил, и я знала, что, когда он позвонит в очередной раз, Мими скажет ему, что меня увезли в больницу. Речи о том, чтобы он как будущий отец ребенка присутствовал при родах, и быть не могло: тогда это было не принято. Мне очень не хватало рядом моей мамы, но она была в Канаде, так что пришлось мне рожать одной.
Схватки продолжались в течение двадцати четырех часов. Меня поместили в отделение, где добрая половина женщин уже родила. Они сидели рядом со своими новорожденными, сияя от счастья, в то время как другие, тут же, по соседству с ними, лежали, корчась от боли и моля бога лишь о том, чтобы все это побыстрее закончилось. Я лежала рядом с очень полной роженицей, которая сказала мне, что она не замужем. Она все время звала на помощь маму и периодически вскакивала с постели, громко заявляя окружающим, что с нее хватит и что она едет домой. Каждый раз я ее успокаивала, говорила, что никто ее отсюда не отпустит, и, как могла, старалась ее поддержать.
Самым невыносимым было, когда в палату приходили посетители — мужья и родственники, улыбающиеся во весь рот, с цветами и шоколадками. Они заполняли все пространство и чинно рассаживались рядом со своими благоверными. Только нас с соседкой никто не навещал. Уверена, в больнице все считали, что я тоже одиночка, так что осуждающих взглядов нам тогда досталось в избытке. Фил думала, что раз мамы сейчас нет, Мими обязательно навестит меня, но та даже записки не написала. Я чувствовала себя подавленной, брошенной и очень напуганной.
Рано утром в понедельник, 8 апреля, меня перевели в родовую палату и сказали, что теперь я должна рожать. Мне зачем — то принесли кислородную подушку, однако лучше я себя чувствовать не стала: от долгих часов схваток, без пищи, выпив за сутки всего несколько глотков воды, я была в полном истощении.
Темнокожая акушерка строго сказала мне, что, если я не буду как следует тужиться во время схваток, ребенок может погибнуть, да и я вместе с ним тоже. В ужасе, я собралась с последними силами и в конце концов родила свое дитя в 6.50 утра. Наш сын появился на свет, обернутый пуповиной вокруг шеи и весь какого — то желтушного цвета. Сестра сразу же забрала его, помыла и вернула мне чистеньким в родильную палату. Она положила сверточек рядом со мной, и я впервые взглянула на него. Это было крошечное создание, с маленьким, сморщенным и ярко — красным личиком. Мне он показался верхом совершенства. Его положили в люльку рядом со мной. Мы вместе спали, уставшие от долгих и мучительных родов.
На следующий день наконец объявилась Мими. Ей позвонили, сказали, что ребенок родился, и она пришла навестить сына Джона. Она по — прежнему держалась со мной подчеркнуто строго, хотя, увидев мальчика, несколько смягчилась. Мими уже позвонила Джону, сообщила, что он отныне отец, и предложила также дать телеграмму моей маме. Я поблагодарила Мими и сказала, что сама напишу ей. Я радовалась, что Джон обо всем знает, однако была расстроена тем, что не смогла сообщить ему новость сама.
Джон приехал в клинику только через три дня после рождения сына, сразу же, как появилась возможность отлучиться с гастролей. Он ворвался ко мне как вихрь, прорыскав до этого по всем помещениям в поисках нас с малышом. Поцеловал меня и взглянул на сына, сопевшего у меня на руках. Со слезами на глазах Джон прошептал: «Син, он — обалденный. Просто фантастика!» Новоиспеченный папаша опустился рядом на стул, и я дала ему ребенка на руки. Он ощупал его маленькие ручки, разглядывая каждый миниатюрный пальчик, и лицо его расплылось в улыбке: «Ну, так кто тут у нас будет знаменитым маленьким рокером, как папа, а?..» Джон организовал мне отдельную комнату, хорошо понимая, что в общей палате я буду привлекать нежелательное внимание посторонних.
Все было, конечно, замечательно, однако побыть наедине нам так и не удалось. В стене моей палаты было небольшое окно, выходившее в коридор, и, когда в больнице прознали, что Джон находится здесь, это окошко с внешней стороны облепили десятки пациентов. Мы почувствовали себя золотыми рыбками в аквариуме, и стало понятно, что Джону тут долго оставаться нельзя. Он обнял меня и, раздав несметное количество автографов, уехал: ему нужно было завершить гастроли, прежде чем он сможет вернуться домой — не раньше следующей недели. Визит Джона был коротким, но имел заметный продолжительный эффект: сестры в клинике начали относиться ко мне гораздо более дружелюбно.
В больнице я пробыла еще несколько дней, и мою палату вскоре заполнили цветы и поздравительные открытки, среди которых был также букет от Брайана и других «Битлз».
На следующий день после визита Джона я написала маме письмо следующего содержания:
Привет, бабуля!
Ну что, мам, наконец — то оно, точнее, ОН появился на свет, 8 апреля, в 6.50 утра. Слава богу, все кончено. Он просто прелесть! Весом всего 2 кило 8оо, но он чудный, мама. Думаю, ты можешь себе представить мое состояние!
Как же мне хочется, чтобы ты была здесь и посмотрела, как он спит тут рядом в своей кроватке. Да, кстати, у меня отдельная палата, 24 шиллинга в сутки, но оно того стоит. Вчера, в четверг, Джон приезжал и увидел его в первый раз. Бедняга, весь на нервах!.. Ребеночек вылитый Джон, но чем — то и на меня похож. Так что будет он у нас настоящий красавчик!!!
Надеюсь, ты получила телеграмму от Мими… Она без ума от малыша (а вот меня тетушка, чувствую, скоро доведет до ручки). Как только выйду и смогу этим заняться, хочу подыскать себе другую квартиру — так что, мамуль, когда вернешься, тебя тут встретит маленький веселый мальчуган. Правда, здорово?
Пару дней спустя нас выписали из больницы, и мы приехали домой на такси. Джон и я хотели, чтобы в полном имени ребенка были наши с ним фамильные имена, Джон и Чарльз, соответственно, в честь его и моего отца. А собственно имя ребенку я предложила дать в честь его матери — Джулиан.
Джон немного посомневался, задумавшись, достаточно ли мужественно оно звучит, но потом отбросил сомнения: имя нравилось нам обоим, оно было в память о Джулии. Джон Чарльз Джулиан Леннон. На том и порешили.
Стать матерью, как выяснилось, не так — то просто. Только привезя Джулиана домой, я поняла, как мало знаю об уходе за грудными детьми. Никаких курсов для будущих мам тогда не было, так что учиться приходилось методом проб и ошибок. Последних, похоже, было гораздо больше. Джулиан плакал дни и ночи напролет, и это очень выматывало. К тому же у меня были проблемы с грудным вскармливанием, и я постоянно боялась, что ребенок побеспокоит Мими, которая жаловалась, что ей не дают как следует выспаться. У себя дома и вместе с мамой, конечно же, было бы гораздо проще. Здесь все сваливалось на меня, и иногда я не выдерживала и начинала реветь от отчаяния и беспомощности.
Джон вернулся через неделю. Он был в восторге от своего сына, но наотрез отказывался менять подгузники и даже выходил из комнаты, когда я это делала. Обычно в таких случаях он говорил: «Син, я не знаю, как у тебя получается. Когда я это вижу, меня сразу начинает тошнить». Я не слишком — то расстраивалась: мало кто из мужчин тогда мог похвастаться умением управляться с грудными детьми; я и не надеялась, что Джон будет исключением из правил.
