Синтия Леннон - Мой муж Джон
Джона застрелили в Нью — Йорке 8 декабря, в 22.50 по местному времени. Из — за разницы часовых поясов в Британии в это время было 3:50 следующего дня — девятого числа… Ринго позвонил нам примерно через два часа после его смерти, и к семи утра мы уже были в пути. Дорога в Северный Уэльс заняла четыре часа, и все это время я смотрела в окно на серый рассвет, думая о Джоне.
В вихре мыслей, крутившихся в моей голове, две постоянно всплывали и никак не отпускали: первая — о том, что число 9 было всегда особенным для Джона. Он родился 9 октября, как и его сын от второго брака, Шон. Его мать жила в доме под номером 9; когда мы встретились, я жила в доме 18 (если сложить цифры, то опять получается девятка), родильный дом, в котором наш Джулиан появился на свет, был номер 126 (то же самое). Брайан Эпстайн[4] впервые встретил ребят девятого (ноября), их первый серьезный контракт с фирмой звукозаписи был также заключен девятого числа, и в этот же день месяца Джон познакомился с Йоко. Цифра все время всплывала в жизни Джона по тому или иному поводу; он даже написал несколько песен на тему девятки: One After 909 («Следующий после 909–го»), Revolution 9 и #9 Dream («Безумный сон под номером 9»). И вот его смерть, по необъяснимому стечению обстоятельств, также пришлась на девятое число…
Вторая навязчивая мысль была о том, что все последние четырнадцать лет Джон жил в страхе, что его застрелят. Еще в 1966 году он получил письмо от какого — то психопата, утверждавшего, что Леннон будет убит из огнестрельного оружия в Америке. Помню, что мы оба были очень удручены этим предупреждением: «Битлз» проводили тогда один из своих последних гастрольных туров по Соединенным Штатам, и, конечно же, мы думали, что угроза связана именно с этими гастролями. К тому же незадолго до того Джон сделал свое печально известное заявление о том, что «Битлз» стали популярнее Иисуса Христа. Весь мир стоял тогда на ушах, и обвинения с прямыхми угрозами приходили почтой ежедневно. Однако то письмо особенно зацепило Джона. Несмотря на опасения, он отправился в тур и неохотно извинился за свои слова.
Когда мы вернулись домой, оба почувствовали облегчение. Но воспоминания об угрозах того придурка еще долго не оставляли Джона в покое. Иногда мне казалось, что он оглядывается через плечо, словно в ожидании человека с пистолетом. Тогда он часто говорил: «Меня когда — нибудь застрелят». И сейчас так невероятно и трагично было осознавать, что именно это и произошло.
Мы приехали в Ритин еще до полудня. Как только свернули с шоссе и въехали в этот обычно такой тихий, полусонный городок, мое сердце ёкнуло, и я тут же поняла — у моего мужа не было никаких шансов скрыть случившееся от Джулиана: весь город заполонили журналисты. Десятки фотографов и репортеров толпились на главной площади и на улочках, ведущих к нашему дому и бистро.
Как ни странно, нам удалось припарковаться незамеченными в нескольких кварталах от собравшейся толпы и проникнуть в дом со двора. Муж нервно расхаживал по гостиной. Мама, комната которой находилась наверху, рядом со спальней Энджи, постоянно выглядывала на улицу через задернутое шторами окно. У нее уже тогда была ранняя стадия болезни Альцгеймера, и собравшаяся на улице толпа не могла не вызвать у нее чувства неосознанного беспокойства и тревоги.
Я взглянула на мужа. В моих глазах был лишь один вопрос: знает ли Джулиан? Он красноречиво посмотрел на лестницу, ведущую наверх, в спальню сына. Минуту спустя тот сам сбежал вниз. Я бросилась навстречу, протянув руки, чтобы обнять его. Он уткнулся в мое плечо, и мы оба заплакали над ужасной и несправедливой смертью его отца.
Мо занялась приготовлением чая, в то время как Зак сидел в сторонке, не зная, что сказать или предпринять. За чаем мы обсуждали, что же нам делать дальше. Морин предложила забрать Джулиана в Лондон, но он заявил, что хочет лететь в Нью — Йорк: «Мам, я очень хочу быть там, где был мой отец». Эта мысль встревожила меня, однако я его вполне понимала.
Морин и Зак обняли нас на прощанье и отправились в обратный путь. Потом мы с Джулианом поднялись в спальню, чтобы позвонить Йоко. Нас сразу же соединили с ней. Она сказала, что будет рада, если Джулиан приедет к ней, и что она организует ему билеты на самолет в тот же день. Я заметила, что очень беспокоюсь за его эмоциональное состояние. Од — нако Йоко вполне определенно дала понять, что меня она не ждет: «Синтия, мы — то с тобой не сказать чтобы давние подружки». Ответ ее показался мне чересчур бесцеремонным, но я его приняла: на публичной церемонии прощания нет места для бывшей жены.
Пару часов спустя мы с мужем повезли Джулиана в Манчестерский аэропорт. Как только мы вышли из дома, репортеры тут же заметили нас. Однако, увидев наши лица, они позволили нам беспрепятственно пройти, и я была им за это благодарна. Два часа пути мы провели в молчании. Я чувствовала полную опустошенность от глубины пережитых эмоций и от того, что мне все время приходилось держать себя в руках и быть практичной и рассудительной — ради Джулиана.
В аэропорту мы попрощались, и я потом долго смотрела, как он уходил на посадку в самолет в сопровождении стюарда: бессильно опущенные плечи, лицо — бледное как полотно. Я знала, что в самолете пассажиры будут читать газеты, на первых страницах которых крупными буквами будет написано о смерти его отца, и в какой — то момент мне захотелось побежать вслед за ним. Перед тем как скрыться совсем, Джулиан повернулся и еще раз помахал мне, такой беззащитный и юный, и я снова ощутила нестерпимую боль от того, что отпустила его.
Когда мы вернулись в Уэльс, журналисты по — прежнему находились там, они расположились большим лагерем вокруг нашего дома. В тот день в местных гостиницах не было ни одной свободной комнаты. Много лет спустя известная ныне журналистка Джуди Финнеган в телепрограмме «Сегодня утром», которую она вела вместе со своим мужем Ричардом Мейдли, призналась мне, что в тот день она, тогда еще совсем молодой телерепортер, тоже находилась среди этой толпы: «Я вам очень сочувствовала: вы выглядели совершенно разбитой».
Я пришла в бешенство, когда мой муж, поддавшись на уговоры одного из журналистов, пустил его в дом. Он сказал, что пишет книгу о Джоне, и впоследствии утверждал, что я дала ему тогда длинное подробное интервью. Однако я сказала всего несколько слов и потом сразу же попросила его уйти. В тот день мне было не до интервью. Я легла на кровать и долго лежала неподвижно, в полном бессилии и даже плакать уже не могла, а лишь тщетно пыталась осмыслить произошедшее.
В ту ночь, когда я ненадолго провалилась в нервный, неглубокий сон, меня разбудил ужасный грохот, как будто где — то наверху взорвалась бомба. Выскочив из дома в ночной рубашке, я взглянула на крышу и увидела, что непонятно откуда взявшийся сильный ветер сорвал защитный колпак с дымовой трубы. Он проломил кровлю и упал прямо в спальню Джулиана, которая располагалась под самой крышей, в мансарде. Казалось, злой рок издевается над нами. Я благодарила бога, что сына в тот момент не было дома.
На следующий день он позвонил и сказал, что добрался нормально и сейчас находится в Дакоте[5] вместе с Йоко, Шоном и несколькими помощниками. Вокруг здания расположились сотни людей, но Шону еще ничего не говорили о смерти отца. Поэтому все старались вести себя как обычно, пока Йоко не будет готова сама сообщить ему об этом. Голос Джулиана звучал устало, но он сказал мне, что в аэропорту его встретил помощник Джона Фред Симен, который был с ним очень любезен. То, что там есть кому присмотреть за моим сыном, вызвало у меня некоторое облегчение.
Тем временем жизнь в Ритине шла своим чередом. Мы не могли позволить себе закрыть бистро, а Джон и Энджи, со своей стороны, не могли без меня справиться с растущим числом посетителей. Поэтому мы решили продолжить дело. Я занималась уборкой, готовила еду, подавала на стол, ухаживала за мамой, но постоянное ощущение потери и отрешенности от происходящего не покидало меня ни на минуту. Приходилось работать, продолжать жить дальше и при этом держать свое горе в себе. Однако, когда газеты вновь запестрели заголовками новостей и статей о Джоне, когда его песни стремительно поднялись вверх в чартах, я все чаще стала думать только о нем и о годах, проведенных рядом с ним. Я получала сотни открыток и писем с выражением сочувствия от тех, кто был знаком с Джоном, и от тех, кто просто любил его и его музыку. Конечно же, это поддерживало меня. Но все эти две предрождественские недели тягучей пустоты и раздрая, без сына, который раньше всегда был рядом, в атмосфере все более накаляющихся отношений с мужем, я чувствовала, как меня буквально убивают безмерная печаль, отчаяние и ощущение невосполнимой потери. Как человек, которого я любила так долго и страстно, мог уйти из этой жизни? Как могло случиться, что вся его вибрирующая энергетика и творческая уникальность вдруг были перечеркнуты в один миг пулей какого — то сумасшедшего? И как он мог оставить своих сыновей без отца, когда они так в нем нуждаются?
