Джо Бойд - Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е
Я никогда не понимал, почему Секунда не послал The Move наудачу в Сан-Франциско. При всей своей сообразительности он не мог уловить перемены, которые преобразовывали американский рынок. А вот Корделл смог — и верхом на «А Whiter Shade of Pale» и «With a Little Help from My Triends» отправился в сторону заката, обосновался в Лос-Анджелесе, основал Shelter Records и открыл Лиона Рассела и Тома Петти.
В 1995-м последовал грустный постскриптум к давно распавшемуся партнерству Корделла и Секунды. Денни и Тони, которым было лишь немногим за пятьдесят, оба умерли с разницей в несколько дней: Денни в Ирландии, где тренировал скаковых лошадей, а Тони — в Мэрин-Каунти, где издавал путеводители по национальным паркам Америки. Для Денни были устроены незабываемые поминки в ирландских традициях, на которые собрались преданные друзья всех периодов его красочной жизни. Иногда я представляю себе Тони, бывшего промоутера борцовских поединков из Стритэма, сидящего в ресторане Trident в прибрежной части Саусалито. Он ест свой экологически чистый салат, пристально глядит на плывущие по заливу корабли и сожалеет о том шансе, который упустил с The Move.
Глава 15
В мае 1965-го, вечером на следующий день после той самой вечеринки в Эдинбурге, Джордж Браун взял меня послушать музыкантов, которые, как он думал, должны мне понравиться. Мы долго шли по вымощенным булыжником улицам, где тишину нарушали только звуки наших шагов. Казалось, все обыватели тихо сидят по домам за своими тюлевыми занавесками. Придя в простой паб с полом, посыпанным древесными опилками, и с несколькими скамьями, мы взяли свои пинты и прошли в заднюю комнату такого же спартанского вида, где человек тридцать ждали, когда начнется музыка.
Робин Уильямсон и Клайв Палмер, два лохматых блондина в одежде из толстого твида, оставили свою выпивку и вытащили стулья на середину комнаты. Робин был грациозным и раскованным, а Клайв прихрамывал и казался старше своих лет. Они исполняли традиционную шотландскую музыку, будто бы предпринявшую путешествие в Аппалачи и обратно через Марокко и Болгарию, мастерски и остроумно дополняя игру друг друга. Клайв в основном играл на банджо, а Робин пел взмывающим ввысь тенором и играл на скрипке или гитаре, у которой подставка[103] была занижена, поэтому струны издавали слегка дребезжащий звук, напоминающий ситар.
После выступления Джордж представил нас друг другу — в общении Робин оказался располагающим к себе человеком Говорил он очень разборчиво, тщательно проговаривая согласные и выдерживая ритмику речи, с картавостью, характерной для шотландского акцента Его образ был чем-то средним между хиппи и салонным бардом девятнадцатого века, и он просто светился уверенностью в себе. Я был убежден, что нашел звезду.
Шестью месяцами позже я снова был в Британии, заручившись неохотно данным согласием Хольцмана на то, что я могу «поискать» артистов, которых можно подписать на фирму Elektra. Робин и Клайв к тому времени покинули Эдинбург, но в конце концов я отыскал их на одном из регулярных субботних выступлений в клубе Incredible Folk Club. Клуб, делами которого заведовал Клайв, располагался в здании старого торгового склада в центре Глазго. В начале марта 1966-го, обходя пьяных и целые лужи блевотины (характерные черты ночей на Сахихолл-стрит), я добрался до места только для того, чтобы обнаружить запертую дверь и толпу снаружи, пререкавшуюся с полисменом Хэмиш Имлах, певец, с которым я познакомился в Лондоне, сказал, что клуб был закрыт как пожароопасный. Он дал мне номер телефона и сообщил новость о том, что Робин и Клайв теперь трио, названное The Incredible String Band — в честь клуба, на который повесили замок.
Фото группы на конверте альбома The Hangman’s Beautiful Daughter дает представление об атмосфере, царившей в том коттедже к северу от города, где я и нашел их на следующий день. Повсюду дети и наркотики, юбки и блузки «в цветы», накидки из бархата, шелковые шарфы и запачканная грязью обувь — все это пропитано стойким ароматом пачулей. Новобранцем был Майк Херон, в прошлом участник эдинбургских групп Rock Bottom и Deadbeats. Он был невысокого роста, крепко сбитый; его внешне неуклюжие, но точные движения составляли разительный контраст неуловимому эфирному изяществу Робина. Он постоянно поддразнивал остальных двоих, хлопая себя по колену и смеясь по малейшему поводу.
Некоторое время мы пили чай и курили косячки, потом Робин и Майк сыграли, продемонстрировав мне плоды нового для себя интереса к сочинительству. Я был поражен: песни оказались совершенно оригинальными, написанными под влиянием американского фолка и шотландских баллад, но полными ароматов Балкан, рэгтайма, Северной Африки, мюзик-холла и Уильяма Блейка. Сочетание слегка напоминавшего дилановский вокала Майка с пронзительными голосовыми руладами Робина создавало гармонии одновременно и экзотические, и обладавшие коммерческим потенциалом Я должен был их заполучить. К счастью, когда Хольцман услышал ацетатный диск[104] с записью «October Song» Робина, он сказал; «Ага, это неплохо, давай подписывай их». Затем мне пришлось умышленно истолковать его инструкции неправильным образом и добавить к авансу еще 50 долларов, чтобы перебить Нэта Джозефа из Transatlantic Records в борьбе за подписи музыкантов.
Мы записали пластинку за один уикенд в Лондоне. Вскоре после этого Клайв, настоящий бунтарь, которому было наплевать на все мои честолюбивые замыслы, уехал в Афганистан, сказав Робину и Майку, чтобы его не дожидались. Пластинка The Incredible String Band не могла быть отнесена ни к какой определенной категории, но получила хорошие рецензии и неожиданно стала успешной как в Британии, так и в США. К тому времени, когда я ушел из фирмы Elektra и пытался что-нибудь придумать, чтобы избежать возвращения в Нью-Йорк, Робин и Майк были почти готовы записать второй альбом Их согласие с тем, что вести дела группы должен я, наряду с открытием клуба UFO дало мне возможность остаться в Лондоне.
После разнообразных музыкальных видений, созданных в составе трио, той зимой в студии два музыканта звучали жидковато. В 1966-м мы еще использовали четырехдорожечные магнитофоны, но к этому времени метод многократных наложений уже был исследован и расширен Денни Корделлом, Мики Мостом, Джорджем Мартином и другими британскими продюсерами. Его возможности были продемонстрированы на альбоме Revolver, поэтому мы задались целью сделать звучание двух музыкантов сопоставимым с первоначальным звучанием трех. Взрыв, произошедший в 1966-м в области курения марихуаны и употребления «кислоты», также помог изменить практику звукозаписи. Находящемуся под кайфом уху нравится сложность, а кем были Робин и Майк, если не пионерами наркотической культуры?
В настоящее время Эдинбург имеет один из самых высоких в Европе показателей употребления героина. Но жители мрачных кварталов, послуживших в 1990-х декорацией к фильму «На игле», в шестидесятые предпочитали в основном выпивку. Студенты и молодые ребята из среднего класса, бывшие в первых рядах британских исследователей «измененного сознания», жили в неотапливаемых квартирах в прекрасных георгианских[105] зданиях, расположенных в полузаброшенном центре города.
Майк и Робин были частью той среды, в которой гашиш и ЛСД были постоянными факторами дружеского общения. Оба они читали «Лотос и робот» Артура Кест-лера и «Двери восприятия» Олдоса Хаксли, а Робин был знатоком Уильяма Блейка, любимого поэта и художника хиппи. Их подход к наркотикам был для меня знаком и удобен: он напомнил мне «фолкников» из Кембриджа. К тому же в 1966-м наркотики еще можно было рассматривать как благотворное явление: благодаря чистоте препаратов «плохие трипы» были редкостью и жертв употребления «кислоты» практически не было.
Только в Гаване в 1995-м я получал такое же наслаждение от работы в студии, как тогда, когда записывал The 5000 Spirits or the Layers of the Onion. У новых песен The Incredible String Band были странные тексты и яркие мелодии, музыканты постоянно предлагали из ряда вон выходящие идеи для вокальных гармоний и наложений при записи. Самой большой нашей проблемой было втиснуть всю их изобретательность на четыре дорожки. Когда мы закончили запись, я впервые испытал то ощущение, которое позже стал смаковать. Я не мог дождаться момента, когда можно будет выпроводить музыкантов и мы с инженером начнем сводить стереомастер с многодорожечных лент.
Звук, записанный на каждой дорожке, который в те годы мог включать в себя несколько инструментов и голосов, с помощью распределения между двумя каналами мог быть спозиционирован в любом месте стереоспектра, от его левого края до правого. Например, ведущий вокал (и бас, если он был) всегда делился между каналами поровну, что означало, что он исходил из середины. Уровень звука по отношению к другим дорожкам можно было устанавливать ползунком на микшерском пульте. Над каждым ползунком располагались круглые ручки, с помощью которых можно было добавить реверберацию [106] (причем имелись различные варианты по длительности и текстуре) или тонко выверенные высокие, низкие и средние частоты. Таким образом вы, до некоторой степени, создавали идеальное «фактическое месторасположение» для каждого инструмента или голоса. Скрипки у вас могли «находиться» в Сикстинской капелле, певец — в душевой кабинке вашей мамы, а басовый барабан — в спальне Альфреда Жарри[107], отделанной корой пробкового дерева Если дорожка звучала слишком тихо, можно было просто поднять уровень звука. Но если вы меняли ее позицию в стереоспектре, дорожка могла стать более слышимой при том же уровне. Добавив один децибел на определенной частоте, вы могли повысить ее ясность или силу, чтобы она звучала громче, не снижая при этом громкости остальных звуков. Но стакан никогда не может быть более чем полным; если вы увеличивали уровень громкости одного инструмента, то уменьшали уровни всех остальных.
