Мария Залесская - Ференц Лист
Вскоре «окончательно воскресший» Лист взялся за сочинение «Большой бравурной фантазии на „Колокольчик“ („Кампанеллу“) Паганини» (Grande Fantaisie de Bravoure sur la Clochette de Paganini). Эта фантазия, законченная в 1832 году, фактически явилась первым опытом передачи с помощью фортепьяно звучания других инструментов.
Но Паганини — и его манера исполнения, и личность — не так импонировал Листу, как, к примеру, тот же Берлиоз или впоследствии Шопен, а даже, скорее, отталкивал. Сам Лист очень точно определил причину своего неприятия: присущий гению скрипки «суетный эгоизм». По мнению Листа, только преодолевший любые проявления эгоизма в искусстве имеет право называться Художником. Эгоизм, получивший высшее воплощение в натуре Паганини, был глубоко чужд Листу — об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что, несмотря на искреннее восхищение его мастерством и неоднократное посещение концертов итальянца в 1831, 1832 и 1833 годах, а также мимолетные встречи в различных парижских домах, Лист никогда не искал сближения с ним и практически не общался.
Свои жизненные и художественные принципы Лист воплощал не только в творчестве, но и в тех педагогических методах, которыми пользовался, занимаясь с учениками. Преподавал он на протяжении всей жизни. Вот только по-настоящему талантливые ученики у него появились в большинстве своем уже на склоне его лет, что можно объяснить не столько внезапным увеличением числа способных пианистов, сколько тем, что маститый педагог к тому времени имел возможность выбирать, кого учить, а кому «посоветовать обратиться в консерваторию». В начале же карьеры молодой учитель музыки не мог позволить себе такой избирательности. Поэтому нет ничего удивительного, что, будучи загружен сверх меры частными уроками, отнимавшими время от творчества и совершенствования собственной исполнительской техники, Лист временами тяготился своими педагогическими обязанностями.
Вместе с тем уроки были для него не только средством зарабатывания денег, но и потребностью. (Напомним, что начиная со второй половины 1830-х годов Лист стал заниматься с учениками исключительно бесплатно.) Свою просветительскую миссию Лист видел в трех аспектах: творческом, исполнительском и педагогическом. Лист-композитор неотделим от Листа-исполнителя и Листа-педагога.
И здесь опять же можно отметить, что в педагогической деятельности Лист проявил себя исключительно цельной личностью. Требования, предъявляемые им к ученикам в 1831 году и, скажем, в 1880-м, мало чем различались.
Существует чрезвычайно важный документ, оставленный Каролиной Огюст Буасье[144], матерью одной из учениц Листа. В русском переводе этот документ так и называется «Уроки Листа»[145] и фактически представляет собой, с некоторыми оговорками, настоящее методическое пособие, ставшее после его опубликования настольной книгой как для педагогов по классу фортепьяно, так и для начинающих пианистов.
Итак, Каролина Огюст Буасье и ее дочь Валери (1813–1894), в будущем довольно известная писательница, приехали в Париж из родной Женевы, следуя настоятельным рекомендациям Пьера Этьена Вольфа, и впервые встретились с Листом 20 декабря 1831 года. Эту встречу Каролина зафиксировала на следующий день: «Вчера в час дня дверь моей гостиной отворилась, и вошел молодой человек, светловолосый, худощавый, с изящной фигурой и очень благородным лицом… Это своеобразный и очень умный человек, он говорит совсем иначе, чем все, и мысли его чрезвычайно остры, это действительно его собственные мысли. У него безупречные манеры, в нем есть благородство, сдержанность, собранность и скромность, доходящая до самоуничижения, и, по-моему, слишком далеко заходящая, чтобы быть вполне искренней… мы условились о двух часах в неделю и в субботу начнем… „Но, — добавил он, — я требую очень углубленного изучения пьес, и часто один урок уходит на работу над двумя страницами“»[146].
Сначала Каролина хотела ограничиться описанием занятий Листа с Валери лишь в письмах своим женевским родственникам, но, начиная с седьмого урока (15 января 1832 года), решила скрупулезно вести дневниковые записи, чтобы сохранить в памяти мельчайшие подробности бесценных указаний педагога, прекрасно понимая, что перед ней гений. Всего ею описаны 28 уроков; последний состоялся 30 марта 1832 года, и вскоре Каролина и Валери вернулись в Женеву.
Читая записки мадам Буасье, забываешь, что их герою исполнилось всего 20 лет. Конечно, во времена Листа люди взрослели значительно раньше, чем теперь. И всё же полная осознанность, можно сказать, выстраданность его целей и путей их достижения, а также их неизменность на протяжении жизни композитора поражают. В своем педагогическом методе Лист на практике осуществил универсальный синтез искусств. В не вошедшем в основной текст записок письме Каролины Буасье о первом уроке с Листом есть одна меткая характеристика: «Чувствуется, что этот замечательный музыкант мог бы быть живописцем, оратором, поэтом, ибо он воплощает всех этих лиц в своих восхитительных звуках»[147]. В описании восьмого урока читаем: «Он сыграл затем этюд Мошелеса… Прежде чем начать учить с Валери этот этюд, он прочел ей оду Гюго к Женни; он хотел разъяснить ей таким способом характер пьесы, аналогичный, по его мнению, характеру стихотворения. Он хочет, чтобы выразительность была основана исключительно на чувствах правдивых, глубоко прочувствованных и на совершенной естественности»[148].
К сожалению, мы не можем себе позволить останавливаться на тонкостях фортепьянной техники Листа и профессиональных особенностях приемов его преподавания — это область специальной музыковедческой литературы. Мы лишь кратко обрисовали сам подход Листа к исполнительскому искусству — принцип, а не метод, и этот принцип в очередной раз неопровержимо доказывает цельность его творческой натуры.
1832 год ознаменовался для Ференца не только плодотворной педагогической деятельностью, но и новым знакомством. В самом конце года предыдущего в Париж приехал «польский поэт фортепьяно» Фридерик Шопен (1810–1849). Сведений о дате первой встречи двух гениев не сохранилось; известно лишь, что ко времени концерта Шопена в Париже, состоявшегося 26 февраля 1832 года в зале Плейель[149], они уже были «добрыми приятелями».
Музыку Шопена Лист полюбил сразу и навсегда. Он почувствовал родственную душу, идущую в музыкальном искусстве теми же путями, что и он сам, и всячески стремился к личному общению с Шопеном, в отличие от Паганини. Вскоре они даже стали давать совместные концерты. Как же должны были быть счастливы их современники, которым выпала удача услышать игру двух величайших пианистов в истории!
Вот только если Листа в Шопене восхищало буквально всё — и композиторский талант, и исполнительское мастерство, — то Шопен относился к новому другу более критично, безоговорочно воспринимая лишь его талант пианиста и временами даже признавая его превосходство. Свидетельства тому — воспоминания современников и письма самого Шопена. Вот лишь один характерный пример: «Я пишу Вам и не знаю, что марает мое перо, так как сейчас Лист играет мои этюды и уносит меня далеко за пределы моих честных намерений. Я охотно усвоил бы его манеру передавать мои этюды»[150]. О сочинениях же друга Шопен отзывался далеко не столь восторженно, а временами и откровенно негативно. Нужно было обладать благородством, великодушием и незлобивостью натуры Листа, чтобы это никак не отразилось на его отношении к «коллеге по цеху». Более того, с момента первого знакомства с произведениями Шопена Лист стал активно пропагандировать их, не жалея сил. Он искренне желал превратить общение с близким ему по духу музыкантом в долгую дружбу. Однако этому желанию не суждено было сбыться.
Чтобы лучше понять поведенческие мотивы Листа и больше не останавливаться на психологическом разборе отдельных фактов его биографии, связанных с Шопеном, нам придется забежать немного вперед. Дружбу двух великих музыкантов нельзя назвать безоблачной. Это был тот вариант отношений, когда один человек любит, а другой лишь позволяет себя любить. В роли первого выступал Лист, второго — Шопен. В итоге их взаимоотношения постепенно охладели, практически сошли на нет, что было обусловлено несколькими причинами.
Во-первых, их характеры во многом были прямо противоположны. Чувствительную, надломленную, болезненную натуру Шопена неизбежно должен был раздражать деятельный, жизнелюбивый Лист. В основном этим раздражением и объясняется едкая ирония Шопена по поводу произведений коллеги, являющихся подлинными выразителями его личности.
Во-вторых, нельзя сбрасывать со счетов соперничество и даже открытую враждебность, которую со временем стали питать друг к другу некоторые близкие Листу и Шопену люди, в первую очередь Мари д’Агу и Жорж Санд.
