Дитер Болен - Ничего кроме правды
Я не всё разобрал, что он говорил, но в целом мне понравилось. Для меня было логичным, что раз Томас Андерс заработал два миллиона, мне тоже нужно получить хотя бы один.
Монти
Взбешённый, с привычной резью в животе, я полетел в штаб–квартиру BMG в Мюнхене, чтобы выложить начистоту, что я обо всём этом думаю. Они сидели там все, важные шишки и адвокаты, устроив задницу на мешке с деньгами, которые им не принадлежали.
«Я хочу денег! Я хочу миллион!» — требовал я.
А они все качали головой и говорили — нет, нет, нет. Два часа прошло в бесполезных переговорах, результат — ноль. Для обсуждения вдруг поднялся шеф BMG в Германии — грандсеньор с платочком в кармане пиджака, из того рода мужчин, что всегда готовы помочь перейти старушке на другую сторону улицы, а молоденьким девушкам — в его постель. «Слюшайтте, мы дадим малшику денег. Думмайю, на этом обссуждйение законшено.» Я никогда не забуду Монти, того, как он бросился мне на помощь, когда никто больше за меня гроша ломаного не дал бы: «Нет, подмат толькьо! Погльядите, чего он сумьел добиться. Говорью вам, вы ешчо увидите! Давайте, за работу!»
После этого решающего слова остальным пришлось согласиться и, скрипя зубами, подписать контракт. «И как должно называться это новое счастье?» На такой вопрос я не рассчитывал. Господи Боже, подкинь мне какую–нибудь идею! В поисках вдохновения я оглянулся. Меня озарило при виде заклёпок собственных джинсов. Там было написано «Blue System». Так получилось, что «Blue System» начала спонсировать «Blue System», и я переоделся из спортивок «Адидас» в драные джинсы.
Несмотря на все препоны, на все тормоза и прочие препятствия, «Sorry Little Sarah» вместе с моим хриплым голосом сразу же заняла тринадцатое место. Я снова доказал всем! Но теперь удивление было намного больше. Я избавился от своих кошмаров, скинул свой балласт. Сразу почувствовал себя лёгким и свободным. Боли в животе и язва желудка — награды за работу в Modern Talking исчезли бесследно. Я снова мог сосредоточиться на том, что интересовало меня сильней всего — на достижении успеха. Я выучил уроки и заплатил вовремя за обучение. И теперь я не нуждался в менеджерах и советчиках, чтобы спросить: «Хорошо будет, если мы теперь поедем в Англию? А как это — отправиться в турне?» У меня была лучшая музыка и тексты — мои собственные, лучший продюсер — я сам.
My Bed Is Too Big
Для съёмок «My Bad Is Too Big» я отправился с моей группой и с Энди в Шлепптау, в Калифорнию в индейскую резервацию. Первую ночь я провёл там, где и всегда, когда приезжал в Лос — Анджелес — в отеле «Беверли Хиллс». Здесь мне перебежал дорогу Франк Эльстнер, который мне всегда был очень симпатичен. И ещё он был потому полезен, что был королём «Wetten dass..?». И теперь я хотел проверить мои шансы, выступив у него с Blue System.
«Ты не мог бы представить нас в твоей передаче?» — допытывался я у Франка. И пытался приманить его, расписывая яркими цветами наш ударный клёвый видеопроект: «Слушай, Франк! Шик, блеск, Лас — Вегас! Клёвые люди! Мега–бюджет и суперрежиссёр! Это будет мега–хит! Лучше просто не придумаешь. Да, кстати, мы снимаем на шестьдесят шестом шоссе».
«Н-да, гм, может быть» — как всегда уклонился от ответа Франк. А потом переспросил: «66 шоссе? Ого! Тогда захватите побольше воды! Там очень сухо, только пустыня, скелеты и сухой кустарник. Будьте осторожны!»
Мы были горды собой и с нетерпением отправились в путь в сопровождении пяти фургонов. В багаже — множество канистр с водой и уважение к пустыне. Я представлял себе, как мы вечерами, подобно скаутам, будем разводить костры. Но едва мы добрались до пустыни, как пошёл дождь. Дождь с ураганом, готовый смыть всё. От него можно было спастись только на паркинге. Там мы и увязли. Все наши брюки, ботинки и футболки не высыхали несколько дней. Нас застигло наводнение. Я как наяву слышал слова Франка Эльстнера: «Возьмите побольше питьевой воды, парни!»
Каждый божий день мы с режиссёром советовались, не покончить ли с этим свинством. Потому что съёмки без дождя сожрали бы кучу денег. Потом, спустя неделю, солнце снова выглянуло.
После такой походной жизни я выглядел бледным и усталым. «Эй, я вас ещё удивлю! — пообещал я своей команде — сегодня к вечеру Боленский загорит так, будто его поджарили!» С этими словами я полез на крышу фургона. Я улёгся на спину, чтобы загореть, пока мы медленно раскатывали туда и сюда по пустыне в поисках подходящего места для съёмки.
Но когда ты едешь со скоростью 60–70 км/ч и ветер дует в лицо, то не замечаешь, как стало жарко и как сильно печёт солнце. Когда я через несколько часов спустился вниз, то был не чёрен как уголь, а красен как огнетушитель. Энди сказал мне: «Погляди, как ты выглядишь! Как настоящий индеец!»
Это был ужаснейший загар в моей жизни. Всё лицо покрылось гнойниками. Чтобы хоть как–то снять видео, меня вымазали килограммами тонального крема, а камера не снимала меня вблизи.
Но зато «My Bad Is Too Big» добился ещё большего успеха, чем «Sorry Little Sarah» — десятое место и полгода в чартах.
Марвин
После того, как я не меньше миллиона раз спел среди кактусов в пустыне «My Bad Is Too Big», мы с Эрикой сделали ещё сыночка Марвина Бенджамина. Мы рассчитывали, что ребёнок родится где–то в конце января 1989 года. В начале декабря в очередной раз Эрика решила принять ванну и при этом упала. Но мы ничего такого не подумали.
За три дня до рождества мы лежали в постели, и вдруг простыня под Эрикой стала мокрой. Она решила — отошли воды. В это раз ей вовсе не хотелось мчаться в клинику таким галопом, потому она принялась в темноте собирать сумку. В ванной она включила свет и увидела, что за ней тянется красный след: кровь. Она пронзительно закричала: «Дитер! Дитер! Дитер! — всё время только — Дитер! Дитер! Дитер!»
Я в ужасе проснулся. Она сидела на полу и плакала от страха. И при этом дрожала всем телом, будто её било током. «Вставай, Эрика! Всё будет хорошо! Не плачь! Мы сейчас вызовем врача!», я пытался успокоить её и набирал дрожащими пальцами номер клиники.
Женщины ведут себя в таких случаях иначе, чем мужчины. Женщины пугливы как серны, которые замирают на месте при виде фар и гибнут под колёсами. И если ты мужчина, то должен подавить в себе панику и спокойно сказать: «Тебе не надо бояться! Подожди, успокойся. Мы сделаем так–то и так–то!» Она была уверена, что потеряет ребёнка, причём по частям.
Прибыла больничная машина. Мне пришлось запереть Марка, которому было уже три года и который всё уже понимал, в кухне, чтобы он не видел крови. Тем временем санитары уложили Эрику на носилки и спешно увезли в клинику.
Я остался дома, так как не знал, что делать с Марком. Едва за Эрикой и врачами захлопнулась дверь, я позвонил матери и разрыдался в телефон: «Ребёнок мёртв! Ребёнок мёртв! Ребёнок мёртв!»
А в клинике тем временем проводились роды. Врачи извлекли абсолютно здорового младенца, который испуганно таращил глаза, потому что его вытащили так рано и грубо из его тёплой тёмной пещеры. Он весил не много, и пальчики у него были совсем тёмными. Марвин был самым прелестным ребёнком на свете. Все говорили, что он просто маленький Дитер, отчего я чрезвычайно возгордился.
Эрика провела рождество в клинике, а мои родители приехали, чтобы помочь нарядить ёлку. Я никак не мог найти игрушки и купил в супермаркете килограммы мелкой мишуры. Когда Марк через неделю поехал в клинику, чтобы посмотреть на своего маленького братика, то пожаловался Эрике: «Знаешь, мама, у нас на ёлке везде висела паутина. И гусь у бабушки подгорел». Это был замечательный праздник.
На здоровье!
Наша группа стала получать жутко много запросов от иностранных организаторов концертов, в числе прочих — от КГБ, который держал под своим контролем все заграничные группы, прибывавшие в СССР. Наше первое турне по европейской части Союза состоялось летом 1989 года и длилось 6 недель. Со мной обходились как с Папой Римским. Десять дней подряд мы выступали на Олимпийском стадионе, каждый день по два концерта, на каждом по 35 000 человек. Итого мы играли для семисот тысяч поклонников.
В следующем турне в том же году я получил орден «Герой русской молодёжи». В одном из московских музеев был установлен экран, на котором целый день крутили только мои видеоролики. Ты, должно быть, и впрямь велик, если тебя уже показывают в музее, думал я. Меня даже показали в выпуске вечерних новостей.
На главных московских магистралях — Ленинском проспекте, проспекте академика Сахарова висели баннеры с моим именем. А поскольку фамилия Болен, если написать её кириллицей, означает «больной», люди читали «Дитер болен». Но благодаря радио и телевидению они могли успокоиться, у меня ничего не болело, и я выступал.
В Ленинграде мы выступали на футбольном стадионе перед сотней тысяч человек. Внизу, на гаревой дорожке, предназначенной для выступления атлетов, тоже были фанаты. Я взобрался под самую крышу, чтобы помахать толпе. Женщины кричали на ломаном английском: «Дитрр, Дитрррр — и так далее, с 24 «Р» — wig me please!»
