Эдуард Мёрике - Блюз Сонни: Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах
Он тут же погасил свечи в обоих стоявших рядом с ним канделябрах, и среди мертвой тишины, воцарившейся в комнате, прозвучал грозный хорал «Смеяться кончишь ты этой же ночью». Словно бы из далеких звездных миров сквозь синий мрак ночи полились леденящие душу и тело звуки серебряных труб.
«Кто здесь? Отвечай?» — слышится голос Дон-Жуана. И вновь так же монотонно, как и прежде, раздается обращенный к молодому нечестивцу призыв не нарушать покоя мертвецов.
Когда в воздухе замерли последние отзвуки громовых аккордов, Моцарт снова заговорил:
— Тут уж я, разумеется, не мог остановиться. Стоит льду дать трещину в одном только месте у берега, как треск начинается по всему озеру, и слышится даже в самых отдаленных его уголках. Невольно я ухватился за ту же нить и дальше, в сцене ужина у Дон-Жуана, когда донна Эльвира только что удалилась и, следуя приглашению, появляется призрак. Вот послушайте.
Последовал длинный, наводящий ужас диалог, который даже самого хладнокровного слушателя подводит к границам человеческого разумения, а быть может, и заставляет преступить эти границы; мы как бы видим и слышим нечто сверхъестественное, и все наше существо начинает безвольно метаться от одной крайности к другой.
Уже отрешенный от человеческой речи, бессмертный дух усопшего все же снисходит еще раз до разговора. Как зловеще звучит его голос, будто поднимающийся и скатывающийся по ступеням незримой лестницы, когда, вскоре после первого леденящего душу приветствия, мертвец отвергает предложенную ему земную пищу. Он требует немедленного покаяния: мало отмерено призраку времени; а путь его долог, о, как долог! И у кого не замирает сердце и не трепещет душа от восхищения и страха, когда охваченный смятением Дон-Жуан с чудовищным упорством восстает против незыблемых основ мироздания, вступает в борьбу с адскими силами, пытаясь сдержать все возрастающий их натиск, сопротивляется, хитрит и, наконец, погибает, сохраняя все же в каждом движении свое полное превосходство?! При этом испытываешь примерно такое же ощущение, как при грандиозном зрелище разбушевавшейся стихии, при виде пожара, охватившего огромный корабль. Мы невольно как бы начинаем сочувствовать слепой, но величественной силе и, со скрежетом зубовным, разделяем те страдания, которые ей приходится терпеть в ходе ее бурного самоуничтожения.
Композитор кончил. Некоторое время никто не решался первым нарушить молчание.
— Поведайте нам, — заговорила наконец графиня еще прерывающимся от волнения голосом, — поведайте нам, прошу вас, что вы чувствовали в ту ночь, после того как отложили в сторону перо?
Словно пробудившись от сладостных грез, Моцарт устремил на нее просветленный взгляд и, немного подумав, сказал, обращаясь то ли к графине, то ли к жене:
— Надо признаться, под конец у меня закружилась голова. Сидя у раскрытого окна, я в едином порыве написал это отчаянное Dibattimento[20] вплоть до хора призраков и, после непродолжительного отдыха, встал, намереваясь пойти к тебе, Констанция, чтобы немного поболтать с тобой и успокоиться. Как вдруг мелькнувшая у меня в голове сумасбродная мысль заставила меня остановиться посреди комнаты. — Тут он на мгновение опустил взор, а когда снова заговорил, в голосе его послышалось едва заметное волнение. — Я сказал себе: «Что, если ты умрешь этой ночью и тебе придется оставить свою партитуру в таком вот незаконченном виде: обретешь ли ты покой в могиле?» Не отрываясь смотрел я на фитиль свечи, которую держал в руках, и на наплывы стекавшего с нее капля за каплей воска. При этой мысли меня на какую-то долю секунды пронзила боль, потом я подумал: «Если впоследствии рано или поздно кому-нибудь другому, возможно, даже итальянцу, будет поручено закончить мою оперу, он найдет все в полном порядке, начиная с интродукции до номера семнадцать, за исключением одного отрывка, — ему останется только подобрать эти крепкие, спелые плоды, упавшие к его ногам в высокую траву; все же он будет немного побаиваться средней части финала, как вдруг нечаянно обнаружит, что эта тяжелая каменная глыба почти что убрана с дороги: вот уж потешится он втихомолку. Быть может, он попытается присвоить мои лавры. Однако он обожжет себе на этом пальцы: ведь как-никак у меня найдутся верные друзья, которые знают мой почерк и бесстрашно защитят мою собственность от подобных притязаний». Тут я обратил взгляд к небу и от всей души возблагодарил Бога, а также твоего ангела-хранителя, милая женушка, который все это время так нежно держал руки над челом твоим, что ты спала, как сурок, и ни разу меня не окликнула. Но когда я наконец пришел к тебе и ты спросила, который час, я бойко солгал, сделав тебя на несколько часов моложе, потому что было уже около четырех. Теперь ты поймешь, почему не могла поднять меня с постели в шесть часов и должна была отослать кучера, велев приехать ему на другой день.
— Разумеется, — воскликнула Констанция, — только не воображай, хитрец ты этакий, что я была настолько глупа и ничего не заметила. Из-за такой безделицы, право, не стоило скрывать от меня, что ты намного продвинулся в своей работе.
— Да я вовсе и не потому молчал.
— Знаю уж — ты боялся, как бы не сглазили твое сокровище.
— Я доволен хотя бы тем, — воскликнул тут добродушный хозяин дома, — что нам не придется завтра ранить в самое сердце какого-нибудь достойного представителя венского кучерского сословия, если господин Моцарт partout[21] не сможет вовремя подняться с постели. Ведь приказ «Ганс, распрягай лошадей» воспринимается ими всегда очень болезненно.
Эта косвенная просьба об отсрочке отъезда, настоятельно поддержанная всеми присутствующими, вынудила наших путешественников изложить чрезвычайно веские причины, побуждающие их отказаться от такого предложения; однако обе стороны охотно примирились на том, что супруги уедут не слишком рано и еще составят хозяевам приятную компанию за завтраком.
Некоторое время гости не расходились и продолжали болтать, разбившись на небольшие группы. Моцарт искал кого-то глазами, по всей вероятности невесту; но так как ее здесь в эту минуту не оказалось, он простодушно задал предназначавшийся ей вопрос стоявшей поблизости Франциске:
— Каково ваше мнение о нашем «Don Giovanni»? Что хорошего могли бы вы предсказать ему?
— Я постараюсь, — ответила та со смехом, — от имени моей кузины дать как можно лучший ответ. По моему неразумному мнению, «Don Giovanni» должен с ума свести весь мир, а если сие не случится, то Господь Бог захлопнет свою музыкальную шкатулку, притом на неопределенный срок, и даст человечеству понять, что…
— И даст человечеству, — прервал ее дядя, — одну лишь волынку в руки и так очерствит сердца людей, что они будут поклоняться только языческим богам.
— Упаси нас Бог! — засмеялся Моцарт. — Однако мне думается, что в ближайшие шестьдесят — семьдесят лет, когда меня давно уже в живых не будет, объявится не один еще лжепророк.
Евгения подошла к ним вместе с бароном и Максом; незаметно разговор перешел на другие темы и вновь стал серьезным и содержательным, так что прежде, чем все разошлись, Моцарт услышал о своей опере еще немало метких суждений и лестных отзывов, преисполнивших его сердце надеждой.
Расстались далеко за полночь; до той поры никто и не почувствовал, как сильно нуждался в отдыхе.
На другой день в десять часов утра (погода ни в чем не уступала вчерашней) во дворе замка стояла красивая дорожная карета, нагруженная вещами наших гостей из Вены; граф подошел к ней вместе с Моцартом незадолго до того, как вывели лошадей, и спросил, нравится ли тому карета.
— Очень нравится; она кажется весьма удобной.
— Превосходно. В таком случае доставьте мне удовольствие и примите ее от меня на память.
— Не может быть! Вы это серьезно?
— А как же иначе?
— Пресвятые Сикст и Калликст! Констанция, посмотри-ка! — крикнул он жене, которая вместе с другими выглядывала из окна. — Этот экипаж теперь мой. Отныне ты будешь ездить в собственной карете!
Он обнял улыбающегося графа, обошел и осмотрел со всех сторон свою новую собственность, открыл дверцу, бросился на сиденье и крикнул:
— Мне сдается, что я стал столь же знатен и богат, как кавалер Глюк. Вот уж венцы глаза выпучат от удивления!
— Я надеюсь, — сказала графиня, — увидеть ваш экипаж на обратном пути из Праги, увитый гирляндами цветов.
Вскоре после этой веселой сцены карета, вызвавшая всеобщее восхищение, тронулась в путь, и лошади быстрой рысью помчали супружескую чету по направлению к большаку. Граф распорядился довезти Моцартов до Виттингау, где им предстояло взять почтовых лошадей.
* * *Если чудесные, милые люди некоторое время оживляли наш дом своим присутствием, если они сумели всколыхнуть дыханием своей свежей мысли всю нашу жизнь и дали нам испытать в полной мере радость гостеприимства, то с отъездом их у нас всегда возникает неприятное ощущение пустоты, по крайней мере до конца дня, поскольку мы вновь полностью предоставлены только самим себе.
