Шарль де Костер - Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях отважных, забавных и достославных во Фландрии и других странах
– Ни-ни, – ответила она, – а что тебе подать?
– Тебя, – сказал он.
– Слишком жирно для такой спички, как ты; не угодно ли другого мяса? – И, так как Уленшпигель промолчал, она продолжала: – А куда ты дел этого красивого, видного и полного товарища, которого я часто видела с тобой?
– Ламме? – сказал он.
– Куда ты девал его? – повторила она.
– Он ест в лавчонках крутые яйца, копчёных угрей, солёную рыбу (zuertjes) и всё, что может положить себе на зубы; и всё это он делает для того, чтобы найти свою жену. Ах, зачем ты не моя жена, красотка! Хочешь пятьдесят флоринов? Хочешь золотое ожерелье?
Но она перекрестилась.
– Меня нельзя ни купить, ни взять, – сказала она.
– Ты никого не любишь? – спросил он.
– Я люблю тебя, как моего ближнего, но прежде всего я люблю Господа нашего Иисуса Христа и Пресвятую Деву, которые повелели мне вести жизнь в чистоте. Тягостны и трудны обязанности этой жизни, но Господь поддерживает нас, бедных женщин. Некоторые всё же грешат. Твой толстый друг весельчак?
– Он весел, когда ест, печален, когда постится, и всегда мечтает. А ты весела или грустна?
– Мы, женщины, – ответила она, – рабыни тех, кто паствует над нами.
– Луна? – сказал он.
– Да, – ответила она.
– Я скажу Ламме, чтобы он пришёл к тебе.
– Не надо, – сказала она, – он будет плакать, и я тоже.
– Видела ты когда-нибудь его жену? – спросил Уленшпигель.
– Она грешила с ним и потому присуждена к суровому покаянию, – отвечала она со вздохом. – Она знает, что он уходит в море ради торжества ереси. Тяжело помыслить об этом сердцу христианскому. Охраняй его, когда на него нападут, ухаживай за ним, если он будет ранен; его жена поручила мне просить тебя об этом.
– Ламме мой брат и друг, – сказал Уленшпигель.
– Ах, – сказала она, – почему бы вам не возвратиться в лоно нашей матери, святой католической церкви?
– Она пожирает своих детей, – ответил Уленшпигель и вышел.
Как-то в мартовское утро, когда дул резкий ветер и лёд становился всё толще вокруг корабля Трелона, не позволяя ему выйти, его моряки и солдаты развлекались разгульным катаньем на санях и коньках.
Уленшпигель был в трактире, и хорошенькая прислужница, видимо удручённая и как бы не владея собой, вдруг проговорила:
– Бедный Ламме! Бедный Уленшпигель!
– Почему так жалостно? – спросил он.
– О горе, горе, – сказала она, – зачем вы не веруете в святость мессы? Вы бы, конечно, попали в рай, и в этой жизни я тоже могла бы спасти вас.
Видя, что она, насторожившись, слушает у дверей, Уленшпигель сказал ей:
– К чему ты прислушиваешься? Как падает снег?
– Нет.
– Ты слушаешь, как завывает ветер?
– Нет, – повторила она.
– Прислушиваешься к весёлому шуму наших смелых моряков в соседнем кабачке?
– Смерть приходит тихо, как вор, – сказала она.
– Смерть? – вскричал Уленшпигель. – Я не понимаю тебя: подойди и скажи.
– Они там! – сказала она.
– Кто они?
– Кто? – ответила она. – Солдаты Симонен-Боля, которые вот-вот бросятся на вас во имя герцога. За вами здесь ухаживают, как за быками, которых готовят на убой. Ах! – вскричала она, заливаясь слезами. – Зачем я не узнала об этом раньше?
– Не плачь и не кричи, – сказал Уленшпигель, – но оставайся здесь.
– Не выдай меня, – сказала она.
Уленшпигель быстро вышел, побежал по всем кабачкам и трактирам, оповещая на ухо моряков и солдат:
– Испанцы подходят.
Все бросились к кораблю и, наскоро изготовившись к бою, ждали врага. Уленшпигель сказал Ламме:
– Видишь, там на набережной стоит стройная бабёнка в чёрной юбке с красной оборкой, скрывшая своё лицо под белой накидкой?
– Это мне всё равно, – ответил Ламме, – мне холодно, и я хочу спать.
И, завернувшись с головой в плащ, он точно оглох.
Уленшпигель узнал женщину и крикнул ей с корабля:
– Хочешь с нами?
– С вами хоть в могилу, – ответила она, – но я не могу.
– А хорошо бы сделала, – сказал Уленшпигель, – но подумай: соловей в лесу счастлив и распевает свои песни там; но когда он покидает лес и летит навстречу опасностям открытого моря, навстречу урагану, он ломает свои маленькие крылышки и гибнет.
– Я пела дома и пела бы вне дома, если бы могла. – И, приблизившись к кораблю, она сказала: – Возьми это снадобье для тебя и твоего друга, который спит тогда, когда надо быть на ногах.
И она убежала, крича:
– Ламме, Ламме! Сохрани тебя Бог от всего дурного, вернись цел и невредим!
И она открыла лицо.
– Моя жена, моя жена! – кричал Ламме и хотел спрыгнуть на лёд.
– Твоя верная жена, – отвечала она.
И побежала со всех ног.
Ламме чуть было уже не спрыгнул с палубы на лёд, но один солдат удержал его, схватив за плащ. Он кричал, плакал, умолял, чтобы ему позволили уйти. Но профос сказал ему:
– Если ты уйдёшь с корабля, тебя повесят.
Ламме всё-таки хотел броситься на лёд, но один старый гёз удержал его, говоря:
– Сходни мокры, ты промочишь себе ноги.
И Ламме упал на свой зад, безутешно плача и твердя:
– Моя жена, моя жена! Пустите меня к моей жене!
– Ещё увидишься с ней, – сказал Уленшпигель, – она любит тебя, но Бога любит больше, чем тебя.
– Чертовка упрямая! – кричал Ламме. – Если она любит Бога больше, чем мужа, зачем она является мне такой прелестной и вожделенной? А если она меня любит, то зачем покидает?
– Можешь ты видеть дно в глубоком колодце? – спросил Уленшпигель.
– Горе мне, – стонал Ламме, – я скоро умру.
И, бледный и возбуждённый, он остался на палубе.
Между тем приблизились люди Симонен-Боля с сильной артиллерией.
Они обстреливали корабль, который отвечал им. И ядра их разбили весь лёд кругом. Вечером пошёл тёплый дождь.
Ветер дул с запада, море бурлило подо льдом и поднимало здоровенные льдины, которые сталкивались, поднимались, падали, громоздились друг на друга; и это было небезопасно для корабля, который, едва заря разогнала ночные тучи, поднял свои полотняные крылья, как вольная птица, и поплыл навстречу открытому морю.
Здесь они присоединились к флоту господина де Люме де ла Марк, адмирала Голландии и Зеландии, в качестве главнокомандующего, несшего фонарь на мачте своего корабля.
– Посмотри на него хорошенько, сын мой, – сказал Уленшпигель, – этот тебя не пощадит, если ты вздумаешь, вопреки приказу, уйти с корабля. Слышишь, точно гром, гремит его голос. Смотри, какой он громадный, широкоплечий. Обрати внимание на его длинные руки с крючковатыми ногтями. Посмотри на его глаза, круглые, холодные орлиные глаза, посмотри на его длинную остроконечную бороду, которую он не будет стричь до тех пор, пока не перевешает всех попов и монахов, чтобы отомстить за обоих казнённых графов. Смотри, – он страшен и жесток; он без долгих слов повесит тебя, если ты будешь вечно ныть и визжать: «Жена моя».
– Сын мой, – сказал Ламме, – бывает, что о верёвке для ближнего говорит тот, у кого шея уже обвита пеньковым воротником.
– Ты первый его наденешь: таково моё дружеское пожелание, – сказал Уленшпигель.
– Я увижу, как ты, вися на верёвке, высунешь на аршин из пасти твой ядовитый язык.
И им обоим казалось, что они шутят.
В этот день корабль Трелона захватил бискайское судно, нагружённое ртутью, золотым песком, винами и пряностями. И оно было вышелушено и очищено от экипажа и груза, как бычья кость под зубами льва.
В это же время герцог Альба наложил на Нидерланды гнусные и жестокие налоги, обязав всех обывателей, продающих своё движимое и недвижимое имущество, платить тысячу флоринов с десяти тысяч. И налог этот стал постоянным. Все продавцы и покупатели чего бы то ни было вынуждены были платить королю десятую долю продажной цены. И в народе говорили, что товар, перепроданный десять раз в течение недели, целиком достаётся королю.
Так шли к гибели и разрушению торговля и промышленность.
И гёзы взяли Бриль, морскую крепость, которая была названа рассадником свободы.
II
В первые дни мая под ясным небом гордо несся корабль по волнам. Уленшпигель пел:
Пепел Клааса стучит в моё сердце…
В нашу страну ворвались палачи.
Силу, меч и огонь против нас обратили.
Подлых шпионов купили они.
Там, где царили мир и любовь,
Сеют доносы они, недоверье…
Смерть живодёрам! Бей, барабан,
Бей, барабан войны!
Да здравствуют гёзы! Бей, барабан!
Крепость Бриль – в наших руках!
Взят и Флиссинген, к Шельде ключ!
Милостив Бог, – и Камп-Веере наш!
Что ж молчали зеландские пушки?.. –
Есть у нас порох и пули,
Есть и ядра из чугуна…
С нами Господь! Кто ж устоит против нас?
Бей, барабан – барабан войны и победы!
Да здравствуют гёзы! Бей, барабан!
Меч обнажён. Будь бесстрашным, сердце,
Твёрдой, рука! Меч обнажён.
Долой десятину – разоренье народа!
Смерть палачу! Петлю ворам!
Клятвопреступному королю – мятеж!
Мы подняли меч за наши права.
За очаг наш, за жён и детей
Меч обнажён… Бей, барабан!
Сердце бесстрашно, рука тверда.
Долой десятину! Долой позорную милость!
Бей, барабан войны! Бей, барабан, бей!
– Да, друзья и братцы, – говорил Уленшпигель, – да, в Антверпене перед ратушей они соорудили великолепный помост, покрытый красным сукном; на нём, точно король, восседает герцог Альба на троне, окружённый своими солдатами и челядью. Когда он хочет благосклонно улыбнуться, он делает кислую рожу. Бей в барабан, зови на войну!
