Генри Джеймс - Бостонцы
– Если она выйдет за него, как я могу быть уверена, что после этого вас так же будет волновать проблема, занимающая сейчас все наши мысли – её и мои? – этот вопрос сам вырвался у Олив, но даже ей самой он показался немного резким.
Реакция миссис Бюррадж была достойна восхищения.
– Вы думаете, что мы изображаем заинтересованность только ради того, чтобы заполучить её? Это не слишком мило с вашей стороны, мисс Ченселлор. Но, конечно же, вам приходится быть очень осторожной. Я уверяю вас, мой сын сказал мне, что он искренне верит, что ваше движение посвящено величайшей проблеме самого ближайшего будущего, и сейчас оно вступило в новую фазу. На, как же он это назвал? Стезю реальной политики. Что касается меня, то не думаете ли вы, что я не хочу получить всё то, что женщина может получить, или откажусь от преимуществ или привилегий, которые мне предлагают? Я не привыкла кричать на каждом углу о чём-либо, но как я вам только что сказала, у меня есть свои более тихие способы проявить рвение. Если все ваши партизаны будут не хуже меня, у вас всё будет в порядке. Вы можете сказать, что не можете представить себе Генри разъезжающим следом за женой, которая выступает с публичными воззваниями. Но я уверена, что есть огромное количество вещей, которые происходят независимо от того, можем мы их себе представить или нет. Генри – джентльмен до кончиков ногтей, и нет такой ситуации, в которой он не будет вести себя тактично.
Олив поняла, что им действительно очень нужна Верена, и не могла представить, чтобы получив её, они не обращались с ней хорошо. Она даже подумала, что они будут слишком баловать её и, возможно, испортят. В этот момент она осознала, что сама обращалась с Вереной незаслуженно строго. У неё были сотни протестов, возражений и возмущений. Она лишь не могла выбрать, с чего начать.
– Я думаю, вы никогда не видели доктора Тарранта и его жену, – заметила она с мягкостью, которую считала своей неотъемлемой чертой.
– Вы имеете в виду то, что они абсолютно ужасающи? Мой сын сказал, что они просто невыносимы, и я вполне готова к этому. Вы спросите, как мы решим всё с ними? Моя дорогая юная леди, мы решим эту проблему так же, как и вы!
У миссис Бюррадж были готовы ответы на все вопросы. У неё даже был готов ответ, когда её посетительница удивилась, почему они обратились именно к ней, ведь мисс Таррант вольна как ветер, её будущее в её собственных руках и в подобные вещи вообще никому не следует вмешиваться.
– Дорогая мисс Ченселлор, мы вовсе не просим вас вмешаться. Мы просим лишь о том, чтобы вы не вмешивались.
– И вы пригласили меня только за этим?
– За этим, и за тем, что я упомянула в своей записке. Чтобы вы повлияли на мисс Таррант, и она осталась у нас на неделю или две. Это то, о чём я действительно очень вас прошу. Оставьте её нам ненадолго, и мы позаботимся обо всём остальном. Это может прозвучать самонадеянно – но она хорошо проведёт время.
– Это не то, для чего она живёт, – сказала Олив.
– Я имею в виду, что она будет выступать каждый вечер! – ответила с улыбкой миссис Бюррадж.
– Мне кажется, вы слишком сильно стараетесь. Вы действительно верите – хотя и притворяетесь, что это не так, – что я могу контролировать её действия, и даже её желания, насколько это возможно, и ревную к любым отношениям, которые она может завести. Я могу представить, что мы, возможно, производим такое впечатление, но это доказывает лишь, как мало понимают посторонние люди наш союз, и насколько легкомысленно по сей день воспринимаются многие элементы деятельности женщин, как сильно следует изменить общественное мнение по отношению к ним. И я считаю ваше отношение ко мне одним из проявлений этой легкомысленности, – мисс Ченселлор продолжила, – меня удивляет, что вы не понимаете, насколько мало я заинтересована в том, чтобы отдать вам мою добычу.
Если бы в этот момент мы смогли заглянуть внутрь миссис Бюррадж, я подозреваю, что мы бы увидели, что её заметно раздражает тот высокомерный тон, которым эта сухая, застенчивая, упрямая провинциальная женщина называет её легкомысленной. Если Верена ей нравилась почти настолько же сильно, как она пыталась убедить мисс Ченселлор, то к самой мисс Ченселлор она испытывала неприязнь, которую никогда не смогла бы почувствовать к Верене. Нет сомнений, что отчасти именно раздражение заставило её сказать, несмотря на то, что она предостерегала себя не говорить слишком много:
– Конечно, с нашей стороны глупо считать, что мисс Таррант сочтёт моего сына неотразимым, особенно после того как однажды отказала ему. Но если она продолжит упрямиться, разве это обезопасит вас от других претендентов?
То, как мисс Ченселлор поднялась со стула, услышав эти слова, явно продемонстрировало хозяйке дома, что если она собиралась отомстить ей, немного припугнув, то эксперимент можно считать удачным.
– Каких других претендентов вы имеете в виду? – спросила Олив, стоя очень прямо и глядя на неё с высоты своего роста.
Миссис Бюррадж – раз уж мы начали наблюдать за её внутренним миром, то давайте продолжим этот процесс, – не имела в виду никого конкретного. Но вспышка возмущения этой девушки пробудила в ней череду ассоциаций, и она вспомнила джентльмена, который подошёл к ней в музыкальном зале, после речи мисс Таррант, когда она беседовала с Олив и которому молодая леди оказала столь холодный приём.
– Я не имею в виду никого конкретного, но вот, например, тот молодой человек, которому она попросила меня отправить приглашение на мою вечеринку, кажется мне похожим на поклонника, – миссис Бюррадж тоже встала, теперь она была ближе к своей собеседнице. – Неужели вы думаете, что сможете всегда сдерживать такую юную, милую, привлекательную, умную, очаровательную девушку, как она, сдерживать её порывы, лишать её одной из составляющих жизни, защищать от опасностей – если вы считаете их опасностью – которым подвергается каждая женщина, если только она не обладает исключительно отталкивающей внешностью? Моя дорогая юная леди, вы позволите мне дать вам маленький совет? – миссис Бюррадж не стала ждать, пока Олив ответит на её вопрос. Она продолжила тут же, как будто точно знала, что собирается сказать и понимала, как это нужно сказать именно сейчас: – Не пытайтесь сделать невозможное. У вас в руках хорошая вещь. Не надо портить её, стараясь, чтобы она прослужила, как можно дольше. Если вы не согласны на лучшее, возможно вам придётся принять худшее. Если вы хотите её безопасности, то мне кажется, она будет в куда большей безопасности с моим сыном, ведь в противном случае она может стать добычей авантюристов, эксплуататоров или людей, которые, получив, запрут её навсегда.
Олив опустила глаза. Она чувствовала, что ужасное предположение миссис Бюррадж очень близко к истине, и что её совет также можно назвать разумным. Она не хотела давать никаких обещаний прямо сейчас. Она хотела уйти и обдумать мудрые слова миссис Бюррадж наедине с собой, и торопилась оказаться где-нибудь, где сможет побыть в одиночестве и подумать.
– Я не знаю, почему вы решили, что это правильно – послать за мной только для того, чтобы сказать это. Мне совершенно безразлично, как ваш сын собирается устраивать свою личную жизнь, – и она плотнее завернулась в манто, отворачиваясь.
– Очень любезно с вашей стороны, что вы пришли, – невозмутимо сказала миссис Бюррадж. – Подумайте о том, что я вам сказала. Я уверена, вы поймёте, что не зря потратили этот час.
– Мне и без того есть, о чём подумать! – неискренне воскликнула Олив, так как знала, что слова миссис Бюррадж будут преследовать её.
– И скажите ей, что если она удостоит нас своим коротким визитом, весь Нью-Йорк будет у её ног!
Это было именно то, чего хотела Олив, но из уст миссис Бюррадж это звучало как насмешка. Мисс Ченселлор отступила, оставив без ответа заверения хозяйки дома, что та очень обязана ей за то, что она согласилась прийти. Выйдя на улицу, она поняла, что очень взбудоражена, но не от слабости: она спешила, взволнованная и сбитая с толку, чувствуя, что её невыносимая совесть ощетинилась как разъярённый зверь, что это предложение действительно очень выгодно для Верены, и она не сумеет убедить себя ничего ей об этом не говорить. Конечно, если Верене понравится идея получить от Бюрраджей всё, что они смогут предложить, опасность того, что Бэзил Рэнсом сумеет как-то увлечь её, станет незначительной. Вот о чём думала Олив, следуя по Пятой авеню в этот прекрасный день, который ей самой казался серым. Она и сама думала, что если Верена решит остаться у Бюрраджей, это лишит Бэзила Рэнсома его запала – он может решить, что у него при его бедности нет никаких шансов против людей, имеющих такое богатство и положение. Она не думала, что он легко отступится от своих целей – он не казался ей настолько малодушным. Но это всё же был шанс, и его не следовало упускать. Сейчас она понимала, что речь идёт не просто о временном пребывании у них Верены, но фактически о подарке или даже сделке, хотя и на крайне либеральных условиях. Невозможно использовать Бюрраджей как укрытие, основываясь на предположении, что они безопасны, так как они стали опасными едва заявили о своём сочувствии их взглядам и о том, что просто предлагают девушке более широкие возможности. Олив думала об этом снова и снова, и всё больше убеждалась, что всё это фантазии и фарс. Но нельзя было исключать вероятность, что Верена по-настоящему поверит им. Когда перед мисс Ченселлор вставал сложный выбор, требующий действовать в соответствии с долгом, она забывала обо всём, чувствуя, что этот вопрос должен быть решён тотчас же, прежде чем можно продолжить жить дальше. Сейчас ей казалось, что она не может вернуться в дом на Десятой улице, пока не решит, можно ли доверять Бюрраджам. Доверять для неё означало быть уверенной, что они не смогут завоевать Верену, но в то же время пустят Бэзила Рэнсома по ложному следу. Олив была практически уверена, что ему не достанет смелости преследовать её в этих сверкающих позолотой салонах, путь в которые ему в любом случае будет закрыт после того, как мать и сын поймут, чего он добивается. Она даже спросила себя, не будет ли Верена лучше защищена светскими условностями в Нью-Йорке, чем кузиной врага в Бостоне. Она продолжила идти по Пятой авеню, не замечая перекрёстков, и через некоторое время с удивлением поняла, что дошла до самой площади Вашингтона. К этому времени она пришла к разумному выводу, что Бэзил Рэнсом и Генри Бюррадж не смогут завладеть Вереной одновременно, так что опасностей было не две, а одна. Эта мысль обрадовала её, так как теперь предстояло решить, какое из двух зол было большим, с учётом того, что ей придётся иметь дело лишь с одним из них. Она продолжила идти через площадь. Деревья и газоны начали зеленеть и выпускать почки, фонтаны плескались в солнечном свете, дети со всего квартала играли в игры, требующие разрисовывать мелом дорожки, сидя развалившись прямо под ногами у прохожих, и маленькие кучерявые и растрёпанные человечки катили свои обручи под присмотром французских нянь, словом, всё детское народонаселение заполняло весенний воздух высокими голосами, нежными и неокрепшими, как тонкая молодая травка. Олив немного побродила там и, наконец, села на одну из бесчисленных скамеек. Уже очень давно она не занималась таким глупым и бессмысленным времяпровождением. Было множество вещей, которые ей следовало сделать, пока она ещё в Нью-Йорке. Но она либо забыла о них, либо подумав, решила, что сейчас неподходящее время. Она пробыла там целый час, с волнением обдумывая одни и те же вопросы. Ей казалось, что в её судьбе наступил критический момент. Прежде чем она встала, чтобы вернуться на Десятую улицу, она приняла решение, что самую большую опасность представлял Бэзил Рэнсом. Если Бюрраджи получат Верену, они не смогут отнять её у Олив настолько, насколько это сделает он. Именно у него, прежде всего, у него они её отнимут. Она пришла в дом на Десятой улице и слуга, который впустил её, сказал что мисс Таррант ушла с джентльменом, который пришёл к ней утром и ещё не вернулась. Олив остановилась как вкопанная. Часы в холле показывали три.
