Жан-Жак Руссо - Рассуждение о начале и основании неравенства между людьми
Человек дикий, имея тело свое одним только себе орудием, о котором он известен, употребляет его на разные предприятия, к которым по неимению подобного их переобучения мы совсем неспособны; а в сем наше искусство точно, отъемлет у нас и силу и проворство, которое приобретать того нужда обязывает. Когда бы он имел топор, могла ли бы его рука ломать столь твердые сучья? Когда бы он имел пращу, кидал ли бы он рукою камень так сильно? Когда бы он имел лестницу, мог ли бы он взлезать так легко на дерево? Когда бы он имел коня, мог ли бы он быть столь быстр в бегании? Дай человеку просвещенному время собрать все свой махины вокруг себя; нет никакого сомнения, чтобы он не преодолел свободно человека дикого. Но если хочешь видеть к сражение еще паче неравное, поставь их обоих нагих и безоружных друг против друга: тогда скоро познаешь, какое есть преимущество иметь непрестанно все свои силы в своей воле, быть всегда готовым на всякой случай, и носить себя всегда, так сказать, всего с собою.[7]
Гоббесий утверждает, что человек естественно неустрашим, и только ищет всегда нападать и сражаться. Один славный Философ думает сему противное, а Кумберланд и Пуфендорф уверяют, что ничего нет столь робкого в природе, как человек, что он всегда трепещет и готов бежать при наималейшем шуме, слух его поражающем, при малейшем движении им примечаемом. Но сие, может быть, от предметов для него неизвестных; и я не сомневаюсь, чтобы он не ужаснулся при всяком новом позорище, ему представляющемся; каждый раз, когда не может он различить физического добра или зла, которого он от оного ожидать должен, ни сравнить сил своих с предлежащею ему опасностью; обстоятельства редкие в состоянии естественном, к которому все вещи имеют течение толь единообразное, и вид земли не подвержен сим трепетным и непрестанным переменам, каковые нам причиняют страсти наши, и непостоянство соединенных народов. Но человек дикий, живущий между зверей, и с малых лет имея случай драться с ними, скоро делает сравнение; а чувствуя себя, что он более превосходит их проворством, нежели они превосходят его силою, научается их не бояться. Приведи медведя или волка в схватку с диким, твердым проворным и смелым, каковы они и все, вооруженным камнями и доброй палкой: тогда увидишь, что опасность будет, по крайней мере, взаимная, что после нескольких таких опытов, звери несклонны будучи нападать друг на друга, неохотно нападут на человека, в котором они нашли столько же зверства, как и в себе. В рассуждении зверей, которые действительно имеют более силы, нежели он имеет проворства, то против таких он уподобляется других бессильным животным, которые на то не смотря, бытие свое сохраняют, с тою выгодою для человека, что он не меньше их имея способности к бегу, и находя на деревах убежище почти верное, может при всякой встрече избирать или бегство или сражение. Присовокупим еще, что и того не видно, чтобы какой-нибудь зверь естественно побуждаем был с человеком сражаться, выключая то, где требует собственная себя защита, или безмерный глад ниже того, чтобы зверь показывал против человека те наглые враждебные чувствия, которые кажется как возвещают, что один род определен от природы на съедение другому.
Другие страшнее прежних неприятели, и от которых человек не имеет равных средств к защищению себя, суть естественные немощи, то есть: младенчество, старость и болезни телесные всякого рода, знаки печальные нашей слабости, из коих первые два свойственны всякому животному, а последние принадлежат особливо человеку, живущему в обществе, Я примечаю еще, в рассуждении младенчества, что мать, нося повсюду своего младенца с собою, имеет способы его питать гораздо свободнее, нежели всякая самка из большей части зверей, которые принуждены ходить взад и вперед непрестанно и с великим трудом, с одной стороны для соискания себе пищи, а с другой для написания млеком или для прокормления своих де ней. Правда, что ежели случится женщине погибнуть, младенец гибнет с нею почти неизбежно и что сие бегство есть общее премногим другим родам, которых дети чрез продолжительное время не в состоянии сами себе искать пищи; и если детство наше против других родов долее, то и жизнь наша против их гораздо долголетнее, по чему еще равенство между ими и нами в сем случае тоже,[8] и хотя есть в рассуждении продолжения первых лет, и числа детей,[9] другие правильно оные не принадлежат к моему содержанию, у старых людей движущихся и дышащих уже мало, потребность пищи уменьшается вместе со способностью запасать оную, а как дикая жизнь отдаляет от них простуду и подагру, да и сама собою старость изо всех болезней есть та, коей помощь человеческая к исцелению почти неудобна то исчезают они наконец, так что совсем неприметно, когда они престают существовать, и почти так, что не чувствуют они того и сами.
Что касается до болезней, я не буду подтверждать тщетных и ложных возражений, какие обыкновенно большая часть людей, быв здравыми, делают против врачества, но попрошу только о том, есть ли какое основательное примечание, по которому бы возможно было заключить, что в странах, где сия наука более находится в небрежении, человеческая жизнь была бы короче против тех, в которых оная наблюдается совсем должным попечением? Да и как сие может быть, когда мы сами себе более болезней навлекаем, нежели сия наука может снабжать нас врачебным зельем! Чрезмерное неравенство в способе жизни, как то излишняя праздность одних, непомерный труд других, удобность раздражать и довольствовать жадность и сладострастие, пища, с искусством избираемая для богатых, которая наполняет их горячими соками, и производит толь частое несварение в желудке, и худая яства бедных, иногда и совсем никакой не имеющих, которых таковой недостаток принуждает обременять себя алчно при случае, когда они оную обретают, словом, излишество всякого рода, неумеренные восторги страстей, изнурения, труды, истощения духа, печали, бесчисленные заботы, чувствуемые во всяком состоянии, которыми души непрестанно объемлются вот все те пагубнейшие свидетельства тому, что большая часть наших болезней причиняются нам с нас самих, которых бы мы почти всех могли избежать, храня способ жизни простой, единообразной и уединенной, какой предписан нам от природы. Я осмелюсь почти уверить, если она определила нам быть здравыми, то рассуждения есть состояние противоестественное, и человек рассуждающий есть животное совсем испорченное. Когда представишь себе твердое тела сложение диких, по крайней мере тех, которых мы еще не погубили нашими крепкими спиртами; когда рассудишь о том, что они не знают других болезней, кроме старости и ран, тогда весьма склонен будешь верить, что легко можешь сочинить историю человеческих болезней по следам истории об общежитиях. Таковое мнение было Платоново, который рассуждает по некоторым врачествам, употребленным или одобренным от Падалира и Махаона при осаде Троянской, что разные болезни, каковые сии врачества долженствовали возбуждать, не были тогда совсем известны между людьми.
С таковым малым источником болезней, человек, находясь в природном состоянии, почти, не имеет нужды во врачествах, а еще менее того во врачах; род человеческий с сей стороны отнюдь не худшее имеет состояние против всех других животных. Весьма легко можно узнать от охотников, часто ли находят они в травле зверей больных. Попадаются многие им, которые имеют знаки гораздо глубоких ран, некоторые с перебитыми костями, а иногда и совсем с переломленными членами, но которые исцелены никаким другим врачом, как только одним временем, и не иною воздержностью, кроме обыкновенной их жизни, а тем однако ж не хуже врачества исцелились совершенно, не быв притом мучимы прорезыванием, отравляемы лекарствами, и истощаемы недопущением к пищи. Словом, какую бы пользу ни приносило врачество, порядочно исправляемое, ко всегда то известно, что если дикий болезнующий оставленный самому себе, не имеет ожидать помощи, кроме как от одной природы, то не имеет он также ничего и опасаться кроме одной болезни, но сие то часто дает им великое преимущество пред нами.
Должно нам остерегаться, чтоб не смешивать дикого человека с теми, коих мы ныне видим пред глазами нашими. Природа содержит всех животных, оставленных ее попечению с такою особливою любовью, которая кажется доказывает нам сколько она ревнует о своем праве. Конь, вол, кошка и сам осел, живущие в лесах по большей части имеют стан выше, и все телосложение крепче, сильнее, тверже, и бывают гораздо бодрее, нежели те, кои находятся у нас в домах. Они теряют половину своих выгод, учинившись домашними; и можно сказать, что все наши попечения, кои мы прилагаем к их содержанию и прокормлению, ни к чему иному служат, как только отводят их от прямой их породы. Подобно так и о самом человеке: он, учинившись общественным и невольником, становится слаб, робок и уничижителен, а способ жизни его, роскошной и сластолюбной, довершает истощать вдруг и силу и бодрость его. Присовокупим еще, что между состояний дикого человека и живущего в обществе, различие должно быть еще более, нежели между дикими и домашними скотами: ибо человек и прочее всякое животное сохраняется природою равно, а все те выгодности, которые человек присваивает себе сам с излишеством пред зверями, им укрощаемыми, составляют только же особенных причин, для которых оп чувствительнее от своего рода отдаляется. Не можно почитать за великое нечастые сим первым людям, ниже за некоторую трудность к сохранению своему, их наготу, недостаток в жилище, и лишение всех тех бесполезностей, которые мы считаем толь потребными. Если тело их не обросло шерстью, то не имеют они в том и надобности, находясь в теплых местах; да скоро узнают они, и их самых холодных употреблять к укрытию себя кожи побежденных ими зверей и если они только две ноги для бегания имеют, то имеют за то еще две руки, способность к защищению себя и к доставлению надобностей. Дети их начинают ходить, может быть, несколько поздно и с трудом, но матери их могут носить их свободно, выгода, которой все прочие роды не имеют, в которых мать, будучи преследуема, находит себя принужденной или оставлять детей своих, или измерять путь свой по их следам. Наконец, разве полежишь сии особливые и случайные стечения обстоятельств, о которых буду я говорить после сего, и которые могут и совсем не случиться, впрочем, ясно видимо изо всего состояния сего дела, что первый кто сделал себе одежду или жилище, доставил себе тем вещи весьма малонужные, понеже он без них до того пробавлялся, да и не видно для чего бы он не мог сносить, возмужав, такую же жизнь, какую сносил с младенчества своего.
