Генрих Фольрат Шумахер - Береника
Он взглянул на нее с изумлением.
– Ты что-то скрываешь от меня, Саломея, – сказал он с возрастающим беспокойством. – У тебя на уме что-то страшное…
Она улыбнулась принужденной улыбкой.
– Что страшного в том, что мне хочется облегчить последние минуты Тамары? Подумай, она была мне так близка, она мне почти сестра. Я бы хотела утешить ее, ободрить. Ничего, кроме этого, я не могу теперь сделать…
– Ты клянешься мне?
– В чем?
– В том… Часто случалось, что осужденные избегали последних мук… им доставляли перед казнью яд или кинжал.
Она гордо покачала головой.
– Иудейка не боится смерти, на которую идут ее братья.
– Но ты, ты, Саломея…
– Ты думаешь, что я могу покинуть тебя? О нет! Раз попав в Рим, нельзя уйти из него: поэтому… право, Фронтон, я начинаю верить в твою любовь. Она делает тебя ребенком.
Она позвала проходившего мимо привратника, чтобы он открыл ей дверь. Этерний поспешил за ней.
– Саломея, еще раз, молю тебя…
Она остановилась, улыбнулась ему и сказала.
– Я люблю тебя, Фронтон, я люблю тебя.
Она сказала это шутливым, почти насмешливым голосом, и рука, которая коснулась лба Фронтона, была холодной и сухой.
Через четверть часа толпы женщин, детей и стариков потянулись, связанные попарно, на арену. Там, в отгороженном от зрителей помещении воспроизведен был в миниатюре вид Иерусалима. При виде хорошо знакомых башен и кровель иудеи огласили воздух воплями бесконечной скорби и простерли закованные в цепи руки к сверкающему золотом храму.
Все было воспроизведено с мельчайшими подробностями. Белая постройка расположена была террасой, как мраморный храм. Воспроизведены были ворота, зал Соломона с мраморными колоннами, кедровой крышей и пестрым мозаичным полом, царское место с тремя входами, коринфские колонны, между которыми в Иерусалиме некогда торговцы предлагали свои товары. Жертвенный алтарь высится среди отделения для священнослужителей. В предверьи к внутреннему храму воспроизведена была даже гигантская виноградная лоза – символ власти жрецов. И как в Иерусалиме, так и здесь, святыня была завешана вавилонским ковром с вытканными в нем четырьмя священными красками, символами четырех стихий.
Над крышей поднимались бесконечные золотые острия. На храме Господнем они служили для того, чтобы отпугивать птиц, а здесь… здесь к ним привязали беззащитных пленников. Из подвалов до них доносился глухой рев зверей.
Саломея оставалась у Тамары и Мероэ до последней минуты. Но она не обменялась ни единым словом со своей подругой из Птолемаиды. Только, когда они встречались глазами, у обеих мелькала на лице улыбка. Этерний Фронтон стоял рядом с Саломеей и смотрел на нее с любовью и тревогой. Он все еще чего-то опасался.
Слуга принес распоряжение цезаря. Народ возмущался – слишком долго его заставили ждать.
Фронтон схватил Саломею за руку и потащил ее от помоста, на котором находились осужденные. В эту минуту появился Домициан узнать о причине задержки. Невольно Фронтон выпустил руку Саломеи и побежал к сыну Веспасиана.
Копия храма вознеслась наверх; на его крыше между осужденными были Тамара и Мероэ. Рядом с ними был Хлодомар, вооруженный коротким мечем. Он один был освобожден от оков. В ногах у Тамары сидел кто-то. В ту минуту, когда помост подняли наверх, она с криком безумного восторга обняла Тамару. Это была Саломея.
Этерний Фронтон вздрогнул от звука знакомого голоса и посмотрел вверх. Он отшатнулся, и лоб его покрылся холодным потом. Саломея кивнула ему, улыбаясь.
– Кто однажды видел Рим, уже его не оставит. О, как я люблю тебя, Этерний Фронтон, как я люблю…
Он крикнул рабам, чтобы они остановили машину. Но было уже слишком поздно. Храм иудейского Бога появился уже на арене, приветствуемый оглушительным ревом толпы.
Из груди Этерния Фронтона вырвался страшный крик. У него было отнято то единственное, что он любил. Жизнь его снова станет такой, как прежде, пустой и безрадостной Еще более безрадостной, чем прежде, когда он не знал любви и не ощущал в ней потребности. Теперь он навсегда одинок.
* * *Игры закончились. Смеясь и болтая, зрители уходили из театра. Регуэль был среди них.
Он ни о чем не думал и не знал, куда идет. Ему было безразлично, что бы ни случилось. Он даже не думал о мести. Все исчезло.
Он едва обернулся, когда чья-то рука легла ему на плечо. Перед ним было желтоватое лицо с острой черной бородой. Он с трудом припомнил, что где-то уже видел его, и даже несколько раз. Сначала на триумфальном шествии цезарей, потом на улице, когда встретил Саломею. Когда это было – вчера? Один день стал для него вечностью.
– Не останавливайся, – шепнул неизвестный, озираясь. – Шпионы цезаря теперь повсюду. Пойдем рядом, как беспечные римляне, которые разговаривают о пышности и блеске недавнего зрелища.
Регуэль отвернулся.
– Я тебя не знаю, – сказал он.
Незнакомец улыбнулся и подошел к нему совсем близко.
– А я слежу за тобой с тех пор, как увидел тебя вчера.
– Почему?
– Я знаю, кто ты. Я боюсь, что и ты можешь попасть в руки римских палачей. Особенно теперь, когда исчезла единственная твоя опора в Риме – первая жертва зверей.
Рука Регуэля невольно ощупала спрятанный под платьем кинжал, и он с недоверием посмотрел на незнакомца.
– Я тебя не понимаю.
– Не бойся предательства, – ответил незнакомец на иудейском наречии. – Регуэль, сын Иоанна из Гишалы, священен для несчастных детей Израиля, даже если бы Иегуда бен Сафан не был другом твоего великого отца.
– Регуэль, сын Иоанна из Гишалы? – повторил Регуэль. – Я не знаю, за кого ты меня принимаешь. Я Александр, купец из Дамаска, и привез товары для…
– Хвалю твою осторожность, – перебил его незнакомец. – Я бы и сам на твоем месте поступал точно так же. Но так как я все-таки надеялся повидать тебя, то я захватил с собой одно письмо; твой отец написал мне его из Гишалы, когда Иосиф бен Матиа обвинил его в предательстве.
Он передал Регуэлю маленький свиток. Регуэль узнал почерк отца. Иоанн извещал своего друга, Иегуду бен Сафана в Тивериаде, об измене галилейских союзников и о пленении его родственников Веспасианом в Птолемаиде. Он уговаривал его примкнуть к восстанию в Иерусалиме.
– Я тогда тяжело заболел, – объяснил Иегуда Регуэлю, – и не мог последовать воззванию героя. А когда я поправился, было уже слишком поздно: Иерусалим был уже осажден Титом.
Он опустил голову, и Регуэлю показалось, что глаза его полны слез.
– Что же теперь привело тебя в Рим? – спросил он.
Незнакомец наклонился к Регуэлю.
– Месть, – проговорил он тихим, но твердым голосом. – Я надеюсь отомстить осквернителям нашей святыни. Мазада, крепость у Мертвого моря, еще не взята римлянами, еще стоит Александрия, и в городах Азии тысячи храбрых мужей ждут подходящей минуты, чтобы возобновить войну. Я жду подходящей минуты, чтобы поднять мятеж. Как только Рим затеет новую войну, все равно где, в Германии или Британии, иудейские воины объединятся, и наступит конец порабощению Израиля.
Регуэль с изумлением посмотрел на него и грустно покачал головой.
– Иерусалим погиб, – сказал он со вздохом, – и никогда не возродится. Напрасные мечты. То, чем Рим завладел, он никогда больше не выпустит из своих рук…
Незнакомец нахмурился, глаза его засветились мрачным огнем.
– Неужели же эти нечестивцы безнаказанно будут топтать все человеческое? Неужели они без страха наказания будут пользоваться наградой за свои преступления? Никогда! Мщение ближе, нежели они думают. – продолжал он, понижая голос. – Здесь, в Риме, собрались уже единомышленники, мы имеем доступ к их дворцам, их самым скрытым покоям, и доверенные рабы их выдают нам все тайны. Измена погубила Иерусалим, измена восстановит его.
Он поднял с угрозой руку к зданию, перед которым они остановились. Регуэль поднял глаза и вздрогнул. Это был дворец Тита. Здесь жила Береника.
Сознание священного долга, завещанного отцом, наполнило душу Регуэля. Береника здесь. Он должен проникнуть в эти стены.
– Верно ли я тебя понял? – быстро спросил он; всякая осторожность становилась излишней относительно единомышленника и друга отца. – У тебя есть связи в дворцах знатных римлян? И в этом тоже?
– Зачем ты спрашиваешь? – спросил Иегуда с внезапным недоверием. – Ведь ты же говоришь, что отчаялся в спасении Иерусалима?
– Иерусалима? Да. Но я хочу мести. Да, Иегуда я должен сознаться тебе. И я живу одной только мыслью и…
Он рассказал все о том, что делал для того, чтобы попасть к Беренике и совершить задуманное. Когда он сказал, что ему удалось при помощи Саломеи попасть в ложу царицы, Иегуда неодобрительно покачал головой.
– Никогда бы, – сказал он, – твое намерение не могло быть исполнено там, среди толпы, которая неустанно следит за ненавистной всем иудеянкой. Ее охраняет раб. Если бы раздался крик о помощи, в ту же секунду туда поспешили бы телохранители Тита. Береника дорога сыну Веспасиана, и он сумеет защитить ее.
