Жюль Гонкур - Шарль Демайи
– И вы ищите это противоядие, доктор, вы верите в целебность этих вод?
– И да, и лет. Совершенно нет. Но, кроме введения железа в кровь, они ведут к двум великим лекарствам, которые я очень чту, как единственно помогающие в малокровии: к пище и движению, т. е. к отдыху и движению крови… Все заключается в этом по-моему мнению…
– А гидротерапия, доктор?
– Это только толчок… удар хлыста… и ничего более… Теперь, в моей системе, какую действительную и обязательную трату сил нужно предписать? Какая самая большая деятельность циркуляции крови переносима этим усталым телом? Какая верная доза питательных элементов подойдет к этому ослабевшему темпераменту? Сколько времени нужно для усвоения этого лечения? Одним словом, сколько месяцев понадобится для изменения, для того, чтобы лечение произвело действие, чтобы я сделал из вас человека, которого с головы до ног охватывает приятная теплота, человека, аппетит которого заявляет о часе обеда, наконец, человека, ум и сердце которого охватывает детская веселость? Потому что каждый здоровый человек – весел, знайте это… Сколько времени нужно, чтобы заставит преобладать в вас обращение артериальное над венозным?.. Ах, сколько тут материала для шарлатана и за неимением шарлатана – для человека добросовестного… А время спешит, милостивый государь, в этом нельзя сомневаться. Нервная система доведена в настоящее время до последней крайности. Стремление к комфорту, требования карьеры, положения, денег, роскоши, конкуренция, не имеющая границ ни в чем, породили расточительность сил, воли, развития, одним словом, полную растрату человеческих способностей и страстей. Деятельность каждого с верхних до нижних ступеней была удвоена, утроена, учетверена. Все мы возбуждены… даже наши дети, лепечущий ум которых мы взращиваем, как взращивают растение в горячей почве. Это лихорадочное движение жизни, раздражение, почти кризис всего, что составляет нежную и как бы нематериальную сторону нашего существа… Однако, я оседлал моего конька; тем хуже для вас.
– Совсем нет, доктор, – отвечал Шарль, – вы видите, как я вас слушаю; продолжайте же, прошу вас… Я никогда не слыхал, чтобы медицина говорила так.
– Пусть я преувеличиваю! Но возьмите всех тех, мозг которых постоянно работает, постоянно стремится к богатству или славе; возьмите банкиров, деловых, государственных людей; возьмите артистов, писателей, класс, на который старый Цельзий в свое время обращал внимание патологии; эту толпу людей, живущих почти единственно впечатлениями, наслаждениями, обольщениями, разочарованиями нравственными поражениями; этот мир людей, для которых тело есть лоскут, что-то прицепившееся к их уму, которое они тащат за собой; эта огромная семья, все те, внутри которых чередуются счастливые события и благоденствие то возвышается, то падает, династии, продолжающиеся десять лет, успехи и забвение этого века, века пожизненных знаменитостей, века, поедающего людей, вещи, богатства, правительства, славы, надежды… Знаете ли вы, что свирепствует в этом веке, как дизентерия в лагере? Анемия, а в конце анемии – легочная чахотка, раз в желудке, сумасшествие… И тут вы найдете против меня много моих собратьев, которые только с большим трудом называют подобные причины действительными. Они изучат, с терпением, со страстью проанализируют в достохвальных монографиях все видоизменения влияния злоупотребления алкоголем, наследственности, нищеты, вредных для здоровья профессий; они не пропустят ни одного химического и физического действия материальных причин. Но в нравственных причинах они потеряют почву: ни до чего более не касаясь, их скальпель будет отрицать. А какая пропасть между нервными приступами, на границе тела и души, в её изгибах, в её движениях, которые происходят от причин, не имеющих ни веса, ни специфической величины, или от нравственного влияния на чувство! А сколько материала для изучения!.. И потом, нельзя быть только доктором: надо быть священником и доктором, быть исповедником вполне, иметь искреннее призвание без оговорок, без умолчания… И тогда только можно сделать что-нибудь из этой великой идеи: «О влиянии нравственных фактов на физические факты человеческого организма»… Что я вам говорил? Я говорил вам о работе, о напряжении умственных способностей… Что такое усиленная, ускоренная мысль? Перегорание крови, огонь, сжигающий тело и оставляющий одни уголья… Животное масло, идущее на мозг, есть самое существенное в питании, в крови. Человеческий тип вырождается. Это распространено в родовитых семьях, в падающих королевских династиях… Видели вы в Лувре этих испанских королей?.. Какая усталость старой крови! Может быть, это было болезнью римской империи, некоторые императоры которой обладают какими-то оплывшими чертами лица, даже в бронзе. Но тогда было хорошее средство. Когда общество истощалось с психологической точки зрения, происходило нашествие варваров, которые вливали в него свою молодую кровь Геркулесов. Кто же спасет мир от анемии в XIX веке? Может, через несколько лет произойдет вторжение рабочих в общество?..
– О, доктор! – сказала Мария, – какая мысль!
– Извините, сударыня, я крестьянин, сын крестьянина. С десятью су в день, которые я имел в Париже на еду, мне трудно было выучиться говорить фразы, которые не шокировали бы женщин. Я предпочитал, признаюсь вам, давать из них два моему водовозу, чтобы тот будил меня в три часа утра.
Доктор встал.
– Останьтесь же, доктор, – сказал Шарль, – и садитесь… Каким образом вы не имели удач при такой сильной воле?
– Каким образом? Посмотрите на меня… Находите ли вы меня похожим на салонного доктора? Нет. Ну, вот и причина… Однако, я еще должен ехать сегодня вечером в Виллантро. Вы знаете, кстати, моя лодка к вашим услугам. Утомляйте себя. Двигайте как можно более руками и ногами… Только избегайте на Сене слишком свежих вечеров и утренников… Организм ваш здоров, обещаю вам еще раз крови совершенно новой, если вы захотите быть крестьянином в продолжение нескольких месяцев. Особенно – никакой работы…
LIX
– Шарль?
– Что?
– Куда мы пойдем гулять сегодня вечером?
– К Четырем Дорогам хочешь.
– Ты находишь очень красивыми твои Четыре Дороги?
– О!.. Ведь это прогулка… Хочешь пойдем на ферму Пиго?
– Где мы были третьего дня?
– Да.
– Не очень много здесь окрестностей… Что это за деревня… там на верху?.. Ты не знаешь?
– Там?.. нет… не знаю.
– Там звонят в колокола целый день.
– Да.
– Покачай меня… Ай! Не так сильно, злой… вот так… чуть-чуть… Я нахожу, что гамак усыпляет. А ты?
– Меня он укачивает.
– Знаешь, дом, который нас интриговал… с закрытыми окнами… ты еще всегда мимо проходил… Софи сказала мне, что там живут старые девицы, старинного дворянского рода… Что, есть двенадцать часов?
– Уже прошло.
– Почтальон приходит в одиннадцать часов?
– В одиннадцать… в одиннадцать с половиной… Ты ждала чего-нибудь?
– О, я ждала не ожидая… Кто же мне будет писать?.. Письмо от мамаши я получу через два дня, я думаю… Ах, как ты думаешь, я найду шерсти в Труа.
– Ты меня спрашиваешь? Я думаю, да.
– Тогда не стоит писать в Париж…
– Ты разве не привезла своей работы?
– Нет, я думала… я забыла.
– У меня есть книги, хочешь почитать?
– Да… как-нибудь… завтра напомни мне спросить их у тебя. – Движение гамака то замедлялось, то ускорялось. Шарль молчал. Марта, лежа в гамаке, закинув руки за голову, смотрела в небо. Через пять минут молчания:
– Ах, туча, – промолвила Марта.
– Прости меня, моя кошечка, – сказал Шарль, – это моя вина, ты скучаешь.
– Я скучаю? Почему ты это думаешь?
– Потому что ты одна… потому, что тут нет развлечений, у тебя никого нет, кроме меня, довольно печальное общество, больной…
– О! Боже мой, общество… Ведь ты знаешь, какая я. Разве я тебя мучила когда-нибудь с тех пор, как я замужем, желанием идти куда-нибудь на бал, в театр, скажи? И если ты думаешь, что я хотела бы поехать в такое место, как Трувиль, например… я привезла с собой только две шляпки, так что…
– Но я сказал это, моя милая, не для того… Только, так как тут настоящая яма, я боюсь, повторяю, чтобы ты не соскучилась… и я упрекаю себя…
– Надо сперва тебе вылечиться, неправда ли? – сказала Марта сухим тоном.
Через несколько минут Шарль произнес:
– Ужасная погода сегодня…
– Совсем нет, мой друг, я не нахожу… Ты преувеличиваешь.
– Ты не находишь, что погода неприятная, раздражающая?
– Ты страдаешь мой друг, это все твои нервы…
LX
С этого дня Марта удвоила свой скучающий, угнетенный вид, раздражающий особенно своим нежным тоном, своим упорным терпением, своей кажущейся ласковостью, своей аффектацией снисходительности и прощения к состоянию болезни Шарля. Это было противоречие, безропотное как скорбь, спокойно относившееся к мнениям Шарля, как смерть равнодушная к пытке; ангельское противоречие, так сказать, по поводу всего, по поводу вкуса вод в Сен-Совёре, по поводу оттенка цветка, качества говядины, высоты дерева, по поводу всего, что они видели, ели, пили, делали, думали. Наконец, Марта, истощив предлоги, дошла до противоречия в грамматике, до споров об орфографии и она мучила Шарля, предлагая биться об заклад по поводу трудностей причастий!.. Для человека больного болезнью Шарля трудно было найти более успешную пытку.
