Софья Сегюр - Сестра Грибуйля
ФРАЗИ. – Слишком уж он молод!
НАНОН. – А что, лучше всего службу исполнять столетнему жандарму? Собачье ремесло! Бегать день и ночь по морозу, по снегу, по дождю, по ветру, по солнцу, по пыли! Проводить ночи неподвижным, как столб, подстерегая сквернавцев, которых вечно не удается схватить! Позволять себя оскорблять, колотить, без права дать сдачу, ответить пощечиной или ударом дубины! Как вы полагаете, сколько требуется силы, здоровья, смелости, чтобы терпеть такой букет мерзостей? Как вы думаете, седовласый или вовсе лысый жандарм согласился бы вести подобную жизнь на тройной каторге?
ФРАЗИ. – Я этого не говорю; без сомнения, вы правы; но все это не доказывает, что господину кюре следовало бы допустить, чтобы Каролина поступила в услужение к жандарму.
НАНОН. – Право, я об этом ничего не знаю; по-моему, это такое же занятие, как любое другое; зато я бы ее не тащила на своем горбу!
Женщины так увлеклись обсуждением будущего Каролины, что не заметили, как отворилась дверь, кюре вошел в комнату и опустился на колени у одра Грибуйля, рядом с Луизон, которая крепко спала, уткнувшись головой в матрац. Ему невольно пришлось услышать большую часть разговора, который опечалил его, обнаружив недружелюбное отношение Нанон к бедной Каролине. Он раздумывал, как поступить, чтобы избавить ее от грубостей и бесцеремонных попреков старой служанки. Ни один дом, кроме его собственного, не мог послужить ей пристанищем. Г-н Дельмис, вероятно, с охотой принял бы ее обратно, но его жена не допустила бы подобное возвращение. После долгих и печальных размышлений он воззвал к Господу, с просьбой о помощи в принятии решения, и ему явилась внезапная мысль ускорить брак Каролины, что могло бы без дальнейших проволочек предоставить ей ту защиту, которую так горячо желал ее брат.
Укрепившись в этом решении, он подошел к двум болтуньям и явился перед ними, словно привидение. Они разом испустили вопль, который разбудил старую Луизон, заставив ее подпрыгнуть. Все трое упали на колени в ужасе, который только усиливался молчаливой неподвижностью священника.
– Встаньте, несчастные безумные создания, – сказал он наконец; – я слышал ваш глупый разговор. Нанон, ваш тяжелый нрав, недобрый тон препятствуют труду милосердия, который я собирался исполнить; и чтобы не давать вам повода для угрюмых и оскорбительных слов, я ограничусь тем, что продержу у себя бедную Каролину только в течение пятнадцати дней; по истечении этого срока я последую вашему совету и передам ее в руки славного капрала, он не убийца, как вы его назвали, а истинный друг бедного Грибуйля.
Обе женщины подняли на священника удивленные глаза.
Нанон пыталась извиниться, но кюре вышел, не слушая ее.
– Ну вот! Новое дело! Как может господин кюре допустить подобное неприличие? Мыслимо ли оставить молодую девушку на произвол шайки жандармов! – вскричала Нанон, как только дверь закрылась.
– А кто тому виной? – ответил пронзительный голос ее подруги Фрази. – Не этого ли вы только что требовали? Надо полагать, господин кюре считает ее в большей безопасности рядом со славными и честными людьми, чем в компании сплетницы вроде вас.
НАНОН. – Сплетница! Ах! Вот как! Ах! Так вы позволяете себе выдавать меня за сплетницу и клеветницу? Не видать вам счастья в раю, это точно! Никогда больше, ни в кои веки не позову вас читать по покойникам!
ФРАЗИ. – Не очень-то и надо! Хорошенькое дело – провести ночь в компании с особой такого тяжелого нрава и недоброго тона, как сказал наш добрый господин кюре! Вот минуты не прошло, как он именно так и сказал!
Нанон собиралась нанести ответный удар, но Луизон пристыдила обеих за недостойное поведение у смертного ложа; после нескольких бесплодных попыток ей удалось помирить неприятелей, и все трое пришли к общему решению приступить к чтению молитв по покойнику. Ночь прошла в тяжелой печали; все устыдились своей горячности. Нанон особенно усердно раскаивалась, что дала волю злобным словам.
На следующий день люди, назначенные для погребальных церемоний, пришли положить бедного Грибуйля в гроб, который должен был до скончания веков заключать его останки. Затем начались приготовления к погребению, которое кюре назначил на следующий день.
XXIX. Погребение и свадьба
Капрал до самой ночи занимался формальностями, необходимыми для заключения факта преступления и смерти. Выполнив свою задачу, он направился к дому священника, чтобы получить известия о Каролине; он застал ее грустной, то и дело на глаза наворачивались слезы, которые ей не удавалось скрыть, несмотря на все присутствие духа и смирение. Она с ласковой улыбкой встретила его и возобновила прерванный утром разговор; она уверилась, что брат не был в одиночестве, припомнила некоторые подробности о его предчувствиях, видениях матери и ангелов; она улыбалась при воспоминании о Жако и об испуге, с которым Грибуйль высказывал свои мрачные предположения. Капрал осторожно осведомился о дне и часе погребения и пообещал взять на себя руководство процессией. Вернулся священник; он заговорил с капралом о необходимости ускорить заключение брака и после погребения Грибуйля, не откладывая приступить к оглашению помолвки и другим положенным формальностям. Капрал взглянул на Каролину, чтобы угадать ее желание.
– Я поступлю по совету господина кюре, – произнесла она, отвечая на его взгляд.
КЮРЕ. – Вот и хорошо, дитя мое, я вновь узнаю вашу обычную разумность и мягкость; мы с капралом сделаем все, что полагается.
КАРОЛИНА. – Я бы хотела только, чтобы все свершилось без торжества и шума, только в узком кругу, как этого требует наша сердечная скорбь.
КАПРАЛ. – Точно так же и я думаю, Каролина. Единственным приглашенным на свадьбу будет наш бедный брат, о чем он и просил перед смертью.
Каролина заплакала, священник улыбнулся.
Следующий день прошел, как и предыдущий: слезы перемежались улыбками.
Наступил день похорон. Огромная толпа сопровождала гроб, смерть бедного Грибуйля стала городским событием, каждый пожелал отдать последний долг его великодушной преданности, проводив останки к месту упокоения. Процессию возглавляли капрал и г-н Дельмис: Каролина, укрывшись в уголке церкви, беспрестанно молилась и плакала, но чувствовала себя окрепшей духом и утешенной, словно душа брата проникла в ее собственную. Когда гроб вынесли из церкви и направились на кладбище, Каролина проследовала за ним в отдалении и, упав на колени за деревом, почти полностью скрывшим ее от процессии, разразилась неудержимыми слезами при мысли о долгой разлуке, на которую обрек их Господь. Но, в прежнем смирении и покорности, она возблагодарила Бога за то, что он принял брата в лоно блаженного пребывания и избавил его от неизбежных и длительных страданий.
Все еще погруженная в слезы и молитвы, она почувствовала прикосновение чьих-то заботливых рук; это были кюре с капралом, которые перед уходом с кладбища подошли отвлечь ее от скорби. Глаза капрала были еще мокры от слез; он молча помог невесте подняться и, поддерживая ее од руку, отвел к месту временного проживания, которое предоставило ей милосердие доброго священника.
Пятнадцать дней, которые предшествовали их свадьбе, прошли мирно; старая Нанон не осмеливалась слишком ворчать, ее сдерживал страх перед капралом; стоило ей отважиться на небольшой выпад против Каролины, ему было достаточно только произнести свое ужасное «гм!», чтобы остановить ее. День свадьбы прошел так же спокойно, как и предыдущие. Г-н Дельмис и один из его друзей были шаферами Каролины; со стороны капрала ими стали двое его сослуживцев. После церемонии у священника был устроен завтрак для новобрачных и свидетелей. Затем компания разделилась. Капрал с женой отправились со свадебным визитом на могилу бедного Грибуйля. Когда Каролина, стоя на коленях рядом с мужем, просила брата благословить их союз, необычайное спокойствие наполнило их сердца. Они обменялись своими ощущениями.
– Это молитвы брата, – сказала Каролина, сжимая руку мужа.
– Он обещал заботиться о нас, – ответил капрал, удерживая руку жены.
Капрал отвел Каролину к себе; она тут же занялись наведением порядка в хозяйстве; проведя здесь несколько дней, они решили оставить неуютное и слишком тесное жилище и устроиться в доме Каролины.
– Меня ожидают там лишь хорошие воспоминания, – сказала она мужу; – в них нет печали, ведь те, кого я любила, скончались такими же добрыми христианами, какими прожили там свою жизнь.
Каролина вернулась к своему прежнему ремеслу портнихи; работа, в которой никогда не было недостатка, приняла столь большие размеры, что ей пришлось нанять одну, затем двоих, а затем еще нескольких работниц. Их дом процветал во всех отношениях: Господь благословил их милосердие и доброту, даровав многочисленных детей; они были воспитаны в христианском духе матерью и отцом – истинными христианами – и стали родительской радостью и гордостью.
