Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени
– Положимъ; ну, а онъ?
– А какъ по вашему мнѣнію?
– Кажется, и онъ къ тебѣ неравнодушенъ.
– И превосходно! Значитъ, обѣ эти статьи вамъ очень хорошо извѣстны, и вы остаетесь покойны.
– Ахъ, Marie, я вижу, что ты не хочешь быть откровенной со мною.
– Вотъ ужь я не хочу! Скажите, что вамъ угодно знать?
– Да ты не станетъ отвѣчать мнѣ.
– Развѣ я это доказала?
– Ну, если такъ, то скажи, какіе ваши планы?
– Самые мудреные: онъ ничего, и я ничего, я время у насъ проходитъ, какъ нельзя лучше.
– Однакожь всему бываетъ конецъ.
– Будетъ я этому конецъ; подождите я увидите.
– Ахъ, ma chère, дождусь ли я?
– Имѣйте терпѣніе.
– Какъ бы хотѣлось мнѣ увидѣть тебя подъ вѣнцомъ! воскликнула Софья Кузминишна и потянулась поцаловать Marie.
– Ха, ха, ха, ха! Какія вы странныя, Софья Кузьминишна! Будто только и счастья, что подъ вѣнцомъ?
– Вотъ видишь, ma chère, какъ ты неоткровенна!
– Соглашаюсь; а вы будете откровенны?
– Отъ всей моей души.
– Скажите-жь мнѣ: когда вы были счастливѣй – тогда ли, какъ ожидали вѣнца; тогда ли, какъ стояли подъ вѣнцомъ, или тогда, какъ вышли изъ подъ вѣнца?
– Ахъ, ma chère, во всѣ три раза я была счастлива!
– Однако, какой номеръ больше вамъ нравился?
– Разумѣется, когда желанія мои совершились.
– Стало быть, номеръ третій. Но кажется, для полноты этого номера, вы не такъ давно искали кого-то и чего-то другаго.
Такой безстыдный намекъ на соблазнительную интригу въ устахъ дѣвушки показывалъ уже крайнее растлѣніе ея сердца: но чего нельзя ожидать отъ дѣвицъ, побывавшимъ въ школѣ господъ Пустовцевыхъ!..
Софья Кузьминяшна вспыхнула. Она, такъ великодушно и самоотверженно пожертвовавшая своимъ "другомъ дома", она увидѣла, что доблестей и подвига ея ни цѣнятъ, какъ должно, а прямо въ лицо бросаютъ съ грязью насмѣшки и презрѣнія. Задыхаясь отъ злобы, Софья Кузьминишна никакъ не могла собраться съ отвѣтомъ.
– А я могу васъ увѣрить, Софья Кузьминишна, спокойно продолжала Marie, играя снятымъ съ руки браслетомъ, что вы несравненно были счастливѣй, ожидая вѣнца.
– Что жь изъ этого? злобно сказала мадамъ Клюкенгутъ.
– А вотъ что: я теперь, какъ вы сами же не разъ мнѣ говорили, счастлива, хоть не думаю о вѣнцѣ, – за чѣмъ же счастье вѣрное мѣнять на невѣрное? За чѣмъ искать того, что уменьшаетъ счастье? Ну, Софья Кузьминишна, скажите жь теперь, кто изъ насъ откровеннѣй?
Таковы почти всегда бывали разговоры Marie со всякимъ, кто затрогивалъ ее и кого впрочемъ удостоивала она своей довѣренности. Другія барыни и подступить къ ней не смѣли съ подобными распросами. Холоднымъ и гордымъ обхожденіемъ съ ними она умѣла держать ихъ въ приличномъ отдаленіи, и извѣщаемая Пустовцевымъ о сплетняхъ то и или другой изъ обычныхъ посѣтительницъ ихъ дома, она на всякій случай приготовляла для каждой изъ нихъ неотразимое словцо, которое онѣ инстинктивно предугадывали, по пословицѣ, знаетъ кошка чье сало съѣла, и потому сами избѣгали короткости съ безславимой ими Marie.
– Нуте-съ, Валеріанъ Ильичъ, говорилъ, напримѣръ, Трухтубаровъ, вставая отъ карточнаго столика и предоставляя партнерамъ разсчитывать въ его пользу свои проигрыши: какъ же ваши сердечныя?
– А ваши карточныя? спрашивалъ его въ свою очередь Пустовцевъ.
– Благодаря Бога, хороши.
– И мои недурны.
– Мы играемъ съ осторожностію.
– А я такъ бью навѣрняка.
– О, да вы опасный человѣкъ!
– Не совѣтую вамъ связываться со мной.
– Глядите, не обремизьтесь.
– Не хлопочите; я играю безъ приглашенія.
– А скоро кончится ваша пулька?
– Какъ только сыграемъ то, что поставили.
– А потомъ?
– Если кому придется давать сдачи мелочью, то сыграемся направо, налѣво.
– Такъ-съ. Но вѣдь игра можетъ затянуться.
– Что жь такое, если это доставляетъ удовольствіе играющимъ?
– А если кому изъ нихъ наскучитъ?
– Можетъ сказать прямо, тогда сквитаемся.
– А если вы останетесь въ проигрышѣ?
– Не пойду къ вамъ занимать капиталовъ благоразумія, говорилъ Пустовцевъ, небрежно отходя отъ собесѣдника.
– Бритва! говорилъ потомъ Трухтубаровъ, возвращаясь къ столику для полученія наличностей.
– А что-съ Ловеласъ нашъ? спрашивалъ одинъ изъ игравшихъ.
– Опасный человѣкъ! отвѣчалъ Трухтубаровъ, укладывая выигрышъ въ бумажникъ.
– Удивляюсь ослѣпленію Онисима Сергеича!
– А вы думаете, онъ дѣйствуетъ спроста? прибавлялъ другой партнеръ.
– Да, конечно… протяжно говорилъ Трухтубаровъ, это дѣйствительно… есть признаки… но однакожь…
– Да я вамъ скажусь, это препродувная бестія! Онъ очень хорошо разсчиталъ, что Пустовцевъ партія хоть куда, и состояньишко есть, и на ходу человѣкъ.
– Предотавленъ ужь въ надворяые.
– Посмотрите, какъ ловко спровадилъ онъ Софьина-то! Какъ мастерски оплелъ онъ его! Отговорилъ отъ дуэли, чтобъ не испортить дѣла. Увѣряю васъ, что этотъ старый хрычъ плутъ большой руки. Въ одно ухо влѣзетъ, въ другое вылѣзетъ!
– Ну, ужь вы слишкомъ!..
– Нѣтъ, не слишкомъ. Ужь какъ хотите, а на правду чортъ!
– Да ужь не спорьте, Семенъ Семенычъ, поддакивалъ чорту на правду первый партнеръ. Но однакожь, какая подлость уронить честнаго человѣка изъ-за какихъ нибудь тамъ своихъ видовъ!
– На томъ свѣтъ стоитъ, Иванъ Игнатьевичъ, говорилъ Трухтубаровъ.
– Ужь какъ себѣ хотите, а а никогда не рѣшился бы на такой пассажъ.
– Это потому, что у васъ нѣтъ дочки.
– И слава Богу, подхватилъ партнеръ, тотъ что на правду-то чортъ. А то, знаете, чудо какъ пріятно было бы видѣть такіе авантюры, какіе продѣлываетъ меньшая-то съ этимъ… тьфу!
– Что правда, то правда, подтверждалъ Трухтубаровъ. Уму непостижимо, до чего дошла теперь молодежь, уму непостижимо!
– Да чего еще! говорилъ все тотъ же чортъ на правду, – просто, обнимаются!
– Да не безъ того, я думаю, наединѣ-то, прибавилъ съ усмѣшкою первый партнеръ.
– Но однакожь, какова безпечность-то родителей, какова безпечность-то! говорилъ Трухтубаровъ, качая головой.
– Да всѣ они въ заговорѣ, всѣ! заключалъ господинъ тотъ, что чортъ на правду-то. Я хоть сей часъ, сію минуту готовъ сказать самому….
– О чемъ это, господа философствуете? громко спрашивалъ подошедшій въ эту пору Нобѣда.
– Да вотъ-съ, Онисимъ Сергевичъ, отвѣчалъ чортъ-то на правду, Семенъ Семенычъ разсказывали о произшествіи… того-съ… произшествіи, помните-съ? съ Голиковскимъ?
– На счетъ милліоновъ-то? А, будь оно проклято! Душа дрожитъ, говорилъ Небѣда, ниже наклоняя голову. Я съ тѣхъ поръ никому не вѣрю: самъ всякій мѣсяцъ повѣряю всѣ суммы, даже билеты пересматриваю…
– И прекрасно дѣлаете-съ! Осторожность во всякомъ случаѣ не мѣшаетъ.
– Да ужь меня не учите этому! Не надуютъ, небось! Тертый калачъ!
Собесѣдники взглядывали другъ на друга, улыбаясь весьма значительно и расходились поразмяться маленько отъ долгаго сидѣнья.
Съ нѣкотораго времени Пустовцевъ рѣже сталъ появляться въ домѣ Онисима Сергеича, и когда-то когда зайдетъ туда, да и то на минутку. Отношенія его къ Marie становились день ото дня мудренѣе; не то, чтобъ видна была холодность, не то, чтобъ равнодушіе: но будто какая-то тайна черной кошкой проскочила между молодыми людьми. Marie стала грустнѣе, и чаще и долѣе оставалась въ уединенной комнатѣ, все думая о чемъ-то. Это опять не былъ припадокъ мечтательности, не была тоска, червемъ заползающая въ душу и подгрызающая тамъ все, чѣмъ живетъ юное сердце, – нѣтъ, это была какая-то дума, полная тревоги, сомнѣнія и нерѣшительности. Въ иную пору Marie становилась весела до ребячества и пренаивно сердила сестру, фальшивымъ голосомъ подпѣвая ея игрѣ и прыгая подъ какое нибудь концертное allegro; въ другое время отъ нея слова нельзя было добиться. Она какбы пугалась чего-то, и завидѣвъ на улицѣ Пустовцева, торопливо уходила къ себѣ, сказываясь больною. Соломонида Егоровна терялась въ догадкахъ; за то Онисимъ Сергеичъ разрѣшалъ коротко и ясно всѣ эти капризы любимой имъ дочери.
– Ну, и чтожь такое? отвѣчалъ онъ однажды на безпокойныя замѣтки жены. Дѣвка за мужъ хочетъ, вотъ и вся недолга!
– Да замѣчаешь ли ты, Онисимъ, какъ она худѣетъ?..
– Экъ тебѣ мерещится! Худѣетъ – вовсе не худѣетъ. На мои глаза, такъ еще полнѣетъ, а ужь противъ того и говорить, нечего, что цвѣтъ лица у ней превосходный.
– То-то и пугаетъ меня. Въ иную пору она вся горитъ какъ въ огнѣ; а иногда точно будто истомилась, устала, чуть на ногахъ держится.
– Такъ чтожь изъ того?
– А то, Онисимъ, что это плохой признакъ.
– Ой ли?
– Je vous assure. Сестра Катишь тоже испытывала передъ чахоткой.
– Типунъ бы тебѣ на языкъ! Катишь твоя умерла съ досады, что жениховъ упустила.
