Владимир Бенедиктов - Стихотворения (1884 г.)

От дерзких помыслов и хищности людей
Ограждена святынею несчастья,
Ты в старческой душе моей
Зажгла всю молодость, всю девственность участья,

Я мало жизнью дорожу.
Пускай меня к могиле годы клонят!
У гробовой доски «Довольно!» – я скажу,
Довольно! – да! Я был тобою понят,

В себе не уронив душевной высоты,
Ты моего кумира не разбила, –
Участья моего не оттолкнула ты
И благодарностью меня не оскорбила,

По Земле разнодорожной
Проходя из века в век,
Под собою – непреложный,
Неподвижный грунт подножный
Видел всюду человек.
Люди – всеми их глазами –
В небе видеть лишь могли
С дном, усыпанным звездами,
Чашу, ставшую краями
Над тарелкою Земли,
С чувством спорить не умея,
Долго, в грезах сонных дум,
Был узлами Птоломея
Связан, спутан смертных ум.
Мир, что был одним в творенье,
Был другим в воображенье:
Там – эфирный океан
Был отверст, созданья план
Был там зодчего достоин –
Беспределен, прост и строен;
Здесь – был смутен, сбивчив он,
Там – премудр, а здесь – мудрен.
Там – Земля, кружась, ходила,
Словно мяч, в кругу планет,
Вкруг громадного горнила,
Изливающего свет;
Здесь – пространств при узких мерах –
Жалось всё в кристальных сферах,
Звезды сплошь с их сводом шли
И вдвойне вращалось Солнце,
Чтоб метать лучи в оконце
Неповертливой Земли.

Рим с высот своей гордыни
Клял науку – и кругом,
Что казалось в веке том
Оскорблением святыни,
Что могло средь злых потех
Возбуждать лишь общий смех
И являться бредом въяве
И чего, средь звездных дел,
Утверждать, при полной славе,
Тихо Браге не посмел, –
Неба страж ночной, придверник,
Смело «Да! – сказал Коперник. –
Высшей мудрости черты –
В планах, полных простоты!
Бог – премудр. В твореньях явен
Коренной закон родства:
С братом – волей божества –
Всяк из братии равноправен.
Дети Солнца одного,
Сестры – зримые планеты –
Им сияют, им согреты, –
Средоточен лик его!
На него все взор возводят,
Доля с долей тут сходна,
Вкруг него они все ходят,
А Земля – из них одна, –
Ergo – ходит и она!»

И, едва лишь зоркий разум
В очи истине взглянул,
Верной мысли луч сверкнул,
Словно молния, – и разом
Свод – долой! Весь звездный клир
Прянул россыпью в эфир,
И – не в области творенья,
Но в хаосе разуменья –
Воссоздался божий мир.
В бесконечных, безначальных,
Необъятных небесах –
Тех тяжелых сфер кристальных
Вдруг не стало – пали в прах!
И средь строя мирового,
Плоский вид свой округля,
Вкруг светила золотого
В безднах двинулась Земля!

«У!» – кричат невежд мильоны,
Те – свернули кулаки,
Эти – кажут языки,
Там ревут враги-тевтоны,
Там – грозит проклятьем Рим,
Там – на сцене гистрионы
Свищут, – гений – невредим.
Где друзья ему «Заставим
Их умолкнуть!» – говорят,
Он в ответ: «К чему? Оставим,!
Пусть! – Не ведят, что творят!»

Внимая потокам приветственных слов,
Хмельницкий Богдан принимает послов.

Посол тут валахский, посол молдаванской
И князь, представитель земли трансильванской.

Прислал и державник Московии всей
С подарком послов к нему царь Алексей.

Не любо ль принять от владыки такого
И шубу соболью, и доброе слово?

От Польши здесь также послы и гонцы.
Он – дома, кругом козаки-молодцы:

Полковники славные, ратные люди,
Разгульные головы, крепкие груди,

Но – грубы, – что ж делать? – Их вождь-атаман
Доволен, радушен и весел Богдан.

При нем его женка, – богато одета,
Гостей принимает с улыбкой привета,

Сама ж, с деревянного ложкой в руке,
Табак растирает в простом черепке.

Хозяин уставил заздравные кубки
И сам набивает курителям трубки,

И в ценные кубки, гостям на почет,
Родную горелку он запросто льет.

Те – ждут его речи, все – на ухо чутки,
А он отсыпает им басни да шутки –

Зовет их обедать. «Нехай, – говорит, –
Вам жинка козацкого борщу зварит!

Що сталось, то сталось! Забудем всё злое –

И добре запьем да закусим былое!»

И вольно с заплечья вождя своего
Полковники речь приправляют его –

И – слово за словом – доходят до шуму.
«Мовчытэ!» – кричит он, сам – думает думу.

Он – бедный изгнанник… Невзгод и потерь
Пора миновала, – и вот он теперь

В почете великом… А что его ходу
Пособьем служило? – «Спасибо народу!

Ты, Русь! ты, народ православный! тебе
Обязан я, – мыслит он, – честью в борьбе!..»

Прощай, друг Карл! Еще на здешнем поле
Увидимся ль? Едва ли… Разве там?
Покорствуя верховной божьей воле,
Воспримем то, что свыше дастся нам!
С ребячества мы сблизились друг с другом,
И север, юг не разделили нас, –
Напротив, мы сомкнули север с югом –
И с Питером Одесса обнялась!

Нет, желанная, мой жребий непреложен –
И союз меж нами брачный невозможен.
Уз, которые б не рвались, не слабели,
Для чего нам не дано от колыбели?
Если б ты была мне близкою, родною,
Если б ты была мне милою сестрою,
Мы бы жили под одним домашним кровом, –
И никто б нас не задел недобрым словом,
И к тебе я, при блаженном, вечном «вместе»,
Был бы нежен, как жених к своей невесте.

А когда б ты на другого указала,
И «хочу его женою быть» сказала, –

Я б желанью твоему не прекословил
И приданое немедля приготовил:
Крупный жемчуг из очей моих бы выпал,
Шейку б нежную тебе я им осыпал.
«Вот, – сказал бы я, – на свадьбу, на веселье
От меня тебе подарок-ожерелье!»
К белым ручкам, с их волшебными перстами,
Я прильнул бы помертвелыми устами,
Эти пальцы и до локтя эти руки
Поцелуями закрыл бы при разлуке,
И промолвил бы: «Возьми, сестра, для счастья
Скудный дар мой – эти перстни и запястья!
Извини, что бедняком тебе надеты
Не иные многоценные браслеты!»
И потом, моею грустию святою
Осенив тебя, как брачною фатою,
Я бы молча на веселый пир венчальный
Проводил тебя улыбкою печальной,
И остались бы в удел мне без сестрицы –
Домик темный да сажень сырой землицы.
Не забудь, сестра, отпраздновавши свадьбу,
Навестить мою последнюю усадьбу!

Красоте в угожденьях бесплодных
Посвящая мой страстный напев,
Много пел я красавиц холодных,
Много пел я бесчувственных дев.
Для тебя ж не слагал я ни строчки, –
Если ж начал бы славить тебя,
Вместо слов я одни только точки
Всё бы ставил, безмолвно любя.
Между тем ты одна из прелестных
На земле, где всё горе да труд,
Подарила мне искры небесных,
Золотых, незабвенных минут.
Что ж? Какие мои воздаянья?
Не отраду тебе я принес,
Но, как жрец при святыне страданья,
Посвятил тебя в таинство слез.
Ты мне к счастию путь указала,
Но – увы! – я не мог им идти.
На привет, где ты «здравствуй» сказала,
Я печально ответил «прости».
Перед нами могила разлуки…
Да, прости! – С этим словом должны
Оборваться все стройные звуки,
Все аккорды блаженства и муки
Стоном лопнувшей в сердце струны.

История раскрыта предо мной.
Мне говорят: «Взгляни на эту панораму!»
И я к ней подошел, как бы к святому храму,
С благоговейною душой, –
И думал видеть я, как люди в век из века,
В разнообразии племен,
Идут по лестнице времен
К предназначенью человека.
И думал видеть я, как человек растет,
Как благо высится, стирается злодейство,
И человечество со всех сторон идет,
Чтоб слиться наконец в блаженное семейство,

И что же вижу я? – От самых юных дней
Доныне, в ярости своей,
Всё тот же мощный дух, дух зла – мирохозяин,
И тот же пир для кровопийц.
К началу восхожу, – там во главе убийц
Стоит братоубийца Каин,
Нависла бровь его и жилы напряглись,
Рука тяжелая подъята,
Чело темно, как ночь, и в сонный образ брата
С кровавой жадностью зрачки его впились, –
Быстробегущий тигр, при этом выгнув спину,
Из лесу выглянул, остановил свой бег
И выкатил глаза на страшную картину –
И рад, что он – не человек!

И с той поры всемирное пространство
Багрится кровию, враждуют племена, –
И с той поры – война, война,
И каинство, и окаянство.
Война за женщину, за лоскуток земли,
Война за бархатную тряпку,
Война за золотую шапку,
За блестку яркую, отрытую в пыли,
И – чтоб безумия всю переполнить меру –
Война за мысль, за мнение, за веру,
За дело совести, – война из века в век!
О тигр! Возрадуйся, что ты – не человек!