Юзеф Крашевский - Король в Несвиже (сборник)
Того дня, когда потихоньку начала расходиться по двору новость о том, что король собирался прибыть в Несвиж, Шерейко, довольно долго пробегав по библиотеке, под вечер украдкой пошёл к конюшням. Эти радзивилловские конюшни, хотя князь сам особым наездником не был, и, всё больше приобретая тучность и имея слабое зрение, не с радостью пускался на коне, потому что, раз сев на коня, слишком дерзко с ним обходился, изобиловали конями цуговыми, то есть статными, наиредчайшей масти: изабелами, белыми, тарантами и т. п., иноходцами восточной крови, в особенности испанскими конями, в это время особенно излюбленными, хотя тяжёлыми, и с головой, напоминающей овечью.
Кроме коней придворных, чиновников, казаков, бояр, самих панских, стояло там столько, что надзор над ними был поручен даже трём конюшим. Надзор над конюшнями имели конюшие: Божецкий, Каминский и Шабанский, но кроме них, служащих поменьше над маштарниями[9], каретными сараями, экипажами, при лошадиных кормушках и регистрах было несколько, а слуг и челяди не счесть. Секретарём Божецкого при регистратуре был с прошлого года молодой шляхтич, бледный, незаметный, высокого роста, худой, о котором только то было известно, что имел он киевское происхождение. В речи также по-русински вырывалось, но мало кто его знал и он мало с кем общался. Только Шерейко, который с каждым новоприбывшем должен был завязать знакомство и изучить его, познакомился с ним сразу, расспросил его, и, когда ему показалось, что он был бедным, начал им интересоваться. Однако, кажется, что не столько бедность, сколько фамилия притягивала к нему Шерейку. Ибо он утверждал, что звался Понятовским.
Не учли это как-то, а повсеместно его называли либо Русином, либо по имени, Филиппом. Шерейко только фамилию себе записал хорошенько в голове.
Тот пан Филипп, на дворе совсем ничем не отмечаясь, терялся в великой численности себе подобных. Служил пану Божецкому, который уже был большим паном, и охотно заменял его очень хорошо, а хоть, может, о себе помнил и двух лошадок кормил, не имея права только на одну, вовсе его упрекнуть было нельзя. Божецкий хлопал его по плечу, обещал увеличить зарплату, и раз выдал премию.
Время от времени Шерейко к нему наведывался и глаз с него не спускал. Русин жил при маштарниях, в двух немного низких комнатах, вообще приличных. Чувствовался в них запах кожи, ремней, дёготя и краскок, которыми обновили внизу старую телегу, но, впрочем, было в них удобно и уютно. Бедность пана секретаря даже слишком била в глаза. Один маленький узелок, с которым сюда прибыл, жалкий порядок, немного одежды, кроватка, на которой вместо одеяла были натянуты потёртая опонча со старым кожушком, сабелька, вложенная в стальные ножны с изношенным ремнём, в голове кровати громница с веночками от Божьего Тела… и незаметный крестик – составляли всё имущество и инвентарь хозяина. Когда Шерейко отворил дверь первой комнаты, Филипп, который сидел над регистрами, вскочил с пером за ухом для приёма, не зная, кого мог приветствовать, так как гостей он имел немного. Шерейку же с великим уважением, как по возрасту и положению старшего, привык принимать.
– Ну, что же ваша милость тут поделывает? – спросил, войдя, литвин, и садясь за стол. – Что нового у тебя? Как ты?
Пан Филипп съёжился, пожимая плечами.
– А что же! Регистры, как видите, пишу, а, впрочем, нет у меня ничего нового, кроме того, что мне затхлый овёс прислали, и беда с этого будет.
– Э! Что там овёс! – отпарировал Шерейко, наклоняясь к нему. – А что ты думаешь о том, что король Понятовский собирается сюда к нам, в Несвиж?
Филипп вытаращил глаза.
– Не может быть! – воскликнул он.
– Как! Не может быть? Когда я тебе говорю, – прервал Шерейко. – Король наверняка заедет и несколько дней тут развлекаться будет… Гм!
Русин сильно задумался.
– Однако ты так же зовёшься Понятовским?
– А как же! – очень быстро ответил секретарь. – И на это у меня есть документы, что я шляхтич Понятовский…
Он посмотрел на Шерейку, который, по своей привычке, когда его сильно что-нибудь занимало, нервно грыз ногти…
– Гм! – начал он, всматриваясь в сильно взволнованного Русина. – Что же вы скажете на то, что король Понятовский к нам приедет, гм?
– Ба! Если бы не страх, – сказал секретарь, понижая голос, – знал бы я, что делать. Мать покойница постоянно мне то в уши клала, что обязательно к королю нужно пойти и что не может быть, чтобы Понятовский Понятовскому не помог; хоть правда и то, что он, его величество король, не из Руси, а мы веками осели над Днепром.
– А что это значит? – прервал Шерейко. – Или не знаешь о том, что шляхта, мазуры и великополяки общинами на Волынь и на Русь веками переселялись, где было легче с землёй и не такой песчанной, как в Мазурии. Вы тоже, несомненно, из того же Понятова, что и король. А герб ваш какой?
Филипп зарумянился и поскрёб голову; голос его стих.
– Должен быть Цёлек, когда другие Понятовские его используют, – прошептал он боязливо.
– Говори смело, что Цёлек, – прервал, смеясь, Шерейко. – Что тебе жалеть себя. Ты шляхтич, ну, а шляхты Понятовских другой нет, только Цёлек.
Филипп думал… какое-то мгновение оба молчали, Русин, как бы испуганный, смотрел в землю, Шерейко на него.
– Вы имели когда-нибудь какую собственность? – спросил он.
– Отца я не помню, – начал секретарь, – а покойная мать рассказывала, что якобы мы две деревни имели, только когда и какие, не знаю. Отец, однако, потом был на службе у Любомирского и смотрителем.
– А бумаги имеешь какие-нибудь? – допрашивал Шерейко.
– Ведь имею, – спешно воскликнул, доставая из кармана ключи, Филипп, идя к сундуку. Открыв у него замок, секретарь начал рыться в глубине и достал стопку документов, чёрной тесёмкой, по-видимому ещё рукой матери, связанную.
– Дай мне их сюда, – сказал Шерейко. – Я вижу, ты не заинтересован.
– А на что мне эта макулатура! – вздохнул Русин. – Есть мне они не дадут.
– Кто это знает! – пробормотал, развязывая и шибко, видимо, со знанием дела, рассматривая пожелтевшие документы, которые по очереди складывал на столе, Шерейко.
Были это по большей части выписки из метрик, брачные договоры и завещания. Шерейко узнал из них только то, что дед Филиппа был владельцем имения, что мать внесла отцу пять тысяч злотых и которого года он пришёл, обжалованный, на свет. Дальше уже бумаг не вынимали, они могли быть только указкой, где нужно было искать другие.
Последнюю метрику Литвин сжал на столе.
– А что тебе ещё нужно, кроме того, что ты шляхтич и Понятовский! – воскликнул он. – Этого хватит, чтобы у короля выяснить.
Серые глаза бледного Филиппа немного прояснились, он улыбнулся.
– Но с этим нужно осторожно, очень осторожно, – добавил литвин, понижая голос. – Королю, естественно, приятным быть не может, что бедный Понятовский служит при конюшнях Радзивилла. Будет ему казаться, что воевода умышленно для издевательства принял его себе в слуги. Забыли, видно, о твоей фамилии, а ты её также теперь не напоминай, если хочешь что хорошее сделать.
Филипп сначала заломил руки, а потом бросился целовать руку Шерейке.
– А вы мне дайте совет! Прошу, посоветуйте! – воскликнул он. – Я сам себе в этом деле совета не дам. У вас доброе сердце… скажите, что мне делать!
Шерейко задумался.
– Сейчас сразу нельзя предсказать, как тебе подобает поступить, – сказал он тихо, – но не подлежит сомнению, что ловкость найдётся, дабы приблизиться к самому королю или к кому-нибудь из панов, находящихся при нём. И не может быть, чтобы король всё-таки не разместил тебя лучше и не забывал о тебе, но…
Шерейко погрозил пальцем.
– Молчи! Не очень на глаза показывайся, чтобы не напоминать о себе, что ты Понятовский, так как сразу отсюда уберут и в Налибоки или в Бьялу отправят. Князь понимает, что королю это будет упрёком, когда найдётся бедный Цёлек при воеводинских конюшнях. Таким образом, первая вещь – Silentium! Ни мру-мру!
Филипп вместо ответа поцеловал ему руку.
– Будьте моим опекуном! – воскликнул он. – Сделаю, что прикажете.
– И о том вы должны помнить, – добавил Шерейко, – чтобы не выдали меня, дабы я советовал и придумывал; так как, что из этой авантюры потом вырастет – неизвестно. Тебе это, конечно, не повредит, но я из-за тебя погибать не хочу.
Понятовский ударил себя в грудь кулаком, аж ёкнуло, заверяя, что не предаст.
– Слушай же, – начал медленно литвин, – наперёд в это время с фамилией не выставляйся. Называй себя Филиппом или Русином. Этого достаточно. Я тебе дам знать, где, как и когда ты сможешь к королю или к кому из панов подойти и просить о помощи. Наготовь себе приличную одежду, но не слишком великолепную.
– Но кроме праздничного контуша, переделанного из отцовского, нет у меня ничего, а поясок – помилуй, Боже! – стыжусь я его и поэтому на жупан его привяжу, – вздохнул Филипп.
– Больше тебе также не потребуется, – проговорил Шерейко, – чисто, но бедно представишь себя. Когда и как – это моя вешь. Тем временем – молчать и даже не доведываясь слишком о короле, чтобы это не обратило на тебя внимание.
