Владимир Бенедиктов - Стихотворения (1884 г.)

В улику неправд был Израилю дан
Предтеча – креститель Христа – Иоанн.
«О Ирод, – взывал он, – владыко земной!
Преступно владеешь ты братней женой».
Глагол Иоанна тревожил царя
Досадным укором, но, гневом горя,
Царь Ирод смирял свое сердце над ним –
Зане Иоанн был народом любим, –
И долго в темнице предтеча сидел,
И царь над ним казни свершать не хотел, –
Тем паче, что в дни испытаний и бед
Нередко его призывал на совет.

И молчит Иродиада,
Втайне яростью дыша, –
В ней глубоко силу яда
Скрыла женская душа.
Лишь порой, при том укоре,
Вдруг в чертах ее и взоре
Проявляется гроза.
Жилы стянуты над бровью,
И отсвечивают кровью
В злобном выступе глаза.

Месть ехидны палестинской
Зреет… Мысль проведена –
И усмешкой сатанинской
Осклабляется она.
О пророк! За дерзновенье
Ждет тебя усекновенье.
За правдивые слова,
За святую смелость речи –
У крестителя-предтечи
Отсечется голова!

В царский праздник пир был велий.
Вечер. Трапеза полна.
Много всяческих веселий,
Много брашен, пряных зелий
И янтарного вина.
Весел Ирод, – царской лаской
Взыскан двор… Но царь глядит, –
Кто ему искусной пляской
В этот вечер угодит?
Струн кимвальных мириады
Потряслись… Отверзлась дверь –
И внеслась Иродиады
Соблазнительная дщерь.

Пляшущая плавает роз в благоухании,
В пламени зениц ее – сила чародейская,
Стан ее сгибается в мерном колыхании –
Стройный, как высокая пальма иудейская;
Кудри умащенные блещут украшеньями
Перлов, камней царственных, радужно мерцающих;
Воздух рассекается быстрыми движеньями
Рук ее, запястьями звонкими бряцающих.
Вихрем вдруг взвилась она – и, взмахнув
прельстительно
Легкими одеждами звездно-серебристыми,
Стала вдруг поникшая пред царем почтительно,
Взор потмив ресницами трепетно-пушистыми.

И плясавшую так чудно
Царь готов вознаградить,
И клянется безрассудно
Ей – что хочет – подарить.
Требуй, дочь Иродиады,
Той убийственной награды,
Что утешна будет ей –
Злобной матери твоей!
«Царь! Ты видел пляску-чудо,
Так обет исполни ж свой –
Подавай плясунье блюдо
С Иоанна головой!

И, пустивший зло в огласку,
Вестник правды меж людей
Заплатил за эту пляску
Честной кровию своей!
Пусть ликует в силах ада
На земле Иродиада!
В божьем небе твой престол.
Здесь безглавье есть венчанье
За святое немолчанье,
За торжественный глагол.

Пляска смерти завершилась, –
Голова усечена.
Кончен пир. Угомонилась
Змеедушная жена.
Но рассказывали люди,
Что святая голова
Повторяла и на блюде
Те же смелые слова.

После тщетных похождений
И бесплодных бранных дел
Храбрый рыцарь к мирной сени
Возвратиться захотел.

И пришел он невеселый
На домашнее житье,
Бросил в угол меч тяжелый,
Щит свой, латы и копье.

«Что?» – друзья его спросили.
«Всё пропало, – говорит, –
Не щадил трудов, усилий
И – увы! – стыдом покрыт,

Уподоблен Дон-Кихоту,
А в сраженьях был велик,
Наезжал, рубил с налету –
Только цели не достиг».

«За какую ж Дульцинею
Ты сражался?» – был вопрос.
«Всё на свете – прах пред нею, –
Рыцарь гордо произнес. –

Свет красавицу такую
Должен чтить. Из дам его
Взял я истину святую
В дамы сердца моего.

Чистый вензель этой дамы
На щите моем горел.
Я из боя в бой, упрямый,
За нее стремглав летел.

Дело истины – не шутка!
На меня подъяв мечи,
Шли гиганты предрассудка,
Заблужденья силачи,

Шли толпой, стеной восстали,
Пред числом – я изнемог,
И безумцы хохотали,
Слыша мой в паденье вздох.

Но меня не то смущает,
Что потеряна борьба, –
Нет, мне сердце сокрушает
Человечества судьба».

Рыцарь! Выслушай спокойно:
Сам себя ты осудил.
Острый меч твой непристойно
Делу истины вредил.

Ты, герой, в движенье скором
Наступательных шагов,
Сам назойливым напором
Раздражал ее врагов.

Меч булатный ей не нужен,
Не нужна ей кровь врага,
Терпеливо безоружен,
Кроток, тих ее слуга.

Он не колет, он не рубит, –
Мирно шествуя вперед,
Побеждает тем, что любит,
И смиреньем верх берет.

Чтит Юлия Кесаря римский Сенат,
Народ его чтит – и в знак почести новой
Венок на него возлагают лавровый,
И праву носить его Кесарь так рад!
Он лучшей награды не хочет, не просит,
Всегда он венок на главе своей носит.

Он всюду в венке – на пиру ли сидит,
Стоит ли пред войском, идет ли на форум,
Особенно ж там, где сверкающим взором
Он прелести женские хищно следит.
Зачем он всегда тем венком накрывался –
Он другу в беседе однажды признался.

«Вот, видишь ли, лысина злая моя
Меня сокрушила, – сказал он, – и сзади
Волос я всё ко лбу зачесывал пряди,
Ровнял, выправлял их и мучился я.
И, склонность имея к любовным затеям,
В насмешку плешивым был зван любодеем.

Теперь мне так кстати наградный венок, –
Им мой недостаток природный исправлен
И я от несносной прически избавлен,
С которою прежде и сладить не мог.
Волос моих лавры прикрыли утрату, –
Спасибо народу! Спасибо Сенату!»

Над Римом царствовал Траян,
И славил Рим его правленье,
А на смиренных христиан
Возникло новое гоненье,
И вот – седого старика
Схватили; казнь его близка,
Он служит сам себе уликой:
Всё крест творит рукою он,
Когда на суд уж приведен
К богам империи великой.
Вот, говорят ему, наш храм
И жертвенник! Пред сим кумиром
Зажги обычный фимиам –
И будешь жив отпущен с миром.
«Нет, – отвечает, – не склонюсь
Пред вашим идолом главою
И от Христа не отрекусь;
Умру, но с верою живою!
Прочь, искушенье ада! Прочь,
Соблазна демонские сети!»
Вотще хотят жена и дети
Его упорство превозмочь,
И заливаются слезами,
И вопиют они, скорбя:
«Склонись – и жить останься с нами!
Ведь мы погибнем без тебя».
Не увлекаясь их речами,
Глух на родные голоса,
Стоит он, впалыми очами
Спокойно глядя в небеса.
Его чужие сожалеют,
О нем язычники скорбят,
Секиры ликторов коснеют
И делом казни не спешат.
Он был так добр! – Ему вполслуха
Толпа жужжит и вторит глухо:
«Склонись! Обряд лишь соверши –
Обряд! Исполни эту меру,
А там – какую хочешь веру
Питай во глубине души!»
– «Нет, – возразил он, – с мыслью дружны
Слова и действия мои:
На грудь кладу я крест наружный,
Зане я крест несу в груди.
Нет! Тот, кому в составе целом
Я предан весь душой и телом,
Учитель мой, Спаситель мой,
Мне завещал бороться с тьмой
Притворства, лжи и лицемерья.
Я – христианин; смерть мне – пир, –
И я у райского преддверья
Стою средь поднятых секир.
Тот обречен навеки аду,
Злой раб – не христианин тот,
Кто служит мертвому обряду
И с жертвой к идолу идет.
Приди, о смерть!» – И без боязни
Приял он муку смертной казни,
И, видя, как он умирал,
Как ясный взор его сиял
В последний миг надеждой смелой, –
Иной язычник закоснелый
Уже креститься замышлял.
А мы так много в сердце носим
Вседневной лжи, лукавой тьмы –
И никогда себя не спросим:
О люди! христиане ль мы?
Творя условные обряды,
Мы вдруг, за несколько монет,
Ото всего отречься рады,
Зане в нас убежденья нет,
 –
И там, где правда просит дани
Во славу божьего креста,
У нас язык прилип к гортани
И сжаты хитрые уста.

Мимо разбросанных хижин селенья,
Старую шапку на брови надвинув,
Шел я, глубокого полн размышленья,
Сгорбясь и за спину руки закинув.

Нес я труднейших вопросов громады:
Как бы людей умирить, успокоить,
Как устранить роковые преграды
И человечества счастье устроить.

Против меня в своей грязной сорочке
Весело шел деревенский мальчишка,
С летним загаром на пухленькой щечка
Бойко смотрел и смеялся плутишка.

Смех уж готов, а еще нет минуты –
Плакал он, – слезок следы не исчезли.
Светлые волосы, ветром раздуты,
Мягко-льняные, в глаза ему лезли;

Он отряхал их, головкой мотая,
Весь он родимым был братцем здоровью, –
И приближался, лукаво моргая
Синеньким глазом под белою бровью.

Солнце удвоило жар с освещеньем
После минувшей недели ненастья.
Мальчик при этом был весь воплощеньем
Жизни беспечной и дерзкого счастья.

Даже при мне – при степеннейшем муже –
Босой ножонкой отважно он топал,
Мутную воду разбрызгивал в луже
И всеторжественно по грязи шлепал.

«Друг! Отчего ты так весел?» – ребенка
Важно спросил я. Без робости глядя
И засмеявшись в глаза мне, презвонко
Он отвечал: «Ты – смешной такой, дядя!»