Владимир Бенедиктов - Другие редакции и варианты (сборник)

И сколько планов жизни мнимой
Чертила детская душа,
И там – в дали необозримой
Как жизнь, казалось, хороша!
Ударил час, – мы полетели
Вдоль разных жизненных дорог,
И скоро сердцем откипели,
И юный пыл наш изнемог.
И вот, мой друг, пожив немного,
Узнав людей, вкусив любовь,
Уже на мир мы смотрим строго,
Как пересозданные вновь,
Вздыхаем, шлем упреки людям
И говорим, что жизнь плоха,
Что вся она, когда рассудим,
Не стоит звучного стиха.
Что всё неправдой, злобой веет,
Что в общей стуже мерзнет кровь,
Что дружба нехотя немеет
Под гнетом рока, – а любовь?
В любви ль найдем еще отраду?
Увы! Напрасные мечты!
Любовь земная – капля яду

«Люблю тебя» – как слабо это слово!
Я, может быть, тебя им оскорблю.
Оно звучит так пошло, так неново,
Ничтожно так! Его я истреблю, –
А между тем не нахожу другого,
Чтоб выразить, что я тебя люблю,
Люблю не так, как те, что лишь полюбят –
Твердят «люблю» – и слово это губят.

Люблю тебя, – но я не говорю.
«Люблю тебя», лишь в мыслях это слово,
А сам без слов я на тебя смотрю,
И выпрыгнуть душа моя готова,
И всё молчу, и таю, и горю,
И хочется спросить мне: ты сурова
Ко мне за что? – Ты видишь: я, любя,
Не говорю, что я люблю тебя.

Люблю тебя. – Но, может быть, сердита
Ты на меня, затем что ты прочла
Ту мысль мою, где это слово скрыто?
Ее прочесть, конечно, ты могла
В глазах моих… Но вот – она забыта –
Та мысль моя, она уж отошла,
Отвергнута. Люблю тебя… Досада!
И думать так, и так смотреть не надо!

Люблю тебя. – Ты не смотри, молю,
Мне так в глаза, а то еще, пожалуй,
Опять прочтешь, что я тебя люблю,
Рассердишься. – Любовью небывалой
Проникнут, я все мысли удалю.
Люблю тебя – что в этой мысли вялой?
Люблю тебя, но втайне, про себя, –
Не думая, что я люблю тебя.

Вместо Порой ураганом взлетев на простор,
Все вихри пустынные скличу
И прахом засыплю грабителя взор,
У хищника вырву добычу.

И путь я свободный повсюду найду.
Сквозь стены, в чертог беспредельный
Я к злому сатрапу заразой войду
И язвою лягу смертельной.

Утихну, – и к ангелу-деве потом
Легко полечу, и над нею
В день знойный прохладным кружась ветерком,
Чело моей милой обвею.

И райским довольством и негой полна,
Сияя улыбкой умильной,
Узнает ли в этом привете она,
Что это привет замогильный?

Вот он свистнул… Снова свистнул!
Это он – знакомый всем!
Щелкнул, щелкнул, – дробью прыснул,
И пустился вслед за тем
В переливы, в перекаты,
В перерывы, в перехваты,
Бойко звонко голосист.
Что за трели! Что за грохот!
Вздохи, стоны, шепот, хохот –
И опять знакомый свист!

«О милая! Певец в воздушном круге
Поет любовь и к неге нас зовет. –
Так юноша шептал своей подруге. –
Прислушайся! Не правда ль? – Слышишь? – Вот
Он просвистал к своей, конечно, милой:
Как счастлив я! – Вот замирает он
От счастия! Вот с новой, свежей силой
Опять поет, блаженством упоен!»
И милая на юношу взглянула,
К его устам с улыбкою прильнула
И с трепетом, под краскою стыда,
Склонясь главой, ему шепнула: «Да», –
И локонов с чела ее скатился
Живой поток разливом темных струй,
И соловья под сладкой песнью длился
Томительный, протяжный поцелуй.
А там – сидел, оставлен и уныл,
Уединен, страдалец злополучный.
Песнь соловья он слушал и ловил
В той песни звук, с тоской его созвучный, –
И грустному казалось: соловей,
Покинутый подругою своей,
Измученный, поет свое страданье.
«Вот, – думал он, – несчастного рыданье!
Вот горького раскаяния стон,
Зачем любви он поддавался плену!
Вот злобный свист! – Обманщицы измену
В отчаянье освистывает он».

Пой, садов, лесов глашатай!
Из конца греми в конец!
Пой, единственный певец!
Песнью чудной и богатой
Ты счастливому звучишь
Так роскошно, пылко, страстно,
А с несчастным так согласно,
Гармонически грустишь.
Пой, греми, дитя свободы!
Этой песни внемлю я –
И душа на клик природы
Откликается моя.
В час безмолвия ночного
Слуху жадному звучи
И в глуши певца земного
Песням неба научи!

Взгляни на небеса! Там стройность вековая.
Как упоительна созвездий тишина!
Как вся семья миров гармонии полна
И как расчетиста их пляска круговая!

Но, между ними путь особый пролагая,
Комета яркая – системам не верна,
И, кажется, грозит другим мирам она,
Блистательным хвостом полнеба застилая.

Спокоен астроном, по небу гостья та –
Он видит – шествует дорогой соразмерной,
Но страшен новый блеск для черни суеверной.

Так мысль блестящая, высокая мечта –
Пугает чернь земли во тьме ее пещерной,
Но ясным разумом спокойно принята.

Когда укрытую, невидимую миром,
Красавицу томит заветная тоска, –
Слеза в ее глазах – алмаз в игре с сапфиром,
Росинка божия в лазури василька.
Когда ж ей весело – и за сердечным пиром
Улыбка по устам продернута слегка, –
Сдается: тронуты два розовых листка
Весенним воздухом, чуть дышащим зефиром.

Порою вместе – дождь – и ясны небеса.
Так на живом лице ее, моей голубки,
Порой встречаются улыбка и слеза.

Как тягостны тогда приличию уступки!
Лобзаньем хочется ей осушить глаза,
Лобзаньем хочется ей запечатать губки.

Летучая ладья над влагою мятежной
Неслась, окрылена могуществом ветрил,
И вдаль я уплывал, оставив край прибрежный,
Где золото надежд заветных схоронил.

Измену испытав, с любовью безнадежной
Над пеной шумных волн я голову склонил,
И с горькой думою, глубокой, неизбежной
Кипучую слезу я в воду уронил.

Из сердца, полного тоскою безотрадной,
Та скрытая слеза невольно истекла,
И жаркая влилась в затворы влаги хладной –

И, раковиной там проглоченная жадной,
Быть может, светлый перл она произвела
К венцу для милого изменницы чела.

И какой-то силы скрытной
Ты, волшебница, полна,
Притягательно-магнитной
Сферой вся обведена;
Сын железа – северянин,
Этой силой отуманен,
На тебя наводит взор –
И пред этим обаяньем,
Ограждаясь расстояньем,
Еле держится в упор.
Лишь нарушься только мера,
Полшага ступи вперед, –
Обаятельная сфера
Так и тянет, так и жжет!
Нет, не верю, – ты не близко
Рождена – твои черты
Говорят: султанша ты,
Ты – Зюлейка, одалиска,
Верх восточной красоты!

Порою там, в плену, развенчанный философ
Пытался отмыкать мышления ключом
Тяжелые замки глубоких тех вопросов,
Которых не успел он разрешить мечом.
Судьбу свою обдумывая строго,
Порой он сам себя судил:
«Да, – я был деспот, сил я много
И много жизни раздавил;
Но я был ураган, – среди земных творений
Заразу видя, я был должен всё крушить,
Чтоб полный вредных испарений
Европы воздух освежить.
Гниенье тайных язв я видел в недрах наций, –
Их исцелить, глазам моим
Казалось, можно лишь одним
Путем кровавых операций –
И я над миром стал хирургом роковым, –
И пусть меня в сем деле судит
Потомство дальнее! Еще не близок срок,
Когда понятен людям будет
Мной людям заданный урок».

Окончен путь его. На нем лежат все виды
Природы разных стран с обновами границ,
Громады Альпов, Рейн, Каир и пирамиды,
Маренго, Иена, Аустерлиц,
Порабощенный Рим и пленная тиара,
Покорных королей склоненные главы,
Фридланд, Ваграм, Смоленск и в пламени пожара
Твердыня пышущей Москвы.
Окончен этот путь – чрез горы, через стены,
Через моря, пески и скатерти снегов,
От Корсики до острова Елены,
От берегов тревожных Сены
До Немана и Нила берегов,
От первославного Тулона
До рокового Ватерло,
От школьничьей скамьи до трона,
От трона до цепей, и от цепей до склона
К свободной вечности, – всё было и прошло
 –
От одного из дивных в мире видов –
Гробницы гения средь моря на скале
До гроба в Доме инвалидов
На этой ветреной земле.

И, с тьмой преград в докучной битве,
Мелькнула мне среди борьбы
И здесь, в услышанной молитве,
Насмешка новая судьбы.