Иероним Ясинский - Две подруги
Болтливое возбуждение охватило её. Мало-помалу она сделала Занкевича центром разговора. Была потребность поделиться горем. И, говоря об измене своего любовника, она злилась, и голос её слезливо дрожал.
Саша курила, глубоко затягиваясь.
«Странная она какая-то», – думала она, и интерес у неё к подруге падал, по мере того, как развивались подробности несчастной истории.
Марфенька остановилась.
– Саша! – воскликнула она тревожно. – Ты меня презираешь? Скажи?.. Что ты так на меня посмотрела?.. Сашечка!
– У тебя нервы, – заметила подруга.
– Да, это правда, Сашечка, правда!
– Ах, Сашечка, что же мне делать?! – начала она через минуту с тоской, и глаза её приняли молящее выражение.
Саша закашлялась и, когда прошёл припадок, сказала:
– Ничего. И ты разлюби.
Голубова обиделась.
– Я утоплюсь, – произнесла она, бросая косой взгляд на пруд.
– Глупо сделаешь, – возразила подруга.
– Сашечка, право, я утоплюсь! – повторила Марфенька.
Подруга ничего не ответила.
Небо потухло. На месте заката бледнело жёлтое зарево. Вдали слабо рокотал город.
– Сашечка, – начала с упрёком Голубова, – мне кажется, ты ещё не знаешь, что такое горе…
– Может быть, – отвечала та.
– Ты сказала таким тоном, – заметила Марфенька, помолчав, – как будто бы у тебя есть посильнее горе… Ах, Сашечка, нет ужаснее судьбы разбитого сердца!..
– Красивое выражение, Марфенька! – прошептала подруга.
Они снова замолчали.
«Рассказать ей, что ли?» – думала Саша, которую грызли воспоминания о страданиях своих и чужих. Те муки не вытекали из неудавшихся планов личного блага. Они имели иной характер. Там было подвижничество, и оно влекло за собой действительность физических терзаний, почти всегда неминуемую… Сколько слёз, стонов, безвестных, замерших где-нибудь в каменных гробах, ледяных тундрах, и сколько пресеченных жизней!!
Знакомые лица, с суровым взглядом застывших глаз, бледные, измученные, пронеслись толпой перед нею. Ей стало жутко. Сердце её заболело, и протяжной скорбью наполнилась усталая грудь. Он, её милый муж, был в этой толпе!..
«Нет, не стану рассказывать… Зачем?»
Она горестно глянула по сторонам. Деревья казались косматыми гигантами, одетыми в траурные плащи. Они цепенели в своей унылой недвижности, с диким отчаяньем протянув друг к другу руки.
Она встала и произнесла:
– Ну, прощай, Марфенька…
Марфенька встрепенулась.
– Ты уж уходишь? – вскричала она с сожалением. – Посидим ещё… Посидим! Скажи мне что-нибудь о себе… Ну, что ж ты?.. Что поделываешь? Учишься на доктора?.. Нет?.. На педагогических курсах?.. Ничего не сочиняешь?.. Помнишь, ты прежде сочиняла…
– Да… нет… Ничего!.. Сочиняла, да не тово… плохо… Прощай, голубка!
– Подожди, – крикнула Марфенька, нежно беря её за плечо. – Заходи ко мне… Пойдём сейчас… Мамаша обрадуется… Пойдём…
– Ах, мне очень некогда! – отвечала Саша, плотно кутаясь в плед.
– Ну, так… я тебя провожу домой…
– Милая, извини меня, но я… я иду в другое место… Прощай!
– Всё равно, я тебя провожу, – возбуждённо смеясь и дрожа от холода, заявила Марфенька. – Ну, хоть до садовых ворот… Скажи мне по крайней мере, как ты… счастлива в самом деле? А?
– По-своему, – прошептала Саша угрюмо.
Подруга с завистью посмотрела на неё.
Они спустились с горки и исчезли в безмолвном сумраке аллеи.
Декабрь 1880 г.
