Михаил Бейлькин - Секс в кино и литературе
Надо учесть, что авантюрное поведения Поля густо замешано на его садомазохизме. В отличие от творчества и иных адекватных способов совладания с чувством одиночества, вызванным депривацией любви в детстве, садомазохизм — путь ошибочный и болезненный (патологический), хотя и чрезвычайно распространённый. В садомазохистской связи переживание одиночества и враждебности окружающего мира смягчается, что успокаивает обоих партнёров, снижает уровень их тревоги. Садист, утверждаясь в своей власти над другим человеком, испытывает иллюзорное ощущение собственной силы и неуязвимости. Он как бы убеждается в своей способности противостоять враждебному миру. Что же касается мазохиста, то жестокое обращение с ним его партнёра или партнёрши, расценивается им как доказательство его или её могущества, как гарантия защиты от угрозы извне. Чем больше мук и унижений приходится на долю мазохиста, тем сильнее он привязывается к партнёру-садисту.
Между тем, оба полюса садомазохизма не просто взаимосвязаны и взаимозависимы. Они ещё и взаимозаменяемы, легко меняясь местами и переходя друг в друга. Эти хитросплетения без труда различимы в сцене с анальным сексом, когда Жанна играет активную роль в эротической игре. Она как бы насилует партнёра, «опускает» его. Но в то же время и сам Поль унижает, «опускает» её, расписывая грязь сексуальных испытаний, которые он ей якобы приготовил. Чем грубее она унижает его, тем выше его самооценка как доминирующего партнёра. Ведь это он повелевает своей явно неординарной подругой, это он принуждает её радоваться перспективе самых грязных и унизительных ласк!
Садизм не отделим от презрения к половому партнёру. В этом плане понятны странные, на первый взгляд, требования Поля соблюдать взаимную анонимность. Нечто подобное, в частности, практикуют асоциальные подростки в групповом сексе. Удовлетворяя свои незрелые эротические потребности с общей партнёршей, они предпочитают считать её морально ущербной и развратной, «отпетой шлюхой». Тем самым они снимают с себя ответственность перед ней, хотя чаще всего участвовать в групповом сексе её принуждают с помощью шантажа. Чем меньше юнец осведомлён о своей партнёрше, тем для него спокойней и удобнее; ему незачем знать её имя, она ведь — вещь, приспособление для сексуальной разрядки! Поль ведёт себя с Жанной, уподобляясь таким незрелым юнцам. Кроме того, требуя от своей подруги анонимности, Поль хочет достичь цели, уже упомянутой ранее: он полагает, что к безымянной партнёрше труднее привязаться эмоционально, а такого поворота событий ему очень хотелось бы избежать.
Таковы несообразности невротической личности. В авантюре, в которую Поль вовлёк Жанну, он ведёт себя неадекватно и противоречиво. Нелепы богохульства и горькие обличения в адрес внутрисемейных отношений, провозглашаемые им по ходу половых актов. Абсурдны его требования, чтобы Жанна повторяла за ним фразы, лишённые для неё всяческого смысла. Она-то воспринимает их по-своему, как часть забавно-захватывающей эротической игры.
Ущербно и восприятие Полем своей подруги. Он ошибочно приписывает ей мазохизм. Любовник видит не самые существенные черты её характера, зато упускает другие, гораздо более важные для него самого. «Такая неверная оценка людей, — заметила когда-то психоаналитик Карен Хорни, говоря о личности невротика, — объясняется не его невежеством, недостатком ума или неспособностью к наблюдениям, а его навязчивыми потребностями». В своих безответственных играх с юной любовницей, Поль непростительно беспечен и слеп.
Жанна нестандартна и талантлива. Она необыкновенно пластична и мгновенно приспособляется к окружающему миру, к сиюминутным обстоятельствам. Девушка одновременно и порочна, и добродетельна; она способна раствориться в другой личности, но готова и на дерзкий бунт; она жёстко прагматична, и, в то же время, предпочитает скучной реальности игру и сказку. Жанна — гремучая смесь самых противоречивых свойств и качеств и потому-то представляет для Поля смертельную угрозу.
Талантливый американский психоаналитик Эрик Берн полагает, что родители, воспитывая своих детей, закладывают в них сценарий их будущей жизни. Очень часто в его основу лежится тот или иной сюжет, как бы заимствованный из старых сказок.
В частности, утверждает Берн, жизнь невротиков может сложиться по шаблону сказки о Красной Шапочке. Он напомнил её классический вариант.
«Жила-была милая маленькая девочка по имени Красная Шапочка. Однажды мать послала её отнести бабушке пирожок и горшочек масла. Путь пролегал через лес, где она встретила соблазнителя-волка. Девочка показалась ему лакомым кусочком. Волк уговорил её погулять в лесу, погреться на солнышке и собрать цветы для бабушки. Пока девочка развлекалась в лесу, волк отправился к бабушке и съел старую леди. Когда девочка, наконец, прибыла, волк, притворившись бабушкой, попросил её прилечь рядом на кровать и съел её, очевидно не прожёвывая. Но потом пришёл охотник и спас девочку, разрезав волку живот и заодно освободив бабушку. Затем Красная Шапочка помогла охотнику набить волчий живот камнями».
Берн видит в этой истории противоречия, проливающие свет на истинный характер действующих лиц. В частности, его настораживает тот факт, что кажущаяся бестолковость Красной Шапочки, по сути, неотличима от авантюризма и коварства.
«Как могла она, увидев волчьи глаза, уши, лапы и зубы, всё ещё думать, что перед ней её бабушка? Красная Шапочка сообщает волку, где он может её снова встретить, и даже забирается к нему в постель. Она явно играет с волком. И эта игра заканчивается для неё удачно. <…> И кем же она была, если потом помогала набить волчий живот камнями?
<…> Волк, вместо того, чтобы питаться кроликами и прочей живностью, явно живёт выше своих возможностей. Он мог бы знать, что плохо кончит и сам накличет на себя беду. Он, наверное, читал в юности Ницше (если может говорить и подвязывать чепец, почему бы ему и не читать?). Девиз волка: „Живи с опасностью и умри со славой“».
В качестве клинического примера «синдрома Красной Шапочки» Берн приводит историю своей пациентки Керри.
«В возрасте от шести до восьми лет мать обычно посылала дочь к своим родителям с разными поручениями. Иногда бабушка отсутствовала, тогда внучка играла с дедушкой, который в основном старался забраться ей под платье. Матери она об этом не говорила, так как понимала, что она этому не поверит и обвинит её во лжи. <…>
Теперь вокруг Керри много мужчин, большинство из которых для неё — „мальчишки“ и „щенки“. Некоторые пытаются за ней ухаживать, но она рвёт эти отношения после двух или трёх встреч. Так она и живёт, отпугивая всех „щенков“, прозябая в тоскливом, подавленном состоянии.
Впечатления от волка (дедушки) — это самое интересное, что с ней происходило. Во взрослом состоянии она также „бродит по лесу“, надеясь встретить нового волка. Но попадаются лишь „щенки“, которых она с пренебрежением отвергает».
Ни схема, предложенная психоаналитиком, ни история невротического развития Керри, рассказанная им, сами по себе, конечно же, не способны служить ключом к разгадке «Последнего танго в Париже». Проблемы героев фильма масштабнее и сложнее, чем сценарий «Красной Шапочки» по Берну. Но приведенная цитата — совсем не лишняя деталь в анализе фильма Бертолуччи.
Жанну не совращали в детстве ни её дед, ни любой другой взрослый мужчина. Тем не менее, с самых ранних лет у неё сложилось собственное представление о Сером Волке. В их семье царил культ её отца. С дочерью полковник был нежен, но он же научил её стрелять из револьвера. В глазах девочки (это убеждение осталась и у взрослой Жанны), её отец — истинный мужчина, мужественность которого нераздельно спаяна с опасной и аморальной изнанкой. Во-первых, отец убивал людей, хотя и делал это в рамках закона и в границах своих профессиональных обязанностей, ограничиваясь врагами Франции, арабами. Во-вторых, он явно пренебрегал правилами морали и вовсю предавался плотским утехам. Как ни странно, его жена без протеста прощала ему внебрачные любовные похождения.
Жанна убедилась в этом сама. Как-то, роясь в вещах отца, она нашла фотографию нагой арабской девушки с дерзко торчащими сосками. Нетрудно было догадаться, что юная арабка была одной из любовниц полковника. То обстоятельство, что он бережно хранил её фото, свидетельствовало о том, что отец дорожил своей подружкой. Жанна злорадно предъявила матери обнаруженную ею фотографию:
— Это ординарец отца?
Не теряя чувства собственного достоинства и почти не задумываясь, та ответила:
— Прекрасный образчик берберийки. Фотография, видимо, из антропологических наблюдений. Сильная раса. Я когда-то пыталась завести прислугу из их числа, но служанки из них получались никчемные.
