Полина Шур - Альбер Ламорис
У Ламориса, как и у режиссеров «Группы тридцати», тоже не было вначале денег, чтобы снимать полнометражные фильмы. И он обходился маленькой съемочной группой и непрофессиональными актерами. Он тоже снимал свои фильмы на натуре. Но есть и отличие: его фильмы — игровые фильмы. В то время как режиссеры «Группы тридцати» осмысляли действительность через документы или через самую жизнь, Ламорис осмыслял, познавал, открывал ее через придуманные им самим сказки, действие которых происходило там же, где оно происходило или могло происходить в документальных фильмах режиссеров «новой школы».
Подобно лучшим режиссерам «Группы тридцати», через короткометражку (но уже игровую) Ламорис выразил свое видение мира, свое миропонимание. Мир, созданный воображением режиссера в первых трёх его фильмах, был настолько своеобразен и в то же время внутри себя постоянен, тема была воплощена режиссером так неповторимо и оригинально, что в его фильмах стерлась грань между маленьким и большим фильмом, что маленькие фильмы Ламориса стали принадлежать большому кино.
Сняв три короткометражных фильма, Ламорис начинает снимать фильмы полнометражные, но — и в этом опять его отличие от режиссеров «Группы тридцати» — он в полнометражные фильмы переносит темы фильмов короткометражных, он в «большом» кино продолжает мысли, выраженные им в кино «маленьком».
Ламорис работал в эту эпоху постоянных смен школ и течений, но на вопрос: «Какое место вы отводите себе в современном кино?» — Ламорис отвечал: «Никакого места. Я не принадлежу ни к какому клану, ни к какой школе…»[3]
Члены «Группы тридцати» часто выступали в печати со статьями о короткометражке, её месте и значении в развитии кино; прежде чем взяться за камеру, будущие режиссеры «новой волны» отстаивали свои взгляды в качестве критиков; теоретики кино пытались объединить появляющиеся группировки через общность тем, стиля, метода работы с жизненным материалом; режиссеры сотрудничали в журналах по кино, создавали различные кинотеории. Все это подробно обсуждалось на страницах французской печати: новые группы, теории, имена.
Имени Ламориса там почти не встретишь.
Лишь в одном интервью, взятом у него после премьеры фильма «Фифи — Перышко», он признавался: «У меня нет философии, которую я могу выразить, идей, которые я могу защищать, эстетики, в которой я могу убеждать…»[4] И это говорилось с обезоруживающей искренностью, с убедительным, убежденным энтузиазмом, — характеризовал беседу интервьюер.
Ламорис был искренен: действительно, хотя его причисляли к «Группе тридцати», её Декларацию он не подписывал; не найдешь его на страницах журналов и как автора статей; не участвовал он в жюри фестивалей, детских и юношеских; не занимался организационной работой.
Все это так. И вместе с тем слова режиссера в соотношении с его творчеством кажутся странными, даже парадоксальными. Потому что в своих фильмах Ламорис выступал именно как человек сложившегося мировоззрения, своеобразной философии, последовательно и неуклонно развиваемой им на протяжении двадцати трех лет работы в кино.
За все эти годы Ламорис снял шесть короткометражек и два — нет, два с половиной полнометражных фильма. Кажется, что это очень мало, ведь у других режиссеров в их списке числится гораздо большее число картин и они снимают часто один полнометражный фильм за другим. А Ламорис не делал никакого различия между «маленькими» и «большими» фильмами, к съемкам их он относился одинаково серьезно и ответственно, как немногие режиссеры, как Ален Рене — к своим короткометражкам, как Робер Брессон — к своим полнометражным фильмам (случается, что перерывы между фильмами Брессона — пять–шесть лет).
Ламорис не торопился: интервалы между его фильмами бывали в три года, бывали и в пять лет. «Я делаю фильмы по–своему, — замечал он, — я не профессионал, я любитель…»
Что значит — по–своему?
В книге «Современные французские кинорежиссеры» Пьер Лепроон пишет: «Сколько раз нам приходилось говорить… о той безысходной драме, которая создается в кино в результате противоречий между требованиями искусства и промышленности! Начиная с первых опытов Абеля Ганса и до самых последних фильмов эта проблема настойчиво возникает перед режиссерами фильмов всех времен. Неужели кино всегда будет искусством компромисса? Возможно. К счастью, мы все же можем сказать, заканчивая эту книгу, что Ламорис опровергает это предположение и на своем примере говорит о возможности свободы в кино, как и в других искусствах».[5]
Действительно, Ламорис работал по–своему. Он долго вынашивал замысел фильма, долго готовился к его осуществлению. «Я могу снимать только тот фильм, который я задумываю, который чувствую. Лишь бы я этого добился, а больше я ничего не требую…»[6]
Это трудно, ведь кино зависит от политики, от экономики, от продюсеров, еще от многих других вещей. Но Ламорис своеобразно обходил эти трудности, так что он ни от кого не зависел.
Ни от сценаристов — он сам выдумывал сюжет и писал сценарии.
Ни от продюсеров — он сам был продюсером, готовил и снимал фильм на свои деньги.
Ни от прокатчиков — он сам показывал свой фильм и продавал его.
Вот почему так много времени уходило у Ламориса на съемку каждого фильма — недаром он говорил, что он любитель в кино, — и вот почему он мог позволить себе не торопиться, вести и вести из фильма в фильм свои темы, рассказывать и рассказывать придуманные им самим современные сказки.
Он был автор, создатель своих фильмов в полном смысле слова.
Это как труд кустаря, труд ремесленника в старом, высоком значении этих понятий, как труд мастера в мастерской в далекие времена.
К Мастеру пришел заказ — от очень высокого лица или просто от богатого человека. Ему не очень важно, от кого, и не очень важно, большую или маленькую вещь он будет делать — огромную вазу, чашу, подсвечники или кольца, пряжки для пояса, солонки. Он в любую работу вкладывает душу и умение. Заказ принесет много денег, но Мастер не торопится: сначала он должен будущую вещь представить себе, вообразить. Мастер — прекрасный художник: обдумав вещь, он сделает карандашом несколько ее набросков, чтобы выбрать лучший из них. И вот, когда выбор сделан, Мастер — иногда один, иногда с помощью подмастерьев — принимается за работу. Каждая вещь делается им всегда по–новому, как единственная в своем роде. Техника, которой пользуется Мастер, пока примитивна, несовершенна — она искупается его высоким ювелирным искусством, огромным разнообразием драгоценных материалов. И вот изделие готово — создание тончайшего вкуса, высокого мастерства, необычной фантазии. Заказчик доволен, а к Мастеру уже приходит новый заказ — спрос на его работу велик. Его изделия пленяют неповторимой печатью таланта, самобытности делавшего их человека. Такие вещи, наверно, и передают из рода в род. С годами все яснее оттеняются их благородство, оригинальность, эстетическая ценность…
Прошли века, возникло новое искусство, а с ним — новые мастера. На заре кинематографа их труд напоминал труд ремесленника: они делали фильмы своими руками. Так французский кинорежиссер Жорж Мельес, первый «волшебник» экрана, на своей студии был сценаристом своих фильмов, декоратором, режиссером, оператором, актером и даже киномехаником; он же их и продавал.
Прошли годы, пришло в кино разделение труда, и вот на высокой стадии разделения процесса работы, на высоком уровне техники, так, как когда–то работал Мастер, как некогда работал Мельес, начал снимать фильмы на своей студии Монсури кинорежиссер Альбер Ламорис.
Альбер — Эммануэль Ламорис родился в Париже 13 января 1922 года; там же окончил коллеж Станислава, потом — горное училище Верней на Авре; работал фотографом.
«В день объявления войны, — рассказывал режиссер, — мне было 18 лет. Я в это время читал «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского. Мне казалось естественным, что началась война. Мир был сумасшедшим, в нем все было доведено до абсурда… А пришли немцы и сказали нам, что мы дегенераты. А я много читал, много занимался спортом и совсем не чувствовал себя выродком. И я сбежал от них в Марсель…
После войны я поступил в ИДЕК (Высшая киношкола в Париже) как вольнослушатель, писал там сценарии. В ИДЕКе я понял, что все, чему нас учили, было абстрактным. И тогда я поехал в Тунис в качестве ассистента короткометражного фильма «Кайруан».
Потом я написал сценарий фильма «Рамадан» — об одном мусульманском празднике — и с режиссером предыдущего фильма снимал «Рамадан», тоже в качестве ассистента (я таскал осветители).
Но в следующем фильме мы с ним поменялись ролями. Он стал ассистентом, а я — режиссером фильма «Джерба», документального фильма об острове в Тунисе».
Пленённый Тунисом, атмосферой острова, Ламорис решил там же и продолжить свою работу в кино.
