Коллектив авторов - Дыхание камня: Мир фильмов Андрея Звягинцева
Разве мы не имеем права на ошибки? Имеем. Более того – обречены. Но мы не имеем права не чувствовать своей вины и предавать (или подводить) тех, кто нам доверился. Именно за это Андрей и получает. Сурово? Помнится, один из авторов начала ХХ века Алексей Ремизов утверждал, что пробудить человеческую душу от сна можно, к сожалению, только сильнодействующими средствами. Что же касается трагической ситуации с топором, то она спровоцирована самим Андреем, его истерическим выкриком “ну, убей меня теперь”. Эти злые, подлые и лживые слова, в осуществление которых подросток, конечно же, не верит, тем не менее произносятся. И тогда Отец (а у Него, как известно, Слово сказанное есть одновременно Слово воплощенное), наклоняясь, тихо спрашивает: “Что? Убить тебя?”, то есть: “Это и есть твое действительное желание? Ну а если нет, то как можно позволять себе подобное пустословие?”
Таким образом, оставаясь в рамках трактовки “Возвращения” как социально-психологической драмы, мы в какой-то момент невольно начинаем деформировать мотивировки тех или иных поступков героев, их характеры, а в конечном итоге – и смысл происходящего. Соотнесение же событий, происходивших вечером в пятницу на берегу пустынного острова, с теми, что случились в ночь с четверга на пятницу в Гефсиманском саду, многое проясняет. Только искать подобные аналогии следует не по формальным признакам, а ориентируясь на глубинную суть событий. Иисус, зная о приближении своего смертного часа, просит апостолов не спать, но те засыпают и тем самым фактически предают его. Апостолы знают, но как бы до конца не осознают того, что должно очень скоро свершиться. Они – простые смертные, и у них слипаются глаза. Братья Андрей и Иван ничего такого даже не предполагают, им просто хочется половить рыбку, сплавать к полузатонувшему кораблю, и они за милыми детскими заботами забывают о настоятельной просьбе отца вернуться к назначенному сроку. Подростки воистину не ведают, что творят. Но Отец знает все. Он знает, что от того, справится Андрей или нет, приплывут мальчишки вовремя или нет, зависит будущее их самих и, возможно, всего человечества. Он вернулся. Последний шанс. Что сделают теперь люди? “Возлюбят Бога Своего прежде всего” или вновь распнут? Не слишком ли непосильная ноша возложена на хрупкие плечи подростков? Во‐первых, другой не бывает. Во‐вторых, не слишком. Ибо Бог ни на кого эту ношу не наваливает, Он предлагает только разделить ее с Ним: “И ноша Моя легка, и иго Мое благо”. Но никто не может, а еще больше не хочет осознать ответственности момента, а “благо” воспринимает как насилие над собственной личностью, точнее – над нашими сиюминутными желаниями.
Итак, братья и фактически без пяти минут убийцы подплывают к берегу. Они знают, что поступили нехорошо, но никак не ждут столь бурной реакции отца и уж, конечно, не понимают, чем вызвана его ярость, ведь они просто рыбку ловили! Никто, даже Андрей, не ощущают Его глубочайшего отчаяния и боли. А когда Отец в ответ на истерическое требование Андрея “убить его теперь” хватает топор и делает вид, что замахивается, самые дикие фантазии Ивана словно получают подтверждение: убийца. Это действительно самая страшная сцена фильма: сцена трагического тотального непонимания нами, детьми, Его, Отца. В самом деле, а почему бы Ему ни ответить наконец решительно на все наши бесконечные вопли и негодования? Сколько можно испытывать долготерпение и милосердие Божие? Верить не можем. Любить не хотим. Уже сколько тысячелетий творим и творим мерзости. Если и молимся, то не о спасении души, а о чем-то суетном. И все чего-то требуем, нудим, ноем. И ведь ничего в основе всех этих капризов, кроме уязвленного самолюбия и духовной лености. Откуда такая уверенность балованных детей, что Он нас никогда и ни при каких обстоятельствах не может разлюбить?
И еще один пласт многослойного контекста “Возвращения”: конечно, это не только о нашем маловерии в отношениях с Творцом, но и о трагическом недоверии друг к другу, к самым близким людям. Евангельское прочтение картины только углубляет ее социально-психологическую основу. И здесь нет никакого противоречия: мы потому не можем до конца доверять другим, себе самим, что не в состоянии прежде всего уверовать в милосердие Отца. Мы и Его все время проверяем, капризничаем. Помните первую заповедь: “Возлюби прежде всего Господа Бога своего”? И только потом: “Возлюби ближнего своего, как самого себя”. В данной последовательности есть великий смысл.
Точно так же существует некая закономерность высшего порядка, согласно которой и в нашей повседневной практике общения с любимыми и близкими людьми не обойтись без веры. Иначе человек будет обречен на мучительное недоверие и подозрительность, а значит – на одиночество и страх, внутреннюю несвободу и никогда по-настоящему не познает счастье любить и быть любимым. Только доверие спасает. Тот, Кто пришел к братьям-рыбарям Андрею и Ивану, пришел как Отец, ждал и требовал от них только одного – доверия, веры, которая есть Любовь.
О заключительных кадрах, с их Голгофой и неминуемой гибелью Отца по вине собственных детей, уже было сказано ранее. Финал потрясает своей тишиной, невосполнимостью утраты и полной невозможностью что-то изменить и отыграть назад. Есть только одна надежда, что те, кто еще способен, осознают в какой-то момент, как эти двое мальчишек, свою личную неустранимую вину, личную причастность к Его гибели и – спасутся.
В заключение хотелось бы особо отметить замечательную целостность киноленты. Это действительно не голливудское кино с его замкнутым миром предсказуемых тем, проблем, героев и определенным набором разного рода эффектов. С фильмом Андрея Звягинцева произошло нечто уникальное для рубежа тысячелетий: настоящая, принципиально немассовая культура вдруг прорвалась сквозь информационную блокаду и победила. “Возвращение”, в отличие от бесконечного потока современной кинопродукции, живет в общекультурном контексте. Именно поэтому каждая ситуация фильма, не теряя своей конкретики, сразу подключается к общечеловеческой проблематике и начинает прочитываться на едином языке символов. Символ, конечно, условный знак. Но это не логическая условность. Символ – не просто прикрепление к тому или иному слову или образу некоего абстрактного представления, всеобъемлющего ощущения и пр. Символ – это слово, обладающее особым расширением. Он расширяет и преображает предметно-эмоциональную информацию, которую изначально несет, до какого-то духовного касания. Прямо о духовном – нельзя. Просто потому, что в материальном мире нет духовных эквивалентов. Только опосредованно. Через некоторую неоднозначность ситуации, возникающую в художественном произведении: неоднозначность самого слова, образа, действия. Все это заставляет задуматься, искать ответы, побуждает к внутренней работе, открывает глаза. Такое плодотворное творческое состояние души древние греки называли катарсисом. Не развлечение и отвлечение от забот и проблем, а именно катарсис, ощущаемый зрителем (или читателем) как особое противочувствие, потрясение и очищение души, всегда был целью настоящего искусства. Времена духовного одичания, конечно, случались и раньше, но сменялись полнокровной духовной жизнью общества. Потребность в этом становится все более заметной в начале ХХI века. И судьба “Возвращения”, пожалуй, – одно из убедительных тому подтверждений.
Отметим также блистательную команду фильма и замечательных актеров. Режиссер гениально нашел мальчишек. Они еще не могли вместить глубину идеи, но это оказалось и не нужно. Необходимо было другое: чтобы один смотрел влюбленными глазами на обретенного вдруг отца – и Звягинцев угадал эту мечту Володи Гарина, который рос в неполной семье. А Ивана должна была потрясти жестокость взрослого: у мальчика – благополучная семья, и отец его никогда не бил. В “Фильме о фильме” Иван Добронравов признавался: то, что отец в “Возвращении” позволяет себе бить своих детей по щекам, больше всего лично задело актера. Так рождалось раздражение и негодование младшего сына. А затем оба мальчика были просто включены в общий контекст картины: один – с мечтой и потенциальной влюбленностью, другой – уязвленный внешней несправедливостью, жестокостью, грубостью.
Я обещала прояснить некоторые сюжетные странности для тех, кто любит во всем конкретность и логику. Последовательно и кратко пересказываю основное содержание картины: приходил Бог. В первый приход Он оставил здесь (или забыл) какую-то особую штуку, от которой зависели счастье и покой человечества, – некий талисман. Теперь Он пришел, как и обещал, второй раз и эту штучку забрал. Все. И больше не вернет. И не придет. Живите сами. Прыгайте с вышек и выясняйте, кто же “козел и трус”. Страшный суд, знаете, может проходить очень буднично и, пока не коснется каждого конкретного человека, – почти незаметно. Почему “кинул”? Всему приходит конец, даже долготерпению Отца. Устал. Надоела Ему эта наша “заливная рыба”.
