Джон Хардинг - Флоренс и Джайлс
Когда после третьей или четвертой такой ночной прогулки стало ясно, что это становится постоянной привычкой, пригласили доктора Бредли, местного врача. Он долго и внимательно меня осматривал, светил в глаза, заглядывал в уши, слушал сердце и тому подобное. Затем он сообщил, что физически я развита нормально, и разъяснил, что подобные явления могут быть отражением тревожного состояния, естественного для рано осиротевшего ребенка, перенесшего такие потрясения в раннем возрасте. Это подтверждается тем, отметил доктор, что все мои страхи связаны с Джайлсом, единственным, кто в конце концов остался неизменным в моей жизни. Все это я прочитала в отчете, который обнаружила однажды на столе миссис Граус, когда она отправилась в город по делам. Меня заинтересовали слова «перенесшего такие потрясения в раннем возрасте». Я совсем ничего не помнила о своих родителях — матушка моя умерла при родах, дав мне жизнь, а отец погиб через четыре года. Он утонул, катаясь на лодке, вместе с мачехой, матерью Джайлса. Я их совсем не помнила, а все слуги были наняты уже после несчастного случая, так что и они не могли ничего рассказать. Раннее детство было для меня чистой страницей, белым снежным полем, без единого намека на черного грача.
7До того как я на следующее утро отправилась с визитом к Ванхузерам, Джон вернулся из города с письмом — довольно редкое событие для Блайт-хауса, поскольку миссис Граус получала корреспонденцию от моего дядюшки лишь два-три раза в год, а больше почти никто не писал. Письмо было адресовано мне, и я подумала: даром что считаюсь неграмотной, а за последние несколько недель стала самой эпистоляризованной персоной во всей округе. Письмо, разумеется, было от Джайлса, и я ждала затаив дыхание, когда же миссис Граус начнет читать его вслух. Сначала она хмыкнула и проворчала:
— Конечно, дел у меня других нет, только целыми днями читать вам письма.
Дорогая Фло!
Спасибо тебе за твое письмо. Я его прочитал много раз, и оно уже рвется — так часто я его сворачивал и разворачивал. Мне нравится, что вы там катаетесь на коньках, и я жду не дождусь каникул. Как ты думаешь, Тео Ванхузер сможет найти коньки и для меня? А лед на озере выдержит нас троих? Или придется выходить по очереди? Я очень плохо запоминаю уроки, но не обижаюсь, что другие надо мной смеются. Это лучше, чем когда бьют или щиплются. Но ты не волнуйся за меня, потому что это бывает не часто. Не очень часто. Я надеюсь, у тебя все хорошо. Надеюсь, у миссис Граус и Джона все хорошо. Надеюсь, у Мег и Мэри все хорошо.
Твой любящий брат
Джайлс.Письмо от меня, упомянутое Джайлсом, было конечно же написано миссис Граус и потому не содержало ничего, что мне хотелось бы сказать ему, — о башенной комнате, например (хотя, сказать по правде, я не решила окончательно, посвящать его в это или нет). В том письме не было ни слова и о моей тревоге за него, которая так меня мучила. Слова Джайлса о битье и щипках заставили меня содрогнуться, хотя до конца и не было понятно, в самом ли деле он подвергался насилию или «ты не волнуйся за меня, потому что это бывает не часто» относилось только к насмешкам. Однако у меня не было времени как следует над этим поразмыслить. Все было готово к визитоотданию, так что я взяла письмо у миссис Граус и сунула в карман своей шубки. Лежа там, письмо тяготило меня, тянуло к земле, будто железные кандалы на ногах каторжника или украденный ломоть хлеба в кармане штанов у школьника. Я хотела отправиться к Ванхузерам пешком, но миссис Граус и слушать не хотела. Между нашими домами было больше мили, и, хотя снег сегодня не шел и дорога была чистой, снегопад мог начаться снова и застать меня на полпути… не говоря уж о том, что и без снежной бури я непременно замерзла бы до полусмерти. Ей и в голову не пришло, что и в самые морозные дни я провожу по полдня на льду, так что Джону было велено отвезти меня на двуколке. Меня это устраивало вполне, потому что, как только Блайт-хаус скрылся из виду, а вместе с ним и назойливые глаза миссис Граус, Джон дал мне поводья и позволил править, как он частенько делал, когда экономки не было рядом. Старый мерин Дрозд, которого обычно запрягали в двуколку, смирный и понятливый, превосходно знал все окрестные дороги, так что, вообще-то, им и не нужно было особо править. Даже в снег не было опасности, что Дрозд сойдет с дороги и опрокинет седоков в канаву.
Я никогда прежде не видела дом Ванхузеров. К нему вела длинная аллея, а сам дом, скрытый зарослями кустарника, стоял в глубине, так что с главной дороги можно было заметить только трубы на крыше. Поэтому я была удивлена, обнаружив, что он меньше Блайт-хауса, но при этом превосходит его во всем остальном, кроме размеров. Это было понятно сразу, как только свернешь с дороги и увидишь свежевыкрашенные ворота, в отличие от наших, ржавых и облупившихся. Кусты по бокам аллеи были аккуратно подстрижены, а газоны по сторонам уж наверняка тщательнейшим образом подстригались. Сам дом сверкал и блестел на зимнем солнце; он не поглощал свет, как мрачный старый Блайт-хаус. Джон высадил меня у парадного подъезда.
— Я отгоню двуколку на задний двор и посижу на кухне со слугами, мисс Флоренс. А вы просто велите послать за мной, как соберетесь назад.
Протягивая руку к дверному молотку, я ужасно волновалась. Сегодня на мне было самое нарядное платье, и я чувствовала себя не в своей тарелке. Дверь открыл (бесшумно, она не заскрипела, как скрипели все двери в Блайте-хаусе) лакей в ливрее.
— Да, мэм, — обратился он ко мне, вопросительно приподняв бровь.
— Я… я приехала справиться о здоровье мистера Ванхузера, — промямлила я. — Я хочу сказать, молодого мистера Ванхузера.
— А вы, должно быть…
— Флоренс, из Блайт-хауса.
Он широко распахнул дверь и, отвесив мне поклон, жестом пригласил войти. Я оказалась в просторном холле с высокой и широченной лестницей. Всюду сияли люстры, канделябры, хрусталь, на стенах висели зеркала, и меня со всех сторон окружила целая толпа бледных, неуклюжих девочек, глядевших исподлобья.
— Не будете ли так любезны подождать всего минутку, мисс, пока я доложу о вас миссис Ванхузер.
Он удалился, щегольски стуча каблуками по облицованному плитками полу. Я еще немного поразглядывала себя в зеркалах, а потом решила сосредоточиться на изучении собственных башмаков — и сочла это занятие намного более успокаивающим. Прошло, как мне показалось, несколько лет — должно быть, идти пришлось далеко. Наконец лакей прищелкал обратно и пригласил следовать за ним. Мы прошли по длинному коридору, он распахнул дверь и впустил меня в небольшой салон, где миссис Ванхузер, сидя за ореховым письменным столом, писала письмо. Оторвавшись от своего занятия, она одарила меня слащавой улыбкой:
— Входите, дорогая моя, входите и устраивайтесь поудобнее. Вы, должно быть, озябли в дороге.
Она поднялась, обошла стол и пожала мне руку. Я протянула ей бумажный пакет с булочками, который принесла с собой.
— Это для Тео, — пояснила я.
Миссис Ванхузер открыла пакет, изучила его содержимое, молча отложила в сторону и указала на стул возле камина:
— Мелвилл, принесите нам кофе и кексы, будьте любезны.
Дверь тихо закрылась. Я села. Я только один раз видела миссис Ванхузер, когда она привезла Тео в Блайт-хаус знакомиться. В тот раз я почти не рассмотрела ее, мое внимание тогда больше привлек Тео: интересно было, сколько пройдет времени, прежде чем он что-нибудь разобьет. Наблюдая за ней теперь, я удивлялась: не женщина, а настоящий дредноут. Высокая — можно было с уверенностью сказать, что свой рост Тео унаследовал от нее, — но к тому же весьма плотная, массивная, не такая хлипкая, как ее мальчик. Большая грудь выдавалась вперед, словно полка над камином. На ней можно было бы расставить безделушки, вазу с цветами и бюстик Бетховена, а может быть, одну-две семейные фотографии. Пышные волосы дамы были забраны вверх, и громоздкая прическа, пожалуй, добавляла ей еще несколько дюймов. Когда я села, она великаншей нависла надо мной, что отнюдь не помогло мне расслабиться и перестать нервничать.
Положив руку на каминную полку, она склонилась к огню.
— Я… я хотела осведомиться о здоровье Тео, я хочу сказать, мистера Ванхузера, — выдавила я, — я надеялась повидать его, если можно, подбодрить его и пожелать выздоровления.
Лицо миссис Ванхузер озарилось неискренней улыбкой, больше похожей на гримасу.
— Ах, как чудесно, как мило, но, боюсь, это невозможно. Тео слишком плох сейчас. Доктор сказал, что всякое душевное волнение ему противопоказано.
Я улыбнулась при мысли о том, что могу стать причиной душевного волнения.
— Вы находите это смешным?
— О нет, что вы, мэм, вовсе нет. Я просто, ну… — Мой голос угас.
Снова отворилась дверь, и появился Мелвилл с подносом. Миссис Ванхузер уселась у камина напротив меня. Мелвилл подвинул к ней изящный столик и поставил на него поднос. Другой столик он поставил рядом со мной.
