Ричард Барэм - Церковное привидение: Собрание готических рассказов
— В прошлом году, — говорил он, — двадцать четвертого декабря, мы с Эйми, как обычно, встречали Рождество под этой самой крышей. Присутствовал и кое-кто из вас. Трое или четверо — точно.
Это относилось и ко мне, однако подтверждения вроде бы не требовалось, и я, как остальные, промолчал. И Чандлер продолжал без остановки:
— Те из присутствующих, кто был здесь на прошлое Рождество, помнят, какая теплая тогда стояла погода. Помнят также, что мы играли на лужайке в крокет. Не скажу, что нам не было зябко, но хотелось потом рассказывать, как мы играли в крокет на Рождество, и иметь этому свидетелей.
Тут он повернулся и обратился ко всему кружку:
— Как и сегодня в бильярд, мы играли укороченные партии; и уж точно тогда на лужайке было не холоднее, чем нынче после завтрака в бильярдной: не удивлюсь, если сугробы за окном выросли фута на три. Может, и больше; послушайте.
Внезапно в камине взвыл ветер, и подхваченное сквозняком пламя взметнулось вверх. В окна полетел снег, и когда Чандлер сказал: «Послушайте», мы обратили внимание на перестук снежных хлопьев по стеклу, подобный легким шагам множества маленьких ног, со всех сторон стремящихся на место встречи. Сотни ног собирались снаружи, и удерживало их вне дома только стекло. И четверо или пятеро из сидевших вокруг камелька скелетов обернулись и поглядели в окна. Они состояли из мелких панелей в свинцовом переплете. На перекладинах скопился снег, но больше ничего не было видно.
— Да, в прошлый сочельник погода стояла очень теплая и солнечная, — рассказывал Эверард. — Осенью не было заморозков, и на клумбах отважно продолжал цвести единственный георгин. Видя его, я всякий раз думал, что он не иначе как спятил.
Чандлер помедлил.
— Хотел бы я знать, не спятил ли и я сам, — добавил он.
Никто его не прерывал; в его словах было что-то завораживающее, они как-то связывались с игрой в прятки, со снежной пустыней за окном. Миссис Чандлер давно сидела в кресле, но я слышал, как она заерзала. Бывало ли такое, чтобы за каких-нибудь пять минут веселая компания забыла о веселье? Вместо того чтобы смеяться над собой, играя в глупые игры, мы всерьез играли в серьезную игру.
— Как бы то ни было, — обратился ко мне Эверард, — я сидел на улице, а ты с моей женой играл укороченную партию в крокет. Внезапно я обнаружил, что на дворе не так уж тепло: на меня вдруг напала дрожь. Я поднял глаза. Но не увидел ни тебя, ни жену, ни игру в крокет. Передо мной предстала картина, никоим образом с вами не связанная, — во всяком случае, я на это надеюсь.
Как разит добычу рыболов с острогой или охотник с ружьем, так бьет в цель и хороший рассказчик. И мы были сражены, подобно рыбе или оленю. Покуда рассказ не подошел к концу, все сидели на своих местах как прикованные.
— Вам всем знакома лужайка для крокета, — говорил Чандлер, — ее окружают цветочный бордюр, а за ним кирпичная стена, где имеются одни-единственные ворота. Подняв глаза, я увидел, что лужайка (в первый миг она была на месте) съеживается и стенки вокруг нее смыкаются. При этом они росли в высоту, одновременно свет начал меркнуть, испаряться с небес, вверху воцарилась полная тьма, и только через ворота проникало тусклое свечение.
Как я уже говорил, на клумбе цвел георгин, и я, когда свет померк и вокруг начало происходить невообразимое, в отчаянии задержал взгляд на знакомом предмете. Но это был уже не цветок с красными лепестками, это были неяркие красные огни. Реальности вокруг уже не осталось, одна галлюцинация. Я больше не сидел на лужайке, наблюдая игру в крокет, вокруг было помещение с низким потолком, похожее на хлев, но только круглое. Я не вставал на ноги, но балки проходили над самой моей головой. Было темно, но не совсем: свет чуть просачивался из двери напротив, которая, по-видимому, вела в коридор, сообщавшийся с улицей. Чего совсем не было в этом жутком логове, так это свежего воздуха; вонь стояла такая, что хоть топор вешай; можно было подумать, здесь не один год жили в скотских условиях люди и за это время в доме ни разу не убирали и не проветривали. Но ладно бы угнетенное дыхание, еще хуже это помещение угнетало душу. В нем стоял густой запах преступления и мерзости; кто бы ни были его обитатели, думалось мне, они не принадлежат к роду человеческому; пусть они мужчины и женщины, но родня им — звери, что рыщут в поле. И еще, надо мной словно бы тяготел груз тысячелетий; меня перенесло в эпоху неведомой древности.
Он помолчал, в камине вновь взметнулось и опало пламя. Но в мимолетном свете я увидел, что все лица обращены к Эверарду и на всех написано испуганное ожидание. Я и сам испытывал то же самое и с содроганием ждал, что будет дальше.
— Как я уже говорил, — продолжал рассказчик, — на месте перепутавшего время года георгина горел теперь тусклый огонек, и я перевел взгляд на него. Вокруг огонька собрались тени; сперва я не мог разглядеть, что это. Но вскоре то ли мои глаза привыкли к темноте, то ли огонь разгорелся ярче, но я различил человеческие фигуры, только очень маленькие: когда один из человечков поднялся на ноги, от его макушки до низкого потолка оставалось еще несколько дюймов. Он был одет в подобие рубашки, достигавшей колен, но руки были голые, волосатые. Человечки живее зажестикулировали и зашептались, и я понял, что речь идет обо мне: они указывали на меня. И тут я разом похолодел от ужаса: выяснилось, что я беспомощен и не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Со мной случилось то, что бывает в кошмарах. Я не способен был двинуть пальцем, повернуть голову. Парализованный страхом, я хотел крикнуть, но не издал ни звука.
Все мною пережитое стремительностью напоминало сон: мгновенно, без всякого перехода, картина исчезла, я снова был на лужайке, жена все так же замахивалась для удара. Только с лица у меня лился пот и тело, с головы до ног, сотрясала дрожь.
Вы скажете, что я заснул и увидел кошмар. Возможно, но ни до, ни после происшествия сонливости я не испытывал. Все выглядело так, словно к моим глазам поднесли книгу, на миг раскрыли и снова захлопнули.
Тут я вздрогнул: кто-то — не знаю, кто именно — рывком встал с кресла и включил электричество. Признаюсь честно, я был этому рад.
Эверард рассмеялся.
— Ей-богу, я чувствую себя как Гамлет в сцене со спектаклем, — сказал он, — в присутствии дяди-злодея. Ну что, продолжать?
Никто вроде бы не ответил, и Эверард продолжил:
— Что ж, предположим пока, что это был не совсем сон, а галлюцинация. В любом случае, видение не оставляло меня в покое; не один месяц оно пряталось на задворках сознания: то, так сказать, дремало, то шевелилось во сне. Бесполезно было говорить себе, что я волнуюсь попусту; казалось, что-то проникло в мою душу, в ней укоренилось зерно ужаса. И со временем оно пошло в рост, так что я не мог даже приписывать пережитое мимолетному помрачению ума. Не скажу, что у меня расстроилось здоровье. Я как будто нормально ел и спал, но если прежде по утрам сознание возвращалось ко мне постепенно, мешаясь с приятной дремой, то теперь я пробуждался внезапно и резко, чтобы погрузиться в бездну отчаяния. За столом я то и дело застывал, задавая себе вопрос, не зря ли я ем или пью.
В конце концов я поделился своей бедой с двумя людьми, надеясь, что сама исповедь принесет мне облегчение. И еще я надеялся, хотя и очень слабо, что какой-нибудь врач с помощью простого снадобья переубедит меня в том, что причина моего несчастья — не плохое пищеварение и не расстройство нервной системы. То есть я исповедался жене, которая подняла меня на смех, и доктору, который тоже повеселился и уверил, что я обладаю крепким — даже избыточным — здоровьем. В то же время он посоветовал мне сменить климат и обстановку: самая подходящая мера против галлюцинаций, порожденных воображением. И еще он сказал, в ответ на заданный в лоб вопрос, что я определенно не схожу с ума, за это он готов поручиться собственной репутацией.
Что ж, как каждую осень, мы отправились в Лондон; там ничто не напомнило мне о том единственном происшествии в рождественский сочельник, но оно не забывалось, оно само напоминало о себе: в противоположность снам или снам наяву, оно не тускнело, а с каждым днем становилось живее; можно сказать, оно въедалось в мозг подобно кислоте, накладывало на него неизгладимый отпечаток. После Лондона была Шотландия.
В прошлом году я впервые взял в аренду небольшой лесок в Сазерлендских горах, называемый Глен-Каллан, — место очень отдаленное и глухое, но для охоты просто великолепное. Оно находится невдалеке от моря, и местные жители всегда напоминали мне, чтобы я, собираясь на холм, брал с собой компас, ведь морские туманы взбираются в гору за считаные минуты — попадешься, а потом ждешь часами, пока прояснится. И я вначале их слушал, но, как всем известно, если мера предосторожности оказалась излишней раз, потом другой, в третий о ней забываешь. Прошло несколько недель, погода неизменно стояла ясная, и я, естественно, частенько стал выходить на прогулку без компаса.
