Проспер Мериме - Ноготок судьбы
— Роже, Роже, взгляни же на них!
Звуки флейты, по-видимому, доносившиеся со стороны дома, притягивавшие к себе шероховатых, морщинистых и черных пресмыкающихся, вдруг смолкли. Прыгающая толпа жаб моментально остановилась. Белые зобы животных надулись и, как бы ответом на звуки флейты, снова зазвучала их монотонная песнь любви. Но флейта заиграла вновь, и на этот раз звуки ее неслись не смолкая, и таким странным, таким необыкновенным, таким сверхъестественным показался нам этот сад, эта масса благоухающих роз, охраняемая поющими животными и звуками этой волшебной флейты, что под влиянием охватившего ее сильного страха Марта направилась бегом к дому, увлекая меня за собою. Но в этот момент, когда мы уже достигали балкона, с облегчением людей, близких к цели, жена моя громко крикнула и в страхе отступила назад. На пороге стеклянной двери балкона, которую я забыл закрыть, важно восседала жаба и, заграждая нам дорогу, пристально глядела на нас своими круглыми глазами. Но помощь явилась внезапно. Мы услышали за собою поспешные шаги и, обернувшись, увидели старого садовника, странного очарователя таинственного сада, который шел к нам с флейтою в руках. Он поднял инструмент, как подымает дирижер свою палочку перед оркестром. Глядя на приподнятую флейту, жаба решилась удалиться. Медленно, как бы с сожалением, спустилась она со ступеней подъезда, и мы могли беспрепятственно войти к себе, сопровождаемые взглядом строгих глаз садовника, по-видимому, ожидавшего, чтобы дверь захлопнулась за нами. Ни одним словом не обменялись мы со стариком. Мы не могли произнести ни звука: такое чувство страха и ужаса перед необъяснимым навеяли на нас эти сами по себе ничего ужасного не представлявшие розы, эти певшие и скакавшие животные и этот старик, игравший ночью на флейте. Долго не могли мы заснуть в ту памятную ночь. Нашему покою мешало необъяснимое чувство страха; нам все казалось, что тут, в нашей комнате, присутствуют какие-то таинственные сверхъестественные существа. Чувство такого страха невольно иногда испытываешь в некоторых жилищах, когда не можешь дать себе ясного отчета в том, откуда является это острое неприятное душевное состояние, лишающее нас покоя.
Неожиданно в полумраке комнаты, слабо освещенной мерцавшим светом плохо горящего ночника, я ясно услышал в углу, где стояла прислоненная к двери кровать моей жены, как кто-то заскрежетал зубами.
— Марта, это ты? — вскричал я.
— Это я… у… меня… лихорадка!.. — ответила мне жена голосом, прерывавшимся от страха.
Я быстро соскочил со своей постели, но услышал резкий и повелительный голос Марты:
— Не двигайся, слушай!..
Она сидела на своей постели, вся дрожа, с широко открытыми от ужаса глазами.
— Не дыши, — говорила она, обращаясь ко мне. — Не дыши, слушай!., слушай!.. Ты слышишь дыхание, кто-то дышит под моей постелью?..
В самом деле, тихий, непонятный звук, какое-то странное дыхание слышалось в комнате. Но кто мог проникнуть сюда через незатворенную дверь, во время нашей прогулки?
Я поспешно зажег свечу и с карманным револьвером в руках заглянул под кровать Марты, которая продолжала дрожать и твердила:
— Берегись, берегись, Роже!..
Под кроватью никого не оказалось, за диваном тоже. Я быстро заглянул за ширму в углу комнаты — также никого, а между тем непонятное дыхание делалось все громче и громче; казалось, что дышит существо, которому страшно и которое прячется. Я стал передвигать кресла, но вдруг услышал крик жены; что-то черное запрыгало по ковру; двигалась огромная пятнистая жаба, до тех пор скрывавшаяся под стулом. Мигом бросился я к двери, надеясь отпереть ее и выпустить противное животное, но не тут-то было. Жаба, испуганная криками жены, бросилась в ее сторону.
— Выбрось ее, выгони ее! — молила Марта, крича во всю силу легких.
Легко сказать! Я так же боялся отвратительного пресмыкающегося, как и она. Я поспешил положить на камин револьвер, оказавшийся тут некстати, и, вооружась палкою, погнался за жабой. Она прыгнула под кресло, я успел ее выгнать оттуда, но затем она умудрилась вскочить на стул. Сильным ударом я откинул ее в противоположный угол комнаты, но, вместо того, чтобы спастись через открытую дверь, жаба прыгнула под кровать Марты. Соскочившая в испуге жена бросилась к звонку и, звоня изо всех сил, оторвала его.
Жаба забилась под кровать в самый угол и не решалась покинуть своего места. Лежа на полу, я изо всех сил старался выгнать палкою пресмыкающееся, но все мои усилия оказывались тщетными. Палка прикасалась к мягкому рыхлому телу животного, и нервная дрожь охватывала меня. Я выхватил из ножен шпагу и изо всей силы отодвинул кровать, в надежде добраться до отвратительного животного. На этот раз жаба двинулась с места и в один прыжок очутилась у камина: она обожглась о тлеющие в нем угли и снова запрыгала по ковру; долго пришлось мне бегать за нею, пока, наконец, не удалось приткнуть животное к ножке кресла и пронзить его шпагой. Белое брюшко жабы сразу опало, кровь брызнула на ткань кресла, лапы ее судорожно задвигались, а глаза почти выскочили из орбит. В этот самый момент Марта упала на руки вбежавшей на звонок горничной; у жены начались конвульсии, и в продолжение двух недель она не могла покинуть постели, страдая от ужасной лихорадки со страшным бредом.
Де Венс на несколько минут замолк. Он как будто мысленно разрешал какой-то вопрос, но потом продолжал:
— Когда жене моей разрешили встать с постели, — начал он, — ей захотелось во что бы то ни стало покинуть виллу. Мы переменили комнату, но она все же не могла совладать со своим страхом. Как и мне, впрочем, ей все мерещилась проткнутая шпагою жаба с судорожно вытянутыми лапками, с распоротым белым брюшком, из которого сочилась яркая кровь. Доктор, явившийся в ночь катастрофы, объявил нам, что убитое животное было самкой. По всей вероятности, вместе с самцом сидела она на пороге балкона, когда появился садовник. По-видимому, она не успела выскочить вместе с ним в сад и попала в гостиную, а оттуда к нам в спальню. Я вспоминаю, что в течение нескольких минут дверь из спальни в гостиную оставалась открытою (мы спали внизу, так как комнаты верхнего этажа оказались чересчур холодными). Вот вам и простое объяснение всего происшедшего.
Но кто объяснит мне таинственное очарование благоухающего сада этой виллы, ужас этой тревожной ночи, странную случайность, благодаря которой несчастное животное попало к нам с тем, чтобы так страшно напугать нас и затем погибнуть? Кто разъяснит мне тысячи необъяснимых ощущений, охватывавших нас во время нашего пребывания на этой вилле, ощущений, опутывавших нас каким-то недомоганием и неловкостью? Откуда и кем навевались на нас ночью странные и таинственные сновидения; почему оковывала нас днем эта сладостная истома, действовавшая нам на нервы как злокачественная малярия? Наконец, откуда шли эти таинственные необъяснимые страхи, вся эта лучезарная тоска цвета роз, эта томительная жажда смерти, одним словом, все ощущения, символизировавшие эту странную, таинственную виллу? Кто объяснит мне все это?
Надо сознаться в том, что когда контракт был нарушен и три недели спустя мы покинули «Царство роз», все молчавшие до тех пор языки сразу заговорили. Перед нами уже не стали скрывать того, что на этой таинственной вилле в продолжение двадцати лет, до самой своей смерти, жила безумная княгиня Черская. Нам объяснили, что там застрелился ее молодой сын… но… но ведь это же не доказательство?
И голосом нерешительным, в котором звучало сомнение, де Венс еще раз проговорил:
— Но ведь это же не доказательство!..
© перевод Е. Перемежко-Галич, В. БалахоновНовелла «Заколдованный сад» (год первой публикации неизвестен) печатается по изд.: Избранные рассказы лучших французских писателей. СПб., 1900.
КАТЮЛЬ МЕНДЕС
(1841–1909)
Гость
Это была великолепная речь. Никогда еще господин Морган-Левель, бывший в то время министром торговли, не поднимался до такой высоты. И благодаря отсутствию сухих технических терминов, благодаря изящному языку оратора, выгодно подчеркиваемому его красотой — красотой старца с его высоким лбом и седой бородой, — поднятый министром вопрос показался всем именно таковым, каким и был на самом деле, то есть большим, имеющим общественное значение, крайне заинтересовывающим все человечество. Каждую минуту с разных концов Палаты депутатов раздавались аплодисменты и ропот восхищения, и все единогласно признали, что еще никогда до сих пор на французской трибуне не бывало подобного триумфа. Только конец речи был отмечен очень странным случаем, оставшимся, я думаю, в памяти у большинства.
— Да, господа! Во Франции, как и в Америке, в Старом свете, как и в Новом…
