Маргрит Стин - Отверженный дух
— Возьму книги, — Доминик-Джон смерил ее неприязненным взглядом, — у бабушки в доме выбор небогат. Вы знаете, когда у нас гости, — вновь переключился он на меня, — я почему-то всегда оказываюсь лишним. Кто-то здесь явно полагает, что я до некоторых вещей еще не дорос… А, привет, Пу-Чоу! — обратился он к появившемуся в дверях отцу, — доброе утро. Пусть и виделись мы с тобой не так давно… а утро все же доброе, не так ли?
Арнольд рассмеялся, ничуть не смутившись бесстыдным намеком. Вид у него был бодрый и счастливый.
— Ну здравствуй, здравствуй. А я боялся, что тебя здесь уже не застану, — он попытался притянуть к себе сына, чтобы поцеловать; тот вытерпел экзекуцию с большим неудовольствием.
— Что же, собственно, тебя испугало?
— Ну, начинается, — усмехнулся Арнольд.
— Нет, позвольте, — расходился Доминик-Джон, — кому-то это, может быть, и безразлично, а мне вот странно, когда говорят «я боялся», а имеют в виду всего лишь…
— Давай отложим пока наш лингвистический диспут, — оборвал его Арнольд, по-моему, не слишком резко: мальчик был просто невыносим. — Где наша мама?
Доминик-Джон пожал плечами.
— Разве это не зависит отличных религиозных убеждений каждого?
— Прекрати дерзить! — рассердился наконец отец. — Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю.
— Я-то, может быть, и знаю, да могут не знать другие. Что если я спрошу тебя: «Где наша жена?»
Арнольд, вместо того, чтобы отвесить сынишке хорошую оплеуху, на секунду задумался и… расхохотался. Но тут решительно вмешалась Вайолет.
— Ну знаешь ли, это уже слишком. Сейчас же иди и собирай свои книжки, или что там у тебя. Жду тебя через десять минут.
— Какие еще книжки? — Арнольд явно не знал, к чему придраться. С одной стороны, Вайолет своим тоном страшно его разозлила, с другой — любимый сын собирает книжки, а он узнает об этом последним!
— Я еще не решил, — высокомерно бросил Доминик-Джон.
— Ну так, может быть, пойдем и решим вместе? — обняв мальчика за плечи, он обернулся к Вайолет. — А где наш Мино? Что не выходит к завтраку?
— Лежит у себя в корзинке и выглядит очень плохо. Кстати, я как раз и хотела об этом спросить: может быть, вызвать ветеринара?
Арнольд помрачнел. Я вспомнил, с какой нежностью он всегда относился к животным.
— Лучше бы Фабиенн им занялась. Мино ветеринара почему-то терпеть не может.
Отец с сыном направились в дом.
— Ему ведь уже пятнадцать? — высокий, чистый голос донесся уже из-за двери, — давно пора бы и умирать.
Из-за угла вышла Фабиенн. Она несла кучу овощей в охапке. Я подскочил к ней, но помочь не успел; все рассыпалось у самых моих ног. В старом пуловере и потертых джинсах она вдруг сразу как-то помолодела; усталое лицо ее будто светилось изнутри слабым, но теплым светом.
— А где Доминик-Джон? — Фабиенн осторожно откинула спутавшиеся волосы со лба; руки и колени ее были перепачканы свежей землей.
— Там, с Арнольдом, — Вайолет кивнула в сторону дома. — Надеюсь, доставка ценного груза завершится без жертв. Наш герой сегодня просто в ударе.
— Не стоит тебе, наверное, утруждать себя, — быстро ответила Фабиенн; она налила себе кофе и отпила из чашечки не присаживаясь, — мне же в любом случае выезжать: овощи и масло нужно развезти по соседям.
— Слушай, ты бы взглянула на кота. Боюсь, без ветеринара тут не обойтись.
— Что ты, Макардл — он только на псах собаху и съел. В котах — полный профан.
Фабиенн вошла в дом, через минуту вернулась с корзинкой, в которой на подушечке возлежал дряхлый, облезлый кот, поставила ее и опустилась на колено, чтобы погладить несчастное, умирающее животное. Но тут снова появился Доминик-Джон и весь заряд материнской нежности принял на себя.
— Здравствуй, мой любимый! — она встала и попыталась поцеловать мальчика, но тот резко отпрыгнул, не выразив на лице своем никаких чувств. — Да не бойся ты, не запачкаю! — Фабиенн со смехом убрала руки за спину. — Ну что же ты! Где наш утренний поцелуй?
Он опасливо подставил щеку.
— Ты какая-то слишком горячая, — щека отдернулась до того, как губы успели к ней прикоснуться.
— Эй ты, старый ворчун! Готов, что ли? А то мне еще предстоит хорошо покопаться: день обещает быть жарким. Осторожно, тут у нас Мино.
Мальчик взглянул на кота с брезгливым любопытством.
— Дохлый, что ли?
— Нет, но лучше попрощайся с ним сейчас. Вечером, когда ты вернешься, его, может быть, уже не будет с нами.
— Ну а когда он умрет, что ты с ним сделаешь?
— Вырою маленькую могилку, — голос Фабиенн прозвучал глухо; Арнольд поспешил взять ее ладонь в свою, — сверху положу камень…
Доминик-Джон поднял на них огромные, холодные глаза; не удивление и даже не насмешка, а какая-то противоестественная отчужденность была в этом нечеловеческом взгляде.
Фабиенн высвободила руку и принялась нагружать тележку; я поспешил ей на помощь.
— А ты не хочешь переодеться, дорогая? — Арнольд в своем хиллмане чувствовал себя рядом с ней не слишком уютно. Фабиенн на него даже и не взглянула.
— Некогда. Да я и ненадолго.
Все мы — и я с тележкой — двинулись к гаражу; рядом с ним на солнышке уже поблескивал автомобиль.
— Ну, садись, мой мальчик, да поскорее, — бросила Фабиенн через плечо, включая зажигание.
Доминик-Джон ступил на подножку, но тут же убрал ногу.
— Лучше я все-таки пройдусь.
— Не выдумывай, иди сюда.
— Спасибо, я пойду пешком. А Вайолет меня проводит, как договаривались. Ты ведь ехать не собиралась. Впрочем, хочешь — подвези мои книжки.
— Ох, черт, масло забыла! — Фабиенн выскочила из машины и бросилась в дом; Арнольд поплелся следом. Я спросил мальчика — просто так, из вежливости, — что же он отобрал из литературы; оказалось — иллюстрированное пособие по соколиной охоте, второй томик «Легенд Ингольдсби» и собрание сочинений Томаса Ловелла Беддоуза.
— Мой любимый поэт, и папин тоже.
— Ты ведь там, наверное, и половины слов не понимаешь.
— Для того и словари. Кроме того, в поэзии ритм и мелодия звука иногда важнее, чем смысл, — ответил он с большим достоинством. И вдруг продекламировал, в точности повторяя отцовские интонации:
«На берегу песчаном Нила среди лилий
Речной дракон расправил перепонки крыльев.
На лапах — бурых пятнышек эмаль,
Кровавых альмандин гирлянды
И нежный жемчуг капель дождевых…»
Несколько секунд я стоял как зачарованный: божественная красота, будто ожившая в фантастических сочетаниях звука и образа, ледяных глаз и ангельского лица, лишила меня дара речи.
— Долго ли мне ждать? — Фабиенн уже сидела за рулем. Арнольд передал ей книги в окошко.
— Ну а мы с тобой, сыночек, рванем вдоль канала, и поглядим, кто кого обгонит! Ты, Баффер, пройтись не хочешь?
Я ответил, что уже прошелся разок, а главное, хотел бы, наконец, закончить свой завтрак. Арнольд тактично умолчал о том, что сам-то он за стол еще не садился, и через минуту мы с Вайолет остались вдвоем.
— Итак, «солнечный свет души его» и вас одарил щедрым своим лучом. Что скажете?
— В школе из него эту дурь быстро выбьют. Когда, наконец, он начнет учиться?
Она пожала плечами.
— Стоит только заговорить об этом, сразу же появляется масса отговорок. Так будет продолжаться бесконечно, если Фабиенн, конечно, не проявит наконец твердость. Вот уж тогда он взбеленится. Что ж, в конце концов, история всего лишь повторяет себя.
На лице моем отразилось, должно быть, недоумение.
— Мистер Льюис с сыночком нянчился точно так же.
— Ну, не совсем уж так. Арнольд закончил Хартон, а затем пошел в Оксфорд.
— Пошел — в ошейнике и на цепочке! Без него они не могли просуществовать ни минуты, особенно мистер Льюис. Как же яростно цеплялись они за него, как пытались привязать к себе любыми способами, замкнуть навсегда в этом своем ужасном семейном кругу! Если бы не природная доброта Арнольда, просто не знаю, что бы с ним сталось.
Старый кот слабо шевельнулся в корзине. Вайолет нагнулась, чтобы его погладить.
— Бедненький ты мой, недолго уж тебе осталось. Вы заметили, как равнодушен к нему мальчишка? Сразу и не подумаешь, что этот несчастный кот — единственный друг его детства. До чего все-таки бессердечное существо.
Я заметил, что они в таком возрасте не слишком сентиментальны: сторонятся поцелуев и уж совсем не любят, когда с ними цацкаются при посторонних.
— Это внешне, а когда больно, одиноко, просто тоскливо — любой мальчик тянется к ласке, требует ее инстинктивно. Этот — всегда один и тот же. Вы обратили внимание на его глаза? Необыкновенные глаза — совершенно пустые!
— В семье у них вообще не в порядке с глазами. Зрачки какие-то странные. Сводить бы к окулисту — непременно что-нибудь бы такое обнаружил.
