Алексей Петров - Роман с Польшей
Звучат фанфары
Туристы фотографируются с бургомистром, шествие направляется дальше, к Верхним воротам, а на улицах города начинается разудалая торговля. Торгуют всем, что только может прийти в голову: мебелью и одеждой, сувенирами и продуктами питания, изделиями из янтаря и коллекционными монетами, почтовыми марками и массажными креслами, виниловыми дисками и ржавым оружием, книгами и картинами, старинными фотографиями и забытыми плакатами времён социализма, игрушками и посудой, компакт–дисками и косметикой, сладостями и вином… Узкие улицы превращаются в одну шумную и тесную ярмарку. Особенно много зевак и покупателей на улицах, отданных тем, кто продает всяческое старьё: пепельницы «под бронзу», дверные ручки, покрытые пылью веков бутылки самой причудливой формы, подсвечники, ключи и замки, открытки, пишущие машинки и кассовые аппараты начала века, подстаканники, зеркала, бронзовые и металлические фигурки, канцелярские принадлежности, старинные награды, знаки воинских отличий, покрытые ржавчиной гитлеровские каски, холодное оружие, дверные колокольчики и молотки, керосиновые лампы, кухонную утварь, светильники, телефонные и кредитные карты… Для коллекционера — раздолье.
Торговец старым оружием
Лавка старьевщика
Гданьск. Ярмарка святого Доминика
Вспомнил я, что не мешало бы мне пополнить свою коллекцию карманных календарей. Их когда–то начала собирать моя дочь, а я поначалу только помогал, но потом и сам втянулся. Набралось уже довольно много, пришлось завести для них альбомы. Специально этим не занимаюсь, календарики теперь сами собой приходят ко мне (нахожу их, например, в конфетной коробке или приносят мне друзья), но если есть возможность — почему бы не купить? А тут — Польша, Гданьск, ярмарка… Надо как–то отметиться, купить на память хоть парочку, подумал я. Пошёл по рядам, стал спрашивать «календажи кешонковэ» — везде один ответ: «Не ма». Похоже, в Европе реклама на таких календарях не очень–то популярна. Я уже решил было, что нужно отказаться от поисков (да и не самое это главное, в конце–то концов), жалко тратить на это время, — но в последний день мне вдруг повезло.
Крыши вечернего Гданьска
Подошёл я к одному из лотков, на котором лежали альбомы с монетами, марками и открытками, значки и кредитки. Спросил у продавца, нет ли календарей. Парню было под сорок: джинсы, выцветшая футболка, усы и густая, совсем не «шляхетская» борода. Он как–то обреченно вздохнул: дескать, ну что за глупые вопросы? — отвернулся, покопался в своих ящиках и вытащил огромный альбом. В нём были календари.
На ярмарке
— Ничего себе! — вырвалось у меня. — А я думал, что здесь… тутай тэго не ма… Я имею в виду, в Польше.
— Не–е–е… — красноречиво протянул он: мол, такого добра у нас завались. И рукой махнул.
— В Росьи у нас этого дужо, много, — стал почему–то объяснять ему, — но мне хотелось найти польские. Друзья приезжают из Франции и Финляндии, «нету, — говорят, — там о таком не знают».
Коллекционер стал листать альбом. Попался мне на глаза календарь с изображением Спасской башни.
— Это мы знаем, это у нас есть, — сказал я.
— Аха, розумем, понимаем, — кивнул он.
— Меня интересуют польские… несколько штук хотя бы.
Я опасался, что он предложит мне купить весь альбом, потому и сказал это. А он стал молча вынимать из альбома польские календарики, пропуская чешские, немецкие, словацкие. Я рассматривал изображения на них: главным образом, машины, мастерские автосервиса, курорты и какие–то солярии. Стопка росла прямо на глазах.
— А може дощч… хватит? — попытался я остановить его. — Уже збыт за дужо… слишком много…
— Не–е–е-е… — отмахнулся он, продолжая листать альбом.
Это продолжалось минут десять. Жена смеялась, наблюдая за нами, а я размышлял над тем, как выпутаться из создавшегося положения: так много мне не нужно было.
— Иле то коштуе? Сколько стоит? — спросил я.
— Ниц не коштуе! Бесплатно, — ответил бородач.
— Как так? Могу заплатить.
— Не–е–е-е… — он опять махнул рукой: по фигу, мол.
Я еле остановил его. Вдобавок ко всему он вручил мне карточки с именами и адресами коллекционеров из Чехии и Словакии: там, оказывается, тоже собирают карманные календари.
— А вы это… почему? — спросил я, показывая на альбом.
— Меня интересует всё, что связано с пивом: капсюльки от бутэлэк, — я понял, что он имел в виду бутылочные крышки, — подставки под кружки, календажики на пивны тэмат, отвераче до пива, — открывалки, догадался я, — пивные этикетки…
Он с гордостью показывал мне свою коллекцию.
— Хорошо, я пришлю пану «капсюльки» от русских пивных бутылок, — засмеялся я.
— То добже.
Он достал из кармана свою визитную карточку.
— Тутай, — он ткнул пальцем в карточку, — мой имейл, адрэса…
— Хорошо, хорошо.
Я ещё раз глянул в карточку. Моего собеседника звали Януш. Из города Гливице. Где это? Понятия не имею. «Ну вот, — подумал я, — теперь надо собрать полсотни крышек и отослать ему, а то как–то неудобно…»
Такая вот дружба народов на бытовом уровне.
А завершился этот суматошный день большим концертом Марыли Родович. Сцена была расположена на Оловянке — так называется городской островок, образованный притоками Вислы. Билеты на концерт можно было купить в тот же день, но нам этого не потребовалось. Мы хорошо слышали Марылю с набережной Мотлавы, где собрались десятки тысяч горожан и приезжих. Представление сопровождалось световым шоу. Вовсю рекламировалось пиво «Special». Столпотворение на набережной казалось катастрофическим! Люди пили пиво, приплясывали, подпевали. Найти свободное местечко поближе к воде казалось нереальным. Мы с трудом приткнулись на берегу Рыбного Тарга (когда–то здесь торговали рыбой). Сидели прямо на бетоне береговых ограждений, свесили ноги над Мотлавой, пытались что–то разглядеть сквозь частокол мачт многочисленных яхт. «Сейчас разогретая публика попрёт вперёд, и нас свалят в реку», — подумал я. Чтобы увидеть певицу, на зданиях на другом берегу вывесили огромные экраны. Картина была фантастической: толпы людей в полумраке на набережной; голос Марыли Родович над черной, словно жидкий битум, водой, где отражались огни города и светового шоу; песня «Касса Секс», гремящая над ярмаркой; лучи прожекторов, шарящие по стенам старинных зданий; мелькание надписи «Special»; огоньки и мачты яхт; мерцание и мельтешение на экране на противоположном берегу; старый Журав — древний портовый кран — чёрной угрюмой тенью склонился над водой, над яхтами, над людьми… «Собирала дикие трефы, лесные пики и бывала там, где рождалась музыка…» — пела Марыля.
Рыбный Тарг
Журав — старинный портовый кран, символ Гданьска
Мы дождались любимых песен «Сесть бы в поезд» и «Едут разноцветные кибитки» и, пробираясь через пьющую, жующую, поющую, танцующую толпу, поспешили домой.
Гданьская Ратуша ночью
11
Однажды я получил письмо от профессора Калиниградского университета имени Иммануила Канта А. З. Дмитровского. Алексей Захарович написал мне о том, что внимательно прочитал мою книгу и что тема очень близка ему, поэтому он собирается написать о романе статью. Через некоторое время мне доставили почтой экземпляр университетской газеты с этой статьёй. «Книга содержит важнейший политический аспект, где автор, взамен нынешних болезненно распаляемых и заведомо антиславянских «дуэлей» русофобов и полонофобов, предлагает собственную надёжную модель национально–государственных отношений, — писал А. З. Дмитровский. — Да, «тысячи офицеров легли в сырую землю в Катыни и Пятихатках». Да, «тысячи красноармейцев… до сих пор продолжаются споры о том, сколько красноармейцев погибло в польском плену». Всё это страшная правда. Но автор тем более прав: «Не мы там были, не мы убивали, но давайте ещё раз извинимся друг перед другом и начнём с нуля». Создать что–либо путное на взаимных «фобиях» невозможно. И как не согласиться с автором в том, что у нас, кроме политиков и госчиновников, есть обыкновенные люди, соль соли земли, которым «изрядно надоел истошный вой, поднятый вокруг жгучих проблем нашей общей истории». Ведь и вправду, по наблюдению автора, «поляки похожи на русских», и русские, добавим от себя, так похожи на поляков!»
