А. Гилл - На все четыре стороны
Давным-давно Шотландию населяли анимисты и пантеисты; примерно так же дело обстоит и сейчас. Но ирландцы привезли Колумбу[70], который успел обратить пиктов (до их поглощения) в кельтский католицизм. Последний, в свою очередь, был поглощен римским католицизмом. Затем полстраны подписали Ковенант[71] и сделались пресвитерианами, то бишь протестантами.
Что же до языка, то невероятно убогий гэльский (на фоне его словарного запаса даже газета Sun кажется кладезем цветистой лексики) никогда не был национальным языком Шотландии, ибо на нем разговаривали ирландцы. Пожалуй, ближе всего к национальному подошел гибридный язык лалланс – диалект южной части Шотландии, на котором писал свои стихи Бернс. Это самый живой, выразительный, меткий и забавный язык в мире.
Наверное, легче всего узнать шотландца по выговору, но и это скорее классовое отличие. Шотландцы из высших слоев общества стараются говорить как англичане, а коренных абердинцев вообще не в состоянии понять ни один нормальный человек.
Таким образом, проще определить шотландцев, что называется, от противного. Шотландцы не англичане. На протяжении большей части своей истории страна держалась как целое лишь на глубоких внутренних противоречиях и конфликтах – не только на противостоянии северного нагорья с южной низменностью и романтическом межклановом соперничестве, но и на непримиримых разногласиях между востоком и западом, католиками и протестантами, викингами-либералами (эти слова не совместимы нигде, кроме как в Шотландии) и коммунистами центрального пояса. Ну и, разумеется, между «Рейнджерс» и «Селтик»[72].
Шотландцев не объединяла даже власть общего короля. До принятия «Акта об унии» мало кто из них умирал в своей постели. Флага у них два – андреевский крест и лев на задних лапах, а государственного гимна нет вовсе.
Правда, у шотландцев есть общая история – или скорее ходячая мифология, вокруг которой ведутся жаркие споры. На долю Шотландии выпало гораздо больше ярких особенностей, чем полагалось бы по рангу скромной стране из пяти миллионов человек, запихнутой в дальний конец европейского мешка, и почти все эти особенности были сфабрикованы в девятнадцатом веке. Тартан изобрели два сноба-поляка, Собиески-Стюарты. Благородных горцев и их замки выдумал немец – принц Альбрехт. Кланы и горскую одежду сочинил сэр Вальтер Скотт для другого немца, короля Георга. Виски делается в бочках из-под хереса, и напиток этот ирландский; он никогда не был национальным шотландским, каковым можно считать бренди.
Шотландскую военную доблесть придумали англичане после того, как они всыпали нам в очередной раз: им просто нужны были шотландцы для участия в их колониальных войнах. Оссиан, шотландский Гомер, – тоже фальшивка. Шотландская скупость – изобретение шотландца, а именно комика Гарри Лодера; до него под выражением «шотландское гостеприимство» повсеместно подразумевалась исключительная щедрость. Волынки происходят из Азии, а хаггис – из овцы.
Но, как ни крути, нельзя спорить против очевидного: на свете есть место, называемое Шотландией, и люди, которые считают себя шотландцами. И если под этим не кроется ничего реального, если это основано по большей части на фантазиях – что с того? Возможно (и это как раз в духе современного мироустройства), что Шотландия – первая виртуальная страна, своеобразное чат-пространство, где люди могут обмениваться выдумками и красивыми мечтами и хвастать друг перед дружкой.
Прямой и грубый ответ на вопрос, зачем Шотландия проголосовала за свое поглощение в 1707 году, таков: она была полным банкротом. Единственная константа шотландской истории – нехватка средств. Англия располагала деньгами и торговлей, но ей явно недоставало блеска и воображения. Шотландия имела мифы, легенды и раскрашенных людей; в обмен на звонкую монету она дала сассенахам[73] романтику. И кто осмелится сказать, что сделка была нечестной?
Место, отведенное под здание нового шотландского парламента, выглядит так, словно туда угодила бомба, что с учетом всех нынешних обстоятельств было бы вполне логично. Покуда его не закончат, то есть до 2002 года, дважды рожденным парламентариям придется заседать в зале собраний Церкви Шотландии, под холодным, осуждающим взором Джона Нокса[74]. Из-за него в новом парламенте будет царить сухой закон – утолять жажду придется только безалкогольными напитками, и даже в обеденный перерыв никто не сможет пропустить глоточек.
Я приехал в Эдинбург, чтобы написать репортаж о столице, которой не терпится взвалить на себя бремя новой демократической ответственности. Я ожидал увидеть политически искушенный, образованный город, где на каждом перекрестке и в каждом баре идут оживленные споры о грядущем самоуправлении. Я рассчитывал понаблюдать за народом, который ждет не дождется, когда же ему позволят встать с колен и станцевать конституционную джигу после стольких лет, проведенных с протянутой рукой.
Наивные надежды! Ничего подобного нет и в помине. Старый Курилка[75] не может собраться с силами даже настолько, чтобы продемонстрировать свое равнодушие к скорым выборам. Нет ни лозунгов, ни плакатов, ни фургонов с громкоговорителями. Членов церковного совета, и тех выбирают с бо́льшим энтузиазмом. Такое глубочайшее всеобщее безразличие – нечто исключительное даже по меркам шотландской столицы, которая никогда не отличалась повышенной эмоциональностью. От него прямо мурашки бегут по коже.
В эдинбургской штаб-квартире Шотландской национальной партии, сидя под текстом Арбротской декларации[76], Марго Мак-Доналд[77] отвечает на вопросы трехсот корреспондентов. Разговор заходит о частном финансировании Королевской больницы, и Марго пытается добыть огонь путем трения друг о друга двух разочарованных членов «Унисона»[78]. Эта тема не поможет ей набрать лишние голоса, что хорошо понимают все присутствующие. Где пылкая риторика в духе «Храброго сердца»[79], благодаря которой гордые люди ринутся к избирательным урнам с кличем «Даешь свободу!»?
Сама Мак-Доналд – азартная леди, смахивающая на каледонскую[80] Мо Моулэм[81]. Только такие женщины и могут разбудить в потомках кельтов крепко заснувший патриотизм. Не разочарована ли она тем, как вяло началась эта кампания? Где громкие речи, исторический размах, манящие горизонты? Вот уже пятьдесят лет ШНП безжалостно вливает в уши электората свои романтические пиброхи[82]. Но теперь, когда страну отделяют от самостоятельности всего лишь одни выборы да референдум, партия вдруг принялась рассуждать о какой-то ерунде – новых монетках и операциях на бедре.
«Нет-нет, вы не правы», – возражает Марго. Скучная кампания говорит о том, что впереди серьезные, взрослые выборы, затеянные ради решения насущных проблем, – и больница, конечно, тоже важна. (Ну да, согласен. Я ведь там родился.)
«Мы должны перестать думать как большая страна и научиться думать как маленькая», – выразительно заявляет она. Квартет партийцев дружно подпевает своему лидеру: «Десять миллионов ног – хорошо, сто миллионов – плохо!»[83]. Потом она портит все впечатление, добавляя: «Главным вопросом на этих выборах будет война».
Война? «Именно». Пардон, но если вы упраздните Унию и выйдете из НАТО, кого будет волновать, что Шотландия думает о Косово, да и обо всем прочем? Какого размера окажется шотландский воздушный флот?
«Мы станем похожи скорее на Данию, или Швецию, или Финляндию. Смотрите, как хорошо живут финны. А ирландцы? Взгляните на Ирландию!» Так, значит, это наш новый идеал? Финляндия, страна бородатых пьяниц, или Ирландия, которая торгует Европой, как нищий разносчик газет своим товаром (я уж не говорю о том, как любят уклоняться от налогов ее вышедшие в тираж рок-звезды). Зачем Шотландии подражать этим убогим государствам? Почему она не может пойти своим путем – шотландским?
Устав от политики, я отправляюсь на поиски килта. Мне хочется, чтобы у меня дома был килт. Разумеется, я его никогда не надену, но это вещь из того же разряда, что огнетушитель или крестовая отвертка: мне просто приятно сознавать, что они у меня есть.
Покупать килт – отличное развлечение. Никто не спросит у вас, какую фамилию носили ваши предки и откуда вы родом, если вы придете покупать, скажем, фуфайку гернси[84], и не поинтересуется, умеете ли вы бросать лассо, если вы захотите приобрести пару ковбойских сапог.
Продавщица в Kinloch Anderson[85] говорит, что вокруг их продукции разгорелась настоящая война. Несмотря на презрение, которое выказывает к этим нарядам ШНП, шотландцы скупают их целыми гардеробами. Каледонская гордость идет в атаку без штанов.
Молодой дизайнер из килт-ателье на Королевской миле делает современные килты для поколения клубных гуляк (хотя в Эдинбурге нет клубов, достойных упоминания). Вы можете, если найдет такой стих, облачиться в пластиковый прозрачный килт, который снимет все вопросы о том, какое белье вы предпочитаете. Еще можно выбрать камуфляжную расцветку или, к примеру, деним.
