Алексей Петров - Роман с Польшей
Я знаю, что Н. Май предложила свою рецензию русскоязычному польскому журналу «Новая Польша», но даже ответа оттуда не получила. Так что Наташа, пожалуй, права: «можно привести примеры как положительные, так и отрицательные». Но во время моей последней поездки в Польшу летом 2007 года я не нашёл ни одного «отрицательного примера». Полякам по–прежнему нравится нравиться и они всё такие же отрытые и добрые люди. На сей раз я остановился у Куровского всего на три дня: ведь и ехал–то в Варшаву, в основном, только ради него, а главной моей целью был полюбившийся мне с первого взгляда Гданьск. Эдвард Куровский отдал нам на эти дни всю свою квартиру, а сам уходил на ночь к родственникам. Днём мы подолгу беседовали с писателем, а однажды даже съездили с ним… на кладбище: захотелось увидеть знаменитый военный «цментаж» Повонзки, где похоронены герои Армии Крайовой и Армии Людовой, солдаты Пилсудского и первый послевоенный «президент» Польши Б. Берут. Была очередная годовщина Варшавского восстания, и на кладбище возле каждой — каждой, а их тысячи! — могилы «аковцев» мы обнаружили маленький красно–белый флажок с символом Армии Крайовой. К некоторым памятникам невозможно было подойти: площадки возле надгробных плит были заставлены парафялнями со свечками в память о героически погибших воинах. Мне удалось найти могилы героев своей книги: генерала Я. Мазуркевича («Болеслава»), подполковника В. П. Янашека («Болека»), майора М. Курковского, генерала Леопольда Окулицкого («Медведя»), «убитого в Москве» (как значилось на плите).
Варшава. Кладбище Повонзки
— А теперь мы поедем на кладбище, где похоронены советские солдаты, — сказал пан Эдвард, — и ты сможешь убедиться в том, что там всё в порядке, никто у нас не оскверняет могилы и не сносит памятники…
Удалось поговорить с ныне живыми (слава Богу) героями своей книги. Пришла повидаться с нами дочь проф. Г. Янашек — Иваничковой певица Малгожата, принесла вкусные «частэчки» (пирожные). Позвонила из посёлка Лесная Подкова, расположенного недалеко от Варшавы, сестра Эдварда Куровского Мария, которая так же, как и её брат, хорошо знает, что такое депортация, ссылка в Сибирь и нелегкая жизнь в тамбовской деревне в годы войны. Мы с пани Марией ни разу не встречались, хотя и знаем о существовании друг друга, наш разговор был не так уж долог, беседовали мы всё больше по–польски (а значит у меня получалось это не слишком–то ловко), но успели наговорить друг другу много хорошего.
6
Кася Моква встретила нас на Гданьском вокзале, отвезла в свой посёлок Собешево на машине, а на следующее утро мы долго рассматривали её акварельные работы и слушали рассказ о птицах Польши. За прошедшие после нашей последней встречи два года у Катарины было несколько художественных выставок, и на эти выставки, словно на экскурсии, приходили школьники и взрослые жители Гданьска, и Кася рассказывала им о пернатых Поморья («Выдержала около сорока экскурсий», — рассказывала она нам, улыбаясь.) Похоже, Катарина начисто забросили литературу и увлечена теперь только живописью. Краковское издательство предложило ей проиллюстрировать книгу детских стихов, и Катарина напряженно работает, показала нам около двадцати акварельных картинок (а надо сделать в два раза больше!).
На выставке Катарины
К. Моква «Вороны»
К. Моква «Серый сорокопут»
К. Моква «Орлан белохвост»
— Время поджимает. Возьму с собой работу в горы, буду сидеть в палатке и малевать. — В те дни Кася собиралась всей семьёй на отдых куда–то в Закопане, кажется.
— Жалко, что ты перестала писать стихи и сказки, — сказал я ей. — Твоя страница на литературном сайте «Точка Зрения» давно не пополнялась новинками.
— Мне предложили издать моего «Белого Эда» в Чикаго, но при условии, если я заплачу им шестьсот долларов.
— И что же — у тебя нет шестисот долларов? — пошутил я.
— Подожду, когда мне буду платить хотя бы по шестьсот долларов за книжку…
Когда приезжаешь в чужую страну не в первый раз, замечаешь такие мелочи, на которые не обращал внимания прежде. Польские девушки, например, уже не ходят с голыми пупками — это бросается в глаза сразу. Вероятно, эта неприятная мода на голый живот, навевающий мысли о преждевременном ожирении, узком тазе и кесаревом сечении, в Европе уже в прошлом… Я не видел ни одной женщины, которая курила бы на ходу или потягивала пиво из банки. В варшавские автобусы легко входить даже с тяжёлым чемоданом, потому что подножки в автобусах расположены почти на уровне тротуара. В автобусах исправно работают светящиеся табло с информацией о поездке, об остановках, о перемене маршрута. Автобусы по–прежнему подъезжают к остановке строго по расписанию (с точностью до минуты). Поезда гданьского «метро» (линия SKM) ходят не под землёй, а по земле и напоминают обыкновенные пригородные электрички; такие поездки доставляют гораздо больше удовольствия. В Сопоте я обратил внимание на то, что, несмотря на сильный ветер и занудный дождь, почти все прохожие чему–то улыбаются и никуда не спешат… В польских городах легко и приятно фотографировать: пейзаж не перечеркнут электропроводами, все кабели протянуты под землёй. Если поставишь хоть одну ногу на пешеходный переход, останавливается автомобильное движение — проходи, пожалуйста. То и дело видишь велосипедные дорожки, и по ним никто не гуляет, это территория исключительно для велосипедистов; на таких дорожках (шириной всего в полтора метра) нетрудно найти «зебру» пешеходного перехода — это непременно вызывало у нас улыбки. На первый взгляд, балтийские пляжи в Польше не имеют «хозяина»: километры песка — и никаких предупреждающих табличек, никаких ограждений, заборов и ворот, закрытых на замок (сравнение отнюдь не в пользу азовских и черноморских пляжей). В польских «пригородных» электричках (идущих почти через всю страну) стюарды разносят кофе, чай и шоколад, и это входит в цену билета. В вагонах поезда «Полонез» можно пользоваться туалетами даже на остановках: новые технологии — «закрытая система», — правда, об этом написано на двери туалета только по–польски, а русский человек, незнакомый с польскими языком, о таком новшестве может даже не узнать… Более того: там же можно принять душ во время поездки! Когда туалет занят, у вас в купе горит маленькая красная лампочка, и вам не нужно идти и дёргать дверь, чтобы проверить, свободно ли там или занято.
Обращаешь внимание, конечно, и на другое: например, на дороговизну проезда в автобусе или в электричке. От Варшавы до Гданьска всего–то триста километров, но нам пришлось заплатить за каждый билет почти по тысяче рублей (если перевести на наши деньги). Как тут не вспомнить, что тремя неделями ранее я доехал из Москвы до Крыма, заплатив за билет столько же?..
Обязательно замечаешь, что в Польше много такого, которое «самое–самое»: самая большая площадь Европы — пляц Дифилад в Варшаве; самый длинный мост Европы находится между Тчевом и Мальборком; самая большая кирпичная церковь средневековья — Мариацкий костёл в Гданьске (он возвышается над четырёхэтажными старинными «каменицами» города подобно пирамиде Хеопса над египетскими хижинами в Гизе); первая конституция Европы была принята в Польше; самый длинный деревянный мол — в Сопоте, он уходит в море более чем на полкилометра; самая большая оперная сцена Европы — в варшавском Большом театре…
Сопот. Мол
Сопот. Кривой Домик
Однажды меня подвела эта привычка видеть в Польше «самое–самое». В своей книге «Полонез по–русски» я написал, что первые концентрационные лагеря Европы появились именно в Польше в 20‑е годы XX столетия при диктаторском режиме Пилсудского. Только потом я задумался о том, что и при Петре Первом, и при Иване Грозном в России было нечто подобное — давно, очень давно… («А столицей этого сброда царь [имеются в виду Иван IV и его опричники. — А. П.] сделал Александровскую слободу — это был настоящий концлагерь, какие устраивал Гитлер в порабощенной Европе. Сюда в самые лютые морозы, нагишом и босых, сгоняли «изменников», чтобы замучить их самыми изощренными пытками». — В. Пикуль, «Псы господни»). Выходит, я незаслуженно обидел Польшу… Так же напрасно лягнул в своей книге и Россию, когда с нескрываемым осуждением повторил рассказ одного русского историка о том, как солдаты А. В. Суворова утопили в крови польское восстание в конце XVIII века, убили около двенадцати тысяч ни в чем не повинных стариков, женщин и детей. Не знал я тогда, что эта битва «с детьми и женщинами» оказалась последней и для девяти тысяч русских солдат; я вовсе не собираюсь оправдывать убийства, но выходит, что не с одними только бабами и младенцами сражались солдаты Суворова… Не знал я и о том, что, желая спасти варшавское Старе Място, Суворов приказал сжечь мост, ведущий из Праги (в то время этот район Варшавы был пригородом) в старую часть города: не хотел он, чтобы и там началась бойня… Но я уже не буду, пожалуй, ничего исправлять в своей книге: что сказано — то сказано…
