Сергей Костырко - Дорожный иврит. Путевая проза
И еще вспомнилась фраза Бунина из «Тени птицы»: «Старые хозяева этой земли начинают возвращаться».
Я на третьем (или все-таки — на втором?) этаже в мастерской Рубина — с улицы дом выглядит двухэтажной виллой с двором, затененным кронами двух деревьев с неимоверно толстыми, тоже мемориальными уже стволами, не знаю, как называются, может быть это все те же, но вот такие гигантские израильские фикусы. Мастерская: не слишком большая, но достаточно просторная комната, — темно-коричневая мебель начала ХХ века, мольберт с огромным холстом и подмалевком незаконченной работы на какой-то библейский сюжет, два столика с разложенными красками, вазы с кистями, на полу вытертый красный ковер. Затянутое тонкой белой тканью окно. Вроде как монументально и одновременно — интимное, приватное пространство работающего художника.
Перед входом в мастерскую на стене телеэкран, на котором в режиме нон-стоп идет документальный фильм о Рубине. Как я понимаю, съемки 60-х годов. Рубин рассказывает о себе: я рисовал свои сны (разбираю английские субтитры). Рубин здесь уже совсем старый, но глаза живые, молодые, и в голосе никакой старческой одышки и поскрипывания.
В музее я один. Тихие комнаты-залы. На первом этаже — небольшой зал с работами. Многие знакомы по репродукциям, но, как всегда, когда смотришь подлинник, немного другие.
А вообще дом могучий, действительно мемориальный, и не только по отношению к Рубину, но и к тому поколению израильских художников. Почти такой же монументальный, как и у Бялика по соседству. Не живи на этой улице Бялик, улица точно называлась бы улицей Рубина.
(На улице Бялика)
Дом в десяти шагах от дома Рубина — образчик баухауса: как будто графиком-минималистом обозначенные плоскости, из которых составлен трехэтажный дом-особняк. При этом бетонные плоскости стен и балконов легкие, почти воздушные. Плотность желтого свечения стен питается интенсивностью синевы неба. И третья составляющая этого мотива — ветви средиземноморской сосны, укрывающей от взгляда треть фасада, — плети с длинными иглами, вызывающие ощущение конской гривы просвечивающей голубизной. Когда переводишь взгляд со стен и неба на ветки и лохматую хвою, ощущение, что на глаз наплывает слеза.
23.24 (в мастерской)
Встреча с Таней и Яшей М.
Яша приехал за мной в Тель-Авив. Дорога к ним на автобусе заняла часа полтора, при том, что живут они сравнительно недалеко. В городке Раанана, возле Герцлии. Приехали туда уже в темноте. Таня с сыном Мишей встречали нас неподалеку от остановки. Не виделись больше двадцати лет, и было интересно, насколько мы изменились. Ну да, изменились, конечно, но при первых жестах и звуках голоса — все та же Таня З., чуть ли ни институтских времен.
Прежде чем ввести в дом, мне показали двор. Живут они, по сути, в саду, то есть за домом сквер, переходящий в лес. Квартира на последнем этаже. Из кухни дверь на балкон, который на самом деле — просторная площадка на крыше с видом на долину, на море. Тут и расположились за столом. Мне выдали какую-то Мишину кофту, домашнюю, теплую, уютную. Внизу такие же подсвеченные в темноте новенькие невысокие дома среди деревьев, с неба погромыхивало что-то отдаленно, на горизонте над морем редкие всполохи грозы, черную долину в сторону моря время от времени прошивали пунктиром огоньки идущих электричек.
Таня рассказывала про их жизнь — как приехали и как оказались здесь, для новеньких репатриантов не самом дешевом месте, но здесь были дальние родственники, у которых остановились по приезде. И чуть ли не на следующий день нашли съемное жилье. Потом много лет жили в вагончике, ситуация обыкновенная для поселений, но не для респектабельного Раанана, к тому же Таня, будучи, по сути, безработной, участвовала на общественных началах в работе городского совета, занималась проблемами репатриантов из России. То есть могла бы, наверно, как-то подсуетиться и получить жилье. Но Таня оказалась не слишком «суетливой», жилье они получили относительно недавно, когда вырос Миша и можно было включиться в программу помощи для молодых семей, то есть через Мишу в качестве потенциального молодожена. Яша работал, как я понимаю, эпизодически. То есть трудно врастал в здешнюю жизнь. Человек в себе.
Жили трудно, но при этом Таня практически не изменилась, такая же клокотушечка с острым языком: «Наши вели себя здесь так же, как и дома, в СССР они выстраивались в очередь на вступление в партию, здесь — в очередь на обрезания» — это уже Танина интонация, продолжающая наш давний московский треп. После того, как у нее сложилась окончательно репутация толкового и активного работника, Таня получила предложение работать в политике и — отказалась. Сейчас она занимает хлопотную административную должность в жилищном хозяйстве Раананы.
Ну а Миша стал химиком, работает в фармацевтической компании.
Я спросил про фразу, произнесенную Таней на втором курсе, которая застряла у меня в голове, что-то вроде: «Как все-таки душно в еврейском окружении».
— Ну и как тебе сейчас?
— Нормально, — сказала Таня. — Здесь у меня все нормально. Только вот наше русское радио слушать и здешних русских газет читать не могу. Уровень запредельно местечковый. Ну а насчет той моей фразы: ну да, душно. Ты представь столичную девушку начала семидесятых, которая вдруг оказывается у дальних родственников в Черновцах, как будто ты попадаешь в позапрошлый век. Как у нее будет реакция?
Таня, оказывается, поддерживает отношения с однокурсниками, рассказала про наших институтских знакомых, в частности про трагедию Эдика Безносова. То есть хоть и прожила полжизни в другой стране, а разговор мы не начали, а как бы продолжили через двадцать лет. Никакой раздавленности тяжким врастанием в новую жизнь.
Произвел впечатление разговор — короткий и как бы не слишком содержательный — с сыном Мишей, которого последний раз я видел мальчиком. Я консультировался у него как у специалиста относительно местных лекарств. Миша объяснял. Немного рассказал о технологической культуре производства лекарств и Израиле. О жесткости международного экспертного контроля, поскольку лекарства ориентированы еще и на США и Европу. Тестируют чуть ли не каждую неделю. Я сказал пару слов про нашу фармацевтику, про то, как врачи в поликлиниках, выписывая рецепт, специально предупреждают: только «брынцаловское» не покупайте. Миша слушал внимательно, но по глазам я видел, что как будто не верит. В сознании израильтянина, работающего в медицине, такого просто не может быть. Ну какое-никакое, но ведь есть государство, есть обязательный контроль, есть этика медицинского работника, есть… И так далее. Вот это его вежливо скрываемое недоверие говорило мне о технологических дисциплинах в Израиле гораздо больше любого рекламного проспекта.
В половине одиннадцатого начали собираться. Таня с Яшей повезли домой на машине. На этот раз Яша за рулем, Таня — за штурмана. Долетели до Бен Иегуды за пятнадцать минут.
Полез в интернет. Прочитал присланный по почте рассказ Мириам «Менялы для прекрасной Лалы», жутковатый и замечательно написанный «хохмистый» рассказ. Напечатан в «Звезде», но в «Журнальном зале» не выставлен, редакция за счет таких вот жестов рассчитывает увеличить число покупателей бумажной версии. Логика, конечно, какая-то есть, но даже если я захочу купить «Звезду», то где? А рассказ хорош, и при том, что он опубликован, Мириам не имеет возможности показать его кому-то в Израиле, даже мне, куратору ЖЗ, приходится просить ее о персональной пересылке файла с рассказом.
9 ноября
17.12 (в мастерской)
Под утро проснулся от шума дождя. Сполохи грозы над морем я видел вечером с балкона Таниного дома.
Спал до восьми. Вышел на улицу в магазин за водой и хлебом. Дождь прекратился. Тепло.
Спустился к Гробманам. Ира показала мне на айпаде телефильм Ольги Медведевой про Гробманов: Миша как одна из центральных фигур Второго русского авангарда и организатор русско-израильской художественной жизни в Тель-Авиве, Ира — его верная подруга и редактор журнала «Зеркало». Досмотреть не получилось — за нами приехала машина. За рулем — Юля, телепродюсер, рядом та самая Ольга Медведева, автор только что увиденного мною фильма, раз, а также хозяйка уже легендарной «крыши», на которой в конце 90-х собиралась здешняя русская литературная элита. Про «крышу Медведевой» писали и Гольдштейн, и Вайман. Мы едем на выставку малой пластики Лины Блих, коя будет проходить на Блошином рынке в Яффе. Лина Блих — театральный режиссер и, соответственно, скульптор. Она из круга «Левиафана», то есть, можно сказать, Мишина воспитанница.
Разговор в машине про детей, которые вдруг заговорили фразами из советских мультфильмов. Причем это их собственный выбор. У Юли дети изучали русский самостоятельно, заработав денег на репетиторов. Я так и не понял, неужели они с самого начала дома говорили исключительно на иврите. У Юли нет и следа ивритского интонирования, нормальная русская интеллигентская речь.
