Петербург Достоевского. Исторический путеводитель - Лурье Лев Яковлевич
Закрепившееся название дворца – Белосельских-Белозерских – не просто случайное, прямо неверное. Действительно, князь, Рюрикович, генерал свиты Эспер Белосельский-Белозерский, заказал это палаццо в духе Растрелли, но умер в 1846 году, когда только рыли фундамент.
Его супруга Елена Павловна (урожденная Бибикова) недолго горевала, вышла замуж за князя Василия Кочубея и переехала в его особняк на Литейном проспекте. Будучи особой светской и кокетливой, она использовала роскошный дворец для собственной авторитетности. Расположенный напротив Аничков дворец традиционно принадлежал наследникам престола, туда часто заезжали императоры, и балы у Кочубеев на другой стороне Фонтанки были популярны при дворе.
По словам еще одного соседа Елены Павловны, графа Сергея Шереметева, в 1860-е годы «хозяйка дома, почти уже маститая, еще не уклонялась от роли поглотительницы сердец, хотя именно сердце здесь было ни при чем. Внешнее благоприличие, доведенное до последнего предела, даже до чопорности, прикрывало внутреннее ничтожество». «Аленка, мишурная сестрица», – злобно называла ее Ольга Скобелева. А уж она-то знала Елену Павловну, ведь ее родная сестра (а братом Скобелевых был знаменитый полководец Михаил Дмитриевич Скобелев) Надежда Дмитриевна стала невесткой графини Кочубей. С 1865 года она поселилась во дворце как жена сына Елены Павловны от первого брака – флигель-адъютанта Константина Белосельского-
Белозерского. Дворец продолжал считаться самым тонным местом столицы, хозяева говорили на русском с легким английским акцентом – последний писк моды 1880-х.
Меж тем капитализация главных активов хозяина – металлургических предприятий Урала – стремительно падала. Князь набрал кредитов у государства, но в конце концов вынужден был рассчитаться с казной путем продажи дворца на углу Невского и Фонтанки. Вскоре после смерти Достоевского его купила казна для великого князя Сергея Александровича. Это был своеобразный подарок к свадьбе князя Сергея с Елизаветой Гессен-Дармштадтской (после принятия православия – Елизаветой Федоровной). Сергей Александрович в семье Романовых – один из самых неприятных персонажей. Надменный, вспыльчивый, нелюдимый, он предпочитал общество сослуживцев по Преображенскому полку, отличался нелюбовью к инородцам и редким невежеством. К тому же, несмотря на женитьбу, слабому полу он во всех смыслах решительно предпочитал мужчин. Как писала известная столичная сплетница генеральша Александра Богданович, «Сергей Александрович живет со своим адъютантом Мартыновым». Жена его Элла (так называли ее при дворе), родная сестра императрицы Александры Федоровны, напротив, была необычайно любима за ангельский нрав и непритворную набожность. В 1891 году великий князь стал генерал-губернатором Москвы; с этого времени дворец практически пустовал.
После того как в 1905-м Сергея Александровича убил эсер-боевик Иван Каляев, Елизавета Федоровна стала монахиней, игуменьей московской Марфо-Мариинской обители. Елизавета Федоровна была бездетна, ее приемными детьми стали племянники мужа Дмитрий и Мария. Их мать умерла при родах, отец – великий князь Павел Александрович – отбил у генерала Пистолькорса красавицу жену Ольгу и женился на ней. За это великого князя на долгие годы выслали из России. Мария Павловна вышла замуж за шведского принца, а Дмитрий Павлович получил от тети ее петербургский дворец на Невском. Дмитрий – любимец последнего государя, покоритель женских сердец, мастер джигитовки и выездки (он возглавлял российских конников на Олимпиаде 1912 года в Стокгольме), автогонщик. В последние годы империи он охладел к государю и государыне и примкнул к великокняжеской фронде: Феликс Юсупов вовлек его в покушение на Григория Распутина. После убийства «старца» последовала знаменитая царская резолюция «В России убивать никому не дозволено», и Дмитрия Павловича выслали в Персию. Он сумел продать дворец промышленнику Стахееву, благополучно пережил в Тегеране лихолетье 1917-го, жил с Коко Шанель в Париже, женился на американке-миллионерше Одри Эмери, развелся и умер в 1942 году от туберкулеза на швейцарском курорте.
Ресторан Палкина, типография Траншеля
Невский проспект, 47
Угол Владимирского и Невского некогда был окраиной города, где цирюльники стригли крестьян-отходников. Перекресток прозвали в Петербурге «вшивой биржей» (педикулез – бич деревни времен Достоевского). Когда столица продвинулась далеко за Фонтанку, место сохранило сомнительную репутацию. Проститутки, приезжие с вокзала, праздношатающиеся гуляки составляли обычную толпу на этом бойком месте.
В Петербурге осталось не много ресторанов, сохранивших местоположение с дореволюционных времен: «Метрополь» на Садовой, рестораны гостиниц «Астория» и «Европейская» и «Палкин».
В старом Петербурге общественное питание было монополизировано четырьмя тесно сбитыми группами земляков: швейцарцами из кантона Граубюнден (там находится знаменитый Давос), татарами из городка Касимов на реке Оке, уроженцами Ярославской губернии и подмосковной Коломны. Каждая из этих групп имела свою специализацию. Уроженцы альпийских ущелий владели дорогими фешенебельными ресторанами с французской кухней и коллекционными винами, посещавшимися великими князьями, офицерами гвардии, нуворишами («Донон», «Кюба», «Эрнест», «Контан»). Татары контролировали железнодорожные буфеты. Бойкие ярославцы (их называли русскими янки) держали трактиры и рестораны второго разряда (половые в кумачовых косоворотках, русская кухня, графинчик очищенной под семужку), в которых столовались купечество, артистическая богема, многочисленные столичные чиновники («Вена», «Малоярославец», рестораны Балабинской и Мариинской гостиниц). Наконец, коломенцы специализировались на продаже спиртного в розлив в так называемых ренсковых погребах, напоминавших памятные нам рюмочные.
Основатель ресторана ярославец Павел Палкин происходил из крепостных крестьян. Он купил свой первый трактир еще в 1808 году. Трактир несколько раз переезжал с места на место, пока в 1850-е годы не обосновался окончательно на углу Владимирского и Невского под названием «Новопалкин». К этому времени трактир считался старейшим и лучшим в Петербурге. Если Павел Палкин был ревнителем традиционной русской кухни, то его сын Константин, купец первой гильдии, стараясь привлечь клиентов побогаче, постепенно дополнял меню (основу которого составляли традиционные щи, солянка, жареные ерши) французскими блюдами. Константин Палкин преобразовал трактир в ресторан, завел в нем биллиард, музыкальный автомат, огромный аквариум со стерлядями, витражи на окнах со сценами из моднейшего тогда романа Гюго «Собор Парижской Богоматери».
Относительно недорогой ресторан был удачно расположен. В зафонтанной части Невского, рядом с Николаевским (ныне – Московским) вокзалом находилось множество гостиниц; прилегающий район населяли по преимуществу представители тогдашнего среднего класса – литераторы, лавочники, подрядчики, преподаватели, служащие многочисленных департаментов. Многие из них были холосты и предпочитали проводить в «Палкине» и обеденное время, и вечера. Отдельные кабинеты превращались в своеобразные клубы, где регулярно собирались компании приятелей, устраивались дружеские пирушки, встречи бывших одноклассников или сослуживцев.
Завсегдатаями ресторана были писатели. Первыми, еще в конце 1850-х годов, его облюбовали Лев Мей, знаменитый в те годы поэт и запойный пьяница (его стихотворные пьесы «Царская невеста» и «Псковитянка» известны нам по операм Римского-Корсакова), и Николай Щербина – автор многочисленных стихов на античные темы, желчный эпиграммист.
Летом, когда домочадцы с чадами перебирались на дачу, в «Палкине» обедали жившие неподалеку от него Федор Достоевский и Михаил Салтыков-Щедрин. «В буфетной комнате, с нижним ярусом оконных стекол, в прозрачных красках изображающих сцены из „Собора Парижской богоматери“ Гюго, любят собираться одинокие писатели, к беседе которых прислушиваются любознательные посетители „Палкина“», – вспоминал А. Кони.
