Карина - Давай попробуем просто жить
Но пока до нас никому нет дела, мы принадлежим только друг другу. И я совершенно не переживаю из-за того, что мы так и не живём вместе, а просто иногда встречаемся. Совершенно.
* * *
Драко и Гермиону всю весну я практически не вижу. Учимся мы на разных факультетах, а расписания наши после каникул почти не пересекаются. Посиделки по пятницам в баре на двенадцатом этаже главного корпуса сошли на нет. Без Рона они утратили свою обязательность. Ну и ещё, Драко и Герм погрязли в любви и не выныривают на поверхность. Сняли какую-то квартирку, обживаются там, таскают домой всякие тарелки и чайники, и вообще вьют гнездо со страшной силой.
Периодически заходят к нам, когда Северус бывает в Лондоне. Оба счастливые и всегда сияют, как два одинаковых новеньких кната. В общем, совсем потерянные для общества люди.
А ещё я скучаю по Рону. Мне его не хватает.
Как-то я написал ему письмо, но оно осталось без ответа. Тогда я написал ещё одно, но сова вернулась с ним обратно. Мне это не понравилось.
Тогда я написал Биллу, чтобы хоть он объяснил, в чём дело. Может, Рон просто не желает со мной общаться? Но в таком случае я хотел бы это услышать от него, а не маяться догадками.
От Билла и Флёр пришёл ответ - испещрённый завитушками текст на розовом надушенном пергаменте. Писала явно Флёр. Оказывается, Рона они и сами практически не видят. Он приходит поздно ночью, когда уже все спят, а уходит так рано, что его и утром сложно застать, а бывает, что и вовсе не приходит ночевать. Днём же он по большей части либо на работе, либо пропадает где-то с Габриель (ты ведь помнишь мою сестру, Гарри? И она тебя тоже очень хорошо помнит). И так далее, и так далее…
Неужели Фред с Джорджем так суровы и требовательны, что заставляют Рона целые дни проводить на работе? Ему наверняка даже и ответить-то на мои письма некогда. Рассердившись на близнецов, я пишу и им тоже. Прошу их не загружать Рона работой, а лучше давать ему хотя бы один выходной в неделю.
Ответ приводит меня в смятение.
Они очень удивлены, но сами тоже не видели Рона уже давно. Оказывается, он помог им с открытием магазина, и на этом всё. От предложения возглавить французский филиал категорически отказался, хотя сперва был как будто не против. Они пробовали уговаривать, им бы действительно не помешал свой человек, чем брать кого-то со стороны, но Рон объявил, что уже нашёл другую работу. Так что они его с тех пор не видели. Правда, Рон просил пока не рассказывать, что он у них не работает, поэтому они молчали. Но раз тебе, Гарри, очень нужно…
Мне нужно, причём после всего, что я узнал из этих писем, ещё как нужно.
Потому что я понимаю, насколько меня беспокоит то, что творится с Роном. Вот что же он вляпался? Рон, что с тобой происходит?
* * *
Конец мая выдаётся сложным. Северус появляется дома не слишком часто, потому что в Хогвартсе полным ходом идёт подготовка к экзаменам. А когда он всё-таки приходит, уставший, раздражённый, бледный - меня или нет в Лондоне, или же я оказываюсь уставшим не менее, чем он, потому что тоже готовлюсь к экзаменам. Но всё-таки самое основное - это мои постоянные отъезды в составе команды за пределы Лондона.
Сегодня мне так тяжело, как никогда ещё не было. Нам объявили, что через неделю мы уезжаем на месяц, как и планировалось ранее. Тянуть мне дальше уже некуда, и без того долго скрывал это от Северуса.
А он так раздражён, что я не знаю, как к нему с этим подступиться. Весь вечер я молчу и маюсь, маюсь и молчу. Под конец он даже спрашивает, в чём дело, и не попал ли в меня на тренировке бладжер и не повредил ли он мои мозги, настолько я молчалив и загадочен. В ответ отрицательно качаю головой. И упускаю хорошую возможность начать разговор. И ругаю себя за это последними словами.
Ночью я так завожусь и так настойчиво прошу его трахать меня сильнее, что он, наверное, снова думает о моей голове и бладжере. А меня словно подталкивает какой-то бес, я как-то особенно жадно принимаю его ласки и испытываю острое удовольствие, смешанное с горечью, потому что наступит утро, когда я ему всё расскажу, и я не уверен, что он меня простит. Я слишком долго боялся сказать ему правду. И сейчас, пока я ещё ничего ему не рассказал, я хочу как можно более полно чувствовать его во мне. Словно этим можно надышаться впрок.
Когда я ощущаю привычную уже предутреннюю его ласку - наш неизменный ритуал - я на мгновение думаю, что, может, подождать до завтра со всякими неприятными признаниями, но тут же себя одёргиваю. Глубоко вздыхаю и говорю:
- Северус, подожди. Мне нужно тебе что-то сказать.
Он сразу же просыпается окончательно, садится на кровати и внимательно смотрит мне в глаза.
Я делаю ещё один глубокий вдох. И рассказываю всё, как есть. И хотя по мере моего рассказа он становится всё мрачнее, я вдруг ощущаю, что мне легче. Слишком долго этот камень давил мне на плечи.
Конечно, между нами происходит ссора, я и не ожидал, что новость будет воспринята как-то по-иному. Конечно, в ответ я не молчу, а выдвигаю заранее придуманные аргументы. Конечно, эти аргументы для него ничто. Значение имеет лишь тот факт, что я уезжаю надолго. И все мои слова о том, что эти поездки, в общем-то, тоже моя жизнь, попадают куда угодно, только не в цель.
В конце-концов я заявляю, что таких упрямых и ограниченных людей ещё поискать, удовлетворённо смотрю, как он багровеет от моей наглости, соскакиваю с кровати и, громко топая, удаляюсь принимать душ.
В душе я нахожусь намеренно долго, в порыве мелкой мстительности, потому что знаю - ему сегодня нельзя опаздывать в Хогвартс. От этого мне легчает, и обратно я выхожу практически успокоившимся. Не гляжу на Северуса, а иду прямо на кухню и начинаю варить себе кофе.
Он входит почти следом за мной. Сперва стоит на пороге и молчит, наблюдая за моими движениями. Затем подходит ко мне и спрашивает:
- Ну как, остыл?
Ха, и это мне говорит он! Не я начинал ссору, но этот невозможный человек всё выворачивает наизнанку.
Я молчу, но когда он осторожно берёт мои руки в свои, я не вырываюсь. А потом он притягивает меня к себе и тихо шепчет:
- Прости. Я погорячился. Ты прав, это действительно важно для тебя
И я не знаю, что и сказать, таким он со мной ещё не был, я не припомню, чтобы он просил прощения за что-либо. Это удар поддых, запрещённый приём. Я не могу его оттолкнуть.
Он обхватывает моё лицо ладонями и мягко целует меня в губы. И я уже сам не понимаю, что делаю, потому что открываюсь навстречу ему и целую в ответ.
В окно стучится сова, нетерпеливо царапая клювом стекло, и мы отрываемся друг от друга. Открываю окно и забираю почту, и пока Северус сражается с кофеваркой, я зачитываю вслух имена адресатов.
Последний конверт выглядит необычно, адрес написан на незнакомом мне языке. Я зову Северуса, возможно, он знает, от кого это может быть.
- Гарри, думаю, это от Клайтона. Он как раз сейчас находится за границей, и обещал прислать какую-то информацию в ближайшие дни. Открой, пожалуйста, и посмотри, что там, я тут немного занят.
Я взламываю хрустящую печать и вскрываю конверт. Оттуда мне на колени выпадает листок с причудливым гербом на верхнем поле. Текст на английском, и с первого же предложения ясно, что это не от Клайтона.
* * *
Я жду, когда Гарри начнёт читать письмо, мне очень важна эта информация. Возможно, мы приблизимся к цели, пусть хотя бы на шаг.
Но он молчит и ничего не произносит. Тогда я поворачиваюсь к нему и уже собираюсь выговорить за это, но умолкаю на полуслове.
Гарри сидит за столом, лицо у него застывшее, а рука с письмом безвольно опущена вниз. Я зову его по имени, но он не реагирует, а продолжает глядеть на какую-то невидимую мне точку. А затем его пальцы разжимаются, и письмо с тихим шелестом падает на пол. Я подхожу и поднимаю его, сажусь за стол. И тут Гарри отмирает:
- Северус, как ты мог?
Я читаю, и по мере прочтения мне становится понятен его ужас. Потому что это совершенно точно не от Клайтона, да и вообще не из Франции, где тот находится в данный момент. Это текст договора между мной и Пражской академией, согласно которому я в течение двух лет, начиная со следующего учебного года, обязуюсь преподавать в академии на кафедре Высших Зелий. И, разумеется, проживать я буду там же.
Когда-то, кажется, накануне Рождества, я действительно получил от них предложение такого характера и выразил своё согласие в ответном письме, и моё письмо уже само по себе является магическим соглашением. Я не смогу отказаться. И не важно, что я совершенно забыл о своём письме сразу же, как его отправил, потому что именно в то время в моей жизни появился Гарри, тогда ещё Поттер, со своими переломами и Шекспиром, и имбирным печеньем, и глинтвейном на двоих, и занял всё свободное место в моём сердце. Это совершенно не важно, важно лишь то, что я успел дать своё согласие.
Я поднимаю голову и смотрю на Гарри. Он растерян. Я растерян не меньше. Я понимаю, что должен сейчас что-то ему сказать, но, Мерлин, ЧТО?
