Евгения Сафонова - О волчицах, джедаях и снежных королевах
Потому что ты можешь умереть.
Но мы…
Мы никогда не умрём.
Последний шаг через себя
Красный клинок ситхского меча застывает у моего лица. Жаль, что маска скрывает твой лик: я бы хотел ещё раз взглянуть тебе в глаза. Увидеть, что в чёрные доспехи заковано живое существо, что меня убьёшь ты, а не бездушная машина. Но остаётся полагаться лишь на хрипы из-под маски.
Я знал, что погибну от твоей руки. Впрочем, не буду спорить — это справедливо.
Интересно, осознаешь ли ты, что случилось? Задашь себе вопрос, почему победил — или не поймёшь очевидного?
Я помню, как впервые тебя увидел. Взъерошенный мальчишка, которому всегда холодно… Ты ведь не знал, что такое холод. Долго не знал. Солнце родной планеты всегда светило тебе, тепло материнской любви хранило тебя лучше Силы, и вдруг — вечный лёд Галактических просторов, холод далёких звёзд и чужие лица вокруг.
Я чувствовал в тебе угрозу. Едва заметную, неосознанную, скрытую в линиях судьбы на твоих ладонях. Но тогда никто бы не поверил, что твои глаза, — любознательные, живые, такие доверчивые, — когда-то станут жёлтыми. Застывшими в своей жестокости.
Я помню тот день, когда Учителю сказали, что ты не будешь джедаем — когда Учитель сказал, что тогда он обучит тебя сам. Забавно вспоминать свою первую реакцию. Как хотелось крикнуть «но ведь я твой ученик, я бы умер ради тебя — а ты променяешь меня на этого…»
Гордыня, гордыня. Я и тогда это понял. Именно поэтому сдержал крик — лишь шагнул вперёд и сказал, что готов пройти испытание: если такова воля Учителя, я исполню её.
Но мне не пришлось идти на жертвы. Почти.
Я дал слово, что ты станешь джедаем. Наверное, для всех, — и для тебя самого в первую очередь, — было бы лучше, если бы я его не сдержал. Если честно, мне самому не очень-то хотелось его сдерживать — но я опять переступил через себя. Потому что не имел права на иное.
Ты никогда не понимал, что значит быть джедаем. Постоянно переступать через себя, через свои эмоции, желания и потребности. Любить всё сущее ровно и светло, никого не выделяя в своей любви, не иметь права привязываться к чему-либо: Тёмная сторона — это гнев, гнев — всегда страх, а страх — всегда страх потери. А ты всегда нарушал правила. Твоё рождение уже было нарушением всех правил.
У тебя было две любви: Падме и скорость. Две взаимоисключающие любви. «Доверься интуиции», — сказал тебе Учитель перед той гонкой на Татуине, и ты сделал это девизом по жизни. С того момента, как ты случайно, по-детски бесшабашно взорвал станцию в небе над Набу, ты никогда не сомневался в себе. Ты не любил останавливаться. Но чтобы принять правильное решение, порой надо остановиться — и подумать.
Наверное, всё было бы по-другому, если бы ты обрёл во мне отца, которого у тебя никогда не было. Отца, которого ты увидел в ласковом, так хорошо понимавшем тебя канцлере. Но я не мог любить тебя, как сына: я и сам был осиротевшим ребёнком, когда связал с тобой свою судьбу. Мы оба видела отца в Куай-Гоне, и оба потеряли его. Для меня ты всегда был братом, но я не мог дать тебе того тепла, в котором ты отчаянно нуждался. Мальчик, которому всегда было холодно…
Потому что я долго не хотел признаваться самому себе в том, что где-то в глубине души для меня ты был всего лишь «несуразным инопланетянином». Маленьким соперником, отобравшим у меня того, кого я считал отцом.
Я стал старше и мудрее. Одиночество — хороший учитель. Я поставил себе целью идти к Свету: просто идти — с упорством, которое всегда меня отличало. В серое утро и промозглую ночь, в жару, в дождь. Когда будут силы и когда они исчезнут. Идти без спешки, но и без отдыха, не думая о том, сколько пройдено и сколько осталось пройти. Идти, с каждой мыслью, с каждым поступком, с каждым вдохом и ударом сердца поднимаясь на ступеньку вверх.
Ревность исчезла. Тогда я понял, какой она была детской, глупой и смешной. Недостойной джедая. Ты стал мне не просто братом по Ордену — младшим братишкой, непутёвым и любимым. А вот я для тебя так и остался суровым наставником, не дающим тебе расправить крылья, ревнующим к твоим успехам… Не потому ли я в какой-то момент стал позволять тебе слишком многое — потому что чувствовал свою вину?
Мы все, — не без чужой подачи, естественно, — казались тебе сборищем старых дураков, погрязших в собственных догмах. А «дураки» дураками ведь не были, прекрасно понимая твоё к ним отношение — и не хотели давать тебе права учить подобному других. А ты даже не задумывался, что за этим могло стоять что-то другое, кроме личной блажи и зависти. Ты ведь не хотел понимать, что джедай — это не просто Сила, пребывающая с тобой. И все мои уроки прошли даром, потому что этому нельзя научить: можно лишь постичь самому. Но тебе этого сделать не дали. Cамолюбие, помноженное на страх, дало ситхам возможность свершить свою месть.
Знаешь, когда я понял, чем ты стал? Нет, не тогда, когда увидел, как ты убиваешь юнлингов, не тогда, когда увидел, как ты преклоняешь колено перед Сидиусом, — тогда я понял умом, но сердцем принимать отказывался, — а тогда, когда на Мустафаре ты поднял руку на Падме. Прежний ты, настоящий ты никогда не причинил бы боль той, ради которой готов был перевернуть Галактику.
Как ты мог верить в то, что всё содеянное тобой было ради её спасения? Как посмел сказать Падме, что ради неё убивал детей? Запустив щупальца в твою душу, тьма не оставила там места любви. Тёмная сторона и Любовь — понятия несовместимые. А вот похоть и желание обладать — с этим она охотно идёт рука об руку. «Ты не заберёшь её у меня», кричал ты в исступлении… Неужели за те мгновения, пока я спускался по трапу звездолёта на огненную землю Мустафара, в твоём уме пронеслось столько картин, что они сложились в единое целое, ослепив тебя ревностью и болью призрачной измены? Наверное, ты так и не забыл, как Падме отправилась спасать меня из плена графа Дуку — когда ты чуть ли не впервые в жизни решил проявить послушание. Наверное, тебе её симпатия ко мне казалась странной.
Я забыл, в который раз переступил через себя, когда стал хранителем вашей тайны. Переступил не только через запреты Ордена, не на пустом месте возникшие. До нашей встречи я помыслить не мог о том, чтобы выделять кого-то в своей любви к Свету и всему сущему. А после… а после — не посмел помыслить.
Подавить чувство легко, если захотеть.
Ты её, чистейшую, заподозрил в измене? Её, в своём убийце до последнего видевшую добро… Даже если бы не было тебя, мы бы никогда не смогли быть вместе. Ведь мы оба всю жизнь переступали через себя. И только ты смог научить её тому, что помимо долга в жизни может быть что-то ещё.
В тот день, когда по всей Галактике моих братьев по Ордену вырезали, как скот, стреляя в спину, я убил не только Энакина Скайуокера. Я убил Оби-Вана, каким ты его знал. Если бы ты только мог предположить, в какой персональной преисподней горела моя собственная душа, когда я поднял меч на брата и друга. На того, кого всё-таки выделил из своей ровной, никого не выделяющей любви.
Но я ведь уже привык переступать…
Я ушёл, оставляя за спиной умирающего мальчика, которому всегда было холодно. Я ушёл, чтобы увидеть, как от разбитого сердца умирает твоя королева — светлейшая, прекраснейшая, несгибаемая, но всё-таки сломленная. Ушёл, чтобы в аду своего одиночества подарить Галактике новую надежду. Сдаться и умереть было бы куда проще, но я не мог свернуть с избранного пути. Для чего-то ведь я пережил Мустафар и приказ шестьдесят шесть.
Я видел, как вырос твой сын. Он похож на тебя, но… есть в нём то несгибаемое, чего не было у тебя. Истинный сын своей матери. Быть может, ему удастся найти баланс между скоростью и чувством долга.
Жаль, что маска скрывает твоё лицо. Эни, Эни, малыш Эни…
Когда-то я убил тебя. Сегодня я верну тебе должок — и исполню своё последнее «должен».
Ага, вот и Люк подоспел…
Мельком улыбаюсь. Слушая твоё хриплое дыхание, поднимаю меч и закрываю глаза. Ты не поколеблешься, я знаю. А мне не страшно.
Это же так просто — в последний раз переступить через себя…
Песнь льда и пламени
Они так похожи — жара и мороз:
Их место вместе, а не врозь!
— А его точно нельзя отправить назад? — Эльза не сводила льдистый взгляд с дверей тронного зала.
— Мы бы с радостью, Ваше Величество, — вздохнул Кай — её мажордом и верный советник, стоявший рядом с троном. — Но вы же знаете…
— Знаю, — Эльза устало кивнула слуге у входа в зал. — Открывайте.
Слуга послушно распахнул двустворчатые двери.
— Его Высочество Ханс, — провозгласил Кай, — принц Южных Островов!
Принц вошёл в зал в сопровождении немногочисленной свиты, сияя белозубой улыбкой и светлой весенней зеленью лучистых глаз. За минувший год он ничуть не изменился; разве что нос теперь был с горбинкой.
