Алекс Блейд - Революция. Книга вторая. Жертва
Но самое страшное началось в феврале. Начались постоянный забастовки на заводах, в том числе и оборонных. И это в войну, когда каждый патрон и снаряд на счету. А они бастуют. Солдаты гибнут из-за того, что не хватает патронов. А им все мало. Расстрелял бы, но рука не поднимется. Не такой я человек. А им видимо нужен был тиран с кнутом вместо пряника, который и погнал бы их.
Восемнадцатого февраля началась забастовка на нашем Путиловском заводе, между прочим, крупнейшем артиллерийском заводе страны. И что же они требуют? Повышения зарплаты на пятьдесят процентов. Кто их только надоумил? К двадцать первому февраля бастовал уже весь завод. Конечно, им никто ничего не повысил. И как итог мы имеем тридцать шесть тысяч людей без работы в условиях войны. Ну и кто виноват? Конечно же наш дорогой, император, Николай II. Это он не обеспечил своих людей. И это было не единственная крупная забастовка. В феврале их возникло по всей стране изрядное количество. И все ведь были в основном политическими, а не стихийными. Словно кто-то провоцировал их. Говорили даже, что агитаторы камнями и угрозами гнали в забастовку рабочих оборонных заводов. Правда, как таковых официальных подтверждений не было. Никто из рабочих это не подтвердил. А ведь здесь попахивает уже диверсиями.
Дальше больше. Словно кто-то намеренно хотел устроить кризис. Невидимый враг. И как это остановить, ума не приложу. В конце февраля начались небольшие трудности со снабжением хлеба и продовольствия, из-за снежных заносов и срывов графика грузовых поставок. Но сам-то хлеб был. Никакой карточной системы или нехватки еды. Все было в норме. Вот только небольшая задержка, и уже кризис. А слухи о скором введении карточек на хлеб привели к тому, что его тут же скупили весь. Он просто напросто исчез из магазинов. А куда им столько хлеба? Что они, сухари решили что ли готовить? Никогда ведь такого не было. У нас было отличное налаженное продовольственное снабжение, а особенно в столице. А теперь… У хлебных лавок выстроились огромнейшие очереди. Ну а в этих самых очередях начались локальные конфликты и беспорядки. Все эти забастовки, безработные, слухи, все это превращалось в кошмар, спровоцированный кем-то. И никто не мог справиться с этим бедствием. А я в это время как раз был вынужден выехать в Могилев в Ставку Верховного Главнокомандующего. Столица осталась без надзора.
Волнения принимали все более масштабный характер. Как мне тогда докладывали, в в беспорядках участвовали порядка двухсот сорока тысяч людей. На фронт бы их всех, таких смелых. Я приказал военному коменданту Петрограда генерал-лейтенанту Хабалову прекратить беспорядки, а также приостановил деятельность Думы до 1 апреля. Толку все равно от них нет. Только подстрекают еще больше. И что же они творят, эти депутаты. Они отказываются подчиниться моему прямому указу. Председатель Думы Родзянко отправил мне телеграмму, в которой «приказывал» мне составить новое правительство. Я был в бешенстве. Давно я не выходил так из себя. Чтобы мне приказывал непонятно кто, что делать.
Двадцать шестого февраля все депутаты организовали Временный комитет государственной Думы, не подчиняющийся мне. Как я узнал, копии той ультимативной и унизительной телеграммы от Родзянко были разосланы всем командующим фронтами с просьбой «поддержать» это обращение. Поддержать их против меня. Это было открытое предательство. В городе были перекрыты основные пути, все движение встало. Демонстрантов становилось все больше. Они требовали сами не зная чего. Я приказал объявить Петроград на осадном положении и ввести войска. В этом и состояла моя роковая ошибка.
Как передо мной отчитались, подавлять беспорядки будут назначены самые отборные и лучшие войска из резерва и учебных команд. Перед отправкой на фронт им предстояло в течении нескольких недель проходить общую военную подготовку. И состояли они в основном из тем самых недовольных безработных. Введя дополнительные войска для подавления, их надо было где-то расселить. Кто-то решил, что учебные части подойдут как нельзя лучше, не учитывая допустимые нормы вместимости. В общей сложности сто шестьдесят тысяч солдат были втиснуты в казармы, рассчитанные на двадцать тысяч человек.
И к вечеру двадцать седьмого февраля, весь Петроградский гарнизон бунтовал. Оружие бесконтрольно распределялось среди демонстрантов. Те, кто должен был подавлять эти беспорядки и восстания, вместо этого снабдили их оружием. И в первую очередь они ринулись освобождать заключенных из тюрем. Так пали «Кресты» и «Литовский замок». Ночью на двадцать восьмое февраля тот самый Временный комитет Государственной Думы объявил всем, что берет всю власть в свои руки.
Стоило мне покинуть столицу, и все рухнуло. Они лишили меня всего. Председателем этого Временного комитета являлся все тот же Родзянко. Он то и принял на себя всю власть. Да только не он один решил поживиться шкурой еще неубитого медведя. Был организован Петроградский Совет рабочих депутатов во главе с меньшевиком Чхеидзе, Керенским и Скобелевым. И что в это время делает мое правительство? Вместо того, чтобы бороться с оккупантами, они направляют мне телеграмму, в которой излагают о своем полном бессилии и слагают с себя полномочия. Столицей правили Совет рабочих и Временный комитет.
Но самое страшное произошло вчера, первого марта. Англия и Франция официально признали Временный комитет Родзянко правящей структурой. Они хотели поскорее начать наступления и отвернулись от меня. Им было без разницы кто управляет Российской империей, лишь бы наша армия шла вперед. А Совет рабочих тем же временем подчинил себе Петроградский гарнизон, лишив Временный комитет армии в столице. Возникло двоевластие: официальная власть находилась в руках Временного комитета, а власть фактическая в руках Совета рабочих.
Сегодня я направлялся из Ставки в Царское село близ Петрограда, чтобы решить все сразу и на месте, передав власть главнокомандующего фронта начальнику штаба генералу Алексееву. Поезд с надежными воинскими частями, которым еще можно было доверять, должен был выехать вперед нас на семнадцать часов. Правда, до этого я приказывал вызвать в Петроград с фронта первую гвардейскую кавалерийскую дивизию. Но она все задерживалась по разным причинам. Такое ощущение, что высший генералитет открыто саботировал мои приказы. Я вспоминал с чего все начиналось, размышляя о том, что можно было сделать, а затем наступило Дно.
Поезд остановился во Пскове, на станции Дно. Точнее было сказать его остановили. Они пришли ко мне, взяв фактически под арест и удерживая здесь в штабном вагоне моего поезда. Но относились почтением. Они говорили, что удерживать никто меня не собирается. Они ждут телеграмму, которую должны были передать мне, а я должен был решить что делать. И вот я здесь, в раздумьях. Стоило ли бороться, если все проиграно? Все — верхи армии, общества, буржуазии и даже церкви — все они бросили меня, предав. Кругом измена, трусость и обман.
— Ваше Императорское Величество! Позвольте передать вам полученную телеграмму, — это была эмиссар Временного комитета Гучкова, одна из тех что задержали меня здесь. — Также к ней приложены телеграммы от всех командующих фронтами.
Я ни говоря ни слова принял их от нее. Она тут же вышла, не дожидаясь моего соизволения. Это был крах. Здесь действительно были телеграммы от всех командующих и великих князей. Даже мой дядя Великий князь Николай Николаевич. Содержание всех телеграмм было почти одно и тоже. Все они просили меня добровольно отречься от престола. Все ради спасения России и победы над внешним врагом, говорили они в этих телеграммах. А ведь конец уже был так близок.
Я подошел к своему небольшому шкафчику, который использовал в качестве сейфа. Григорий говорил, что кот покажет будущее. Я должен только твердо быть уверен в своем решении. И я хотел знать, что будет с Россией, моей родной страной, моим народом. Они говорят, что это ради спасения, что Россия только выиграет от этого, вздохнув спокойно. Но разве я когда-то хотел им зла? Почему они винили во всем меня? Так что же ждет нас, если я откажусь от престола империи, отдав страну на растерзания этих дикарей. Я взял предмет в руку и сжал его. И видение тут же началось.
Я видел людей, на лицах которых не было ни радости, ни грусти. Просто безликие лица. Они работали, создавали, творили, учились. Они развивались и двигали страну вперед, но радости от этого у них не было. Но не было и тех страданий, которые я видел раньше. Не было той боли. Они получили свою свободу, но были ли они рады ей? Я видел огромные дома, возникающие тут и там, по всей стране. Огромные мануфактуры — я никогда таких не видел, и даже представить не мог — они возникали повсюду. Везде были школы, больницы, дороги. Я видел армию солдат — какая мощь, какое оружие.
