Алекс Блейд - Революция. Книга вторая. Жертва
Глава пятая
Шепот во тьме
Май 1914 г.
Петербург
Ночь медленно опускалась на город, поглощая любые источники света. А я все бежал, пытаясь укрыться от него. Он был везде, словно сам город — это и есть он, его воплощение. С приходом ночи он становился сильнее, а я убегал. Я всегда бежал от него в ужасе. Эта тьма пожирала все, и не только свет. За моей спиной была лишь пустота, и она приближалась. Кем я был, и кем стал. Он все отнял у меня. Сжирая по кусочкам все, что мне было дорого, все что принадлежало мне. Укрыться в его городе? Это было невозможно. Он здесь хозяин, а я всего лишь мышь загнанная в нескончаемый лабиринт. Но было одно место. Мое место, где я укрывался от него, пережидая ночь. Ночь была длинна, а день… А был ли когда-нибудь день?
Первая трещина. Я слышал его поскрипывающие шаги. Он вновь приближался, шепча что-то, не человеческим голосом. Да и был ли это голос? Лишь набор каких-то звуков и скрежетаний. Я не понимал его. Никогда не понимал, а он все требовал от меня чего-то. Я нигде не мог от него скрыться, как бы ни пытался, ни убежать, ни спрятаться. Он находил. Он всегда находил меня и заставлял слушать свой шепот. Дом, мой дом, моя единственная крепость, укрывала меня.
Да, здесь я был в безопасности. Мои стены защищали меня. Они защищали меня от него всегда, но не сегодня. Сегодня стены моей крепости дали первую трещину. Сегодня он придет ко мне. Он нашел эту трещину, и теперь рвется ко мне. И я погрузился в состояние полного ужаса и животного страха. Я забился в угол своей комнаты. В самый дальний угол. Я плакал и кричал, умолял оставить меня. Что он сделал со мной? Почему я? Я не хотел убивать его. Проклятье.
Стены трещали. Он бился в них, пытаясь проникнуть в мой мир. Уходил, но всегда возвращался. Он возвращался и шептал. Непрекращающийся шепот в безмолвной тишине. Я кричал, но не слышал себя. Только шепот. И слезы вновь навернулись на глазах. И тогда изо рта вырвался вопль ужаса и отчаяния. Я кричал, пока не почувствовал во рту вкус крови из горла, но даже собственного крика так и не услышал. Я паниковал. Сегодня, все случится сегодня. Он найдет меня и… Что он сделает когда… К лицу прилила кровь, глаза расширились, рот оскалился в неправдоподобной гримасе. Я стал наверное напоминать до смерти перепуганную обезьяну.
Дрожь в руках и ногах, липкий пот, тошнота, головокружение. Успокойся, расслабься, остынь. Ты спокоен, спокоен, спокоен. И вновь я не услышал своего голоса. Единственными различимыми звуками были те, что производил язык во рту, да еще слизь в сузившейся от приступа панического ужаса носовой полости. Шепот вокруг меня нарастал, заполняя все пространство. Звук этот напоминал шелест радиоприемника, когда он не настроен на какую-то определенную волну, или же легкий шум, возникающий от скрежета. Нервная дрожь так и не прекратилась. Успокойся. Я все повторял и повторял, но не слышал.
Загнанный в угол, отчаявшийся человек. Я не могу больше. Хочу провалиться вниз — в бездну, преисподнюю, лишь бы это прекратилось. Да, я действительно хотел упасть туда, в преисподнюю, разбиться о невидимое дно — все что угодно, лишь бы только положить конец ожиданию в кромешной тьме и шепоту в абсолютной тишине… Я бился головой о пол, кричал, вопил, умолял Всевышнего сбросить меня, наконец, туда, вниз. Что там, во тьме, на дне бесконечного колодца, по ту сторону грани, отделяющей жизнь от смерти?
Я уже был полностью во власти панического ужаса. Сердце рвалось из груди, кровь запульсировала в висках. Неодолимая сила земного притяжения тянула меня куда-то, всасывала в себя мое тело. Шепот все усиливался. Тьма проникала в мой дом, поглощая его, как и все прочее. Как и меня. Открыть глаза и посмотреть в глаза своему ужасу?
Оглянувшись на мгновение через плечо в разверстую, черную пасть двери, я различил во тьме громадных, мерзких чудовищ, сгрудившихся, налезавших друг на друга, пытавшихся войти в дверь в мою комнату, в мой мир. Усилием воли я попытался отогнать эту кошмарную картину. Ничего не получилось. И я погрузился в пучину всеохватывающего ужаса.
Я не сразу понял, очнулся уже, или еще нет: темнота вокруг была кромешной. Так я пролежал, наверно, целый час, пока не осознал, что мои глаза открыты. Сначала я попробовал подвигать ногами, затем руками и, наконец, головой. Было холодно, а в горле нестерпимо жгло. Очнулся я, лежа лицом вниз, прямо на полу. Воздух был спертым и жарким. Свет начинал понемногу проникать в комнату, но недостаточно. Некоторое время я лежал без движения, дожидаясь, чтобы глаза снова привыкли к темноте. Ну и жарища! Обливаясь потом, я расстегнул рубашку. Во сне я пустил слюну. Она размазалась по щеке, но мне все равно. Я кое-как наполовину стянул с себя мокрую рубаху и носком одного ботинка скинул с ноги другой. Кошмар прекратился, но вновь вернется. Он всегда возвращался. Нет, не всегда…
Все началось с того дня, когда я застрелил того монгола. Его звали… Черт, как же его звали? Джамбал… Не важно. Но все началось именно тогда. Я его убил, а он… Что сделал он? Он проклял меня. Проклял с того света. Я взял его металлический амулет. Подобрал его сверчка и оставил себе. И в туже ночь он явился ко мне. Кошмары начались тогда, с той ночи. Сверчок приходил каждую ночь. Я не видел его, но знал — это был именно сверчок. Не сразу, но понял, что это не просто кошмары и сны, а проклятье сверчка. Нет, проклятье этого Джамбал… этого монгола. Он приходил и шептал, словно приказывая мне. Он хотел, чтобы я что-то сделал, или хотел мучить меня до конца дней моих? Я не знал.
Но тогда я осознал одну вещь, встретившись с тьмой страха и ужаса. Понял наконец, что есть на свете кое-что страшнее самого невообразимого кошмара, страшнее самой смерти. Это боль без надежды на облегчение. Это смерть, которая никак не наступает, когда о ней молишь Бога. А хуже всего то, что ночные кошмары иногда сбываются. Я перестал спать, обращался к врачам, будь они не ладны. Никто не смог помочь. Даже в церковь сходил. Это я-то? Но стоило мне заснуть, и я вновь видел тьму.
А потом я остановил это. Остановил всё. Все кошмары. Странно, что я сразу не понял причины. Это не монгол приходил ко мне. Не он проклял меня. Сверчок. Я всегда носил с собой сверчка. Но только ночью он сползал, касаясь моей кожи. Ночью он являлся ко мне. Сверчок был проклят. Я понял это, когда однажды коснулся сверчка днем. И день стал ночью. И снова тьма поглотила меня. Я должен был избавиться от него. Тогда, еще тогда надо было просто выкинуть его в … в воду, пруд, например. И пусть покоится на дне.
Тогда я мог сделать это. Я еще был собой. Был… человеком. Но я оставил его. Просто убрал подальше. Держать его на расстоянии, не касаться. Этого оказалось достаточно, чтобы кошмары ушли. И я вернулся. Прежний я. Прощай бессонница. Мир обрел прежние краски, и все постепенно возвращалось на круги своя.
Но ненадолго. Совсем недавно он пробудился. Я не трогал его, не прикасался. Забыл о нем. Но он вернулся. И не только ночью. День стал превращаться в кошмар. Я уже не различал времени. Для меня все было едино. Только страх заполнял все пустоты во мне. Кем я был? Подполковник Охранного отделения Рождественский. У меня была семья, работа. А сверчок отнял все это. Лишил меня всего, кроме жизни. Когда все это вновь началось, я твердо решил избавиться от сверчка. И потерял сына. Я не мог прикасаться к предмету — он обжигал. Я не мог его ничем уничтожить. А он наказывал меня, лишая всего. Я в его власти. Я не знаю сколько уже дней заперт здесь, в своей комнате, в своем доме. Последней крепости моей души. Здесь я обороняюсь от него, укрываясь от сверчка в своих кошмарах. Я не могу выйти, не могу умереть.
Сверчок контролирует меня. Он мой хозяин. Дом пуст. Нет, не совсем. Оксана Федоровна оставалась. Убиралась во всем доме, кроме моей комнаты. Я не пускал ее. Она поддерживала во мне жизнь. Все остальные бросили меня или ушли, благодаря сверчку. Но ее он оставил. Здесь я и прозябал, держась на грани жизни и смерти. Окна были закрыты, и свет практически не проникал уже давно. Пыль, сырость и грязь — вот где я оказался. В кого превратился.
Тишина стояла во всем доме. Ни звука… Лестница не скрипела под тяжестью шагов, во тьме не раздавался никакой шум. И тут я отчетливо услыхал скрип нижней ступеньки, такой тихий, словно на нее ступил ребенок. А затем более тяжелый. Оксана Федоровна, как всегда в это время, поднималась, чтобы принести мне завтрак. Сверчок не мог позволить умереть мне от голода. Но вот второй звук. Там был кто-то еще. Гость? Давно меня никто не навещал. Я даже не знаю как давно я здесь, словно в изгнании, нахожусь. Но кто бы это мог быть? Я продолжал валяться на полу, обросший, бледный, и давно уже не видевший ни света, ни воды. Но рассудок еще сохранялся. Какая-то часть его по-крайней мере точно еще оставалась во мне.
Сначала в дверь тихонько постучали, но у меня не было ни сил, ни желания отвечать. И Оксана Федоровна, как обычно, видимо думая, что я еще сплю, открыла дверь, чтобы оставить еду на столе. Она не удивилась, застав меня бодрствующем — ее мало чем можно было удивить, после всего, что она тут видела, пока ухаживала за мной.
